ничего особенного. Рильке? Все нормально, эстет. Поль Валери? То же
самое, до известной степени. А где же качественно новые мироощущения в
литературе XX века? В России наиболее интересное явление -- это,
конечно, Цветаева. А вне русской культуры -- Фрост. Почти вся
современная поэзия своим существованием обязана в той или иной степени
романтической линии. Фрост совершенно не связан с романтизмом. Он
находится настолько же вне европейской традиции, насколько национальный
американский опыт отличен от европейского. Вот почему Фроста нельзя
назвать трагическим поэтом. Когда Фрост видит дом, стоящий на холме, то
для него это не просто Дом, но узурпация пространства. Когда он смотрит
на доски, из которых дом сколочен, то понимает, что дерево
первоначально вовсе не на это рассчитывало. У Фроста есть стихотворение
"Поленница", замечательно переведенное Сергеевым: "В глазах / рябило от
деревьев тонких, стройных / И столь похожих, что по ним никак / Не
назовешь и не приметишь место, / Чтобы сказать -- ну я наверняка / Стою
вот здесь, но уж никак не там..." Подобное видение мира в русской
культуре никогда не находило адекватного выражения.
[Волков:]
национального сознания?
[Бродский:]
изолированность. Никто и ничто не помощник. Невероятный индивидуализм,
да? Но индивидуализм не в его романтическом европейском варианте, не
как отказ от общества...
[Волков:]
[Бродский:]
надеяться не на кого, кроме как на самого себя. У Фроста есть
замечательная фраза, которую я часто вспоминаю. Она из стихотворения "A
Servant to Servants", монолога безумной женщины, которую несколько раз
запирали в сумасшедший дом. И она объясняет, что ее муж, Лен, всегда
говорит: "...the best way out is always through". To есть единственный
выход -- это сквозь. Или через. Что означает: единственный выход из
ситуации -- это продраться сквозь ситуацию, да? Или та же "Поленница",
которая начинается: "В неясный день, бродя по мерзлой топи..."
Кончается это стихотворение Фроста так: человек набредает на штабель
дров и понимает, что только тот, у кого на свете есть какие-то другие
дела, мог оставить свой труд, "труд свой и топора". И дрова лежат, "и
согревают топь / Бездымным догоранием распада". Перед нами формула
творчества, если угодно. Или завещание поэта. Оставленный штабель дров,
да? Тут можно усмотреть параллель с катреном, с оставленным
стихотворением.
[Волков:]
[Бродский:]
названо своими именами. По-английски это, конечно, несравненно лучше.
[Волков:]
[Бродский:]
деле, куда более глубокие корни. Фрост -- замечательный рассказчик. Это
у него -- от внимательного чтения античных авторов. Я уже говорил о
возможной параллели с "Маленькими трагедиями" Пушкина. Но фростовские
пьесы куда более ужасны и просты. Ведь наше ощущение трагедии связано с
мыслью: что-то произошло не так, неправильно. Результатом чего является
трагическая ситуация. По Фросту -- все так, все на своих местах. Как и
должно быть. Фрост показывает ужас обыденных ситуаций, простых слов,
непритязательных ландшафтов. И в этом его уникальность.
[Волков:]
покинутого дома. И Оден подчеркивает своеобразие этого образа у Фроста.
В европейском поэтическом мышлении руина ассоциируется с войной. Или же
руина используется как образ ограбленной природы -- скажем, в описании
старой, заброшенной шахты. У Фроста (по мнению Одена) руина становится
метафорой мужества, образом безнадежной борьбы человека за выживание.
[Бродский:]
думаю, что Оден как поэт испытал на себе большее влияние Фроста,
нежели, скажем, Элиота. Хотя считается наоборот.
[Волков:]
недоброжелательно? Возьмите известную трехтомную биографию Томпсона: на
ее страницах Фрост предстает человеком двуличным, мелочным, часто
злобным. Схожие характеристики можно найти и в других воспоминаниях о
Фросте. Даже такая малосимпатичная личность, как Эзра Паунд, не
вызывает столь пристрастных оценок.
[Бродский:]
Америке огромную популярность. Все возможные почести, которые
литератору здесь доступны, были на Фроста вывалены. Если взять почетные
степени, пулитцеровские и прочие премии, которые Фрост собрал, да
превратить их в медали, то у Фроста наград было бы не меньше, чем у
маршала Жукова. Все это было увенчано приглашением прочесть стихи на
инаугурации Джона Кеннеди. И многие поэты чувствовали себя чрезвычайно
обойденными. Они воспринимали Фроста как некоего узурпатора. Тем более
что Фрост к старости стихи писал довольно примечательные, но все же
менее интересные, чем то было в первой половине его творчества. Хотя и
у позднего Фроста много есть с ума сводящих вещей.
[Волков:]
[Бродский:]
Вспомните биографию Фроста: его первый сын умер от холеры в
младенчестве, другой сын покончил самоубийством; одна из дочерей
умерла, другая -- в сумасшедшем доме. Внезапно умерла жена. Страшно,
правда? Фрост был очень привязан к жене, они прожили вместе больше
сорока лет. И все же мы можем сказать, что большой любви там не было.
Это тоже трагично. Я думаю, за душой Фроста -- не на совести, а именно
за душой, в сознании -- был огромный комплекс вины. В подобной ситуации
люди ведут себя по-разному. Можно на каждом углу распускать сопли, а
можно свои неурядицы глубоко запрятать. То есть поступить подобно
Фросту. Люди, нападавшие на Фроста за его лицемерие, просто ниже его
как индивидуумы. Их души менее сложны, если угодно. Когда говорят о
"двуличности" Фроста, часто приводят следующий пример. Где-то в Новой
Англии Фрост должен был выступать перед группой пожилых дам, "дочерей
американской революции". Знаете, старухи с голубыми волосами. За
кулисами, незадолго до выхода на сцену, Фрост поносил все на свете, в
том числе и старух этих, последними словами. Но когда вышел к публике,
то был спокоен, улыбался -- этакий добрый дед Мороз...
[Волков:]
[Бродский:]
На мой взгляд, это абсолютно естественное поведение. Можно все что
угодно думать о людях, как угодно к ним относиться. Но когда ты
вылезаешь на сцену, ты не должен их мучить. Вылезая на сцену, Фрост
понимал, что люди, сидящие в зале, открыты тем же опасностям, что и он.
Что они столь же уязвимы. И раз уж он стоит перед ними, то не будет
сыпать соль на их душевные раны. А постарается создать ощущение, что
мир все же находится под контролем человека. Многие коллеги Фроста с
такой точкой зрения не согласны. И в этом -- еще одна из причин
скрытого к нему недоброжелательства.
[Волков:]
"говорит" их. В графе "профессия" он писал "учитель". Или "фермер".
[Бродский:]
Что его как поэта принимают не за того, кто он есть. Потому что, если
внимательно читать стихи Фроста, то, конечно, за них можно дать
Лукьяненко Сергей
Березин Федор
Гуль Роман Борисович
Свержин Владимир
Херберт Фрэнк
Каменистый Артем