тех пор как он начал поправляться, ему пришлось пережить очень многое, но,
как вы видите, теперь он здоров.
разговоре наступила пауза, Мартин, не найдя ничего лучшего, сказал, что он
очень этому рад.
краткое сообщение, - продолжал Джон, пристально глядя на черноволосого
юношу, а не на Мартина, - которое он впервые сделал мне вчера и повторил
сегодня утром, без каких-либо существенных изменений. Я уже говорил вам, что
еще до того, как мистера Льюсома увезли из гостиницы, он заявил, что хочет
открыть мне тайну, которая тяжко гнетет его душу. Но, находясь на пороге
выздоровления и колеблясь между желанием облегчить душу и боязнью нанести
себе непоправимый вред, если он раскроет эту тайну, мистер Льюсом до
вчерашнего дня молчал о ней. Я не принуждал его говорить (не зная, в чем
заключается и насколько важна эта тайна и имею ли я на это право), пока,
несколько дней тому назад, не убедился, получив от него письмо с
добровольным признанием, что она имеет отношение к человеку, которого зовут
Джонас Чезлвит. Думая, что это может пролить свет на загадочную историю,
которая время от времени тревожит Тома, я указал на это мистеру Льюсому и
услышал из его уст то, что теперь услышите вы. Следует сказать, что,
находясь при смерти, мистер Льюсом изложил все это письменно, запечатал
бумагу и адресовал мне, однако никак не мог решиться передать ее из рук в
руки. Я думаю, она и сейчас спрятана у него на груди.
этих слов.
но сейчас это не так важно.
того не сводил глаз с молодого человека, который, помолчав немного, сказал
тихим, слабым, глухим голосом:
моего деда.
взглянул ему в лицо и, снова опустив глаза, ответил:
"Пусть, рассказывает по-своему", - и Льюсом продолжал:
одного врача в Сити. Будучи у него на службе, я познакомился с Джонасом
Чезлвитом. Он и есть главный виновник.
что он сын того, о ком вы только что говорили?
смерти, как жалуется, что старик ему надоел, сделался для него обузой. У
него вошло в привычку клясть отца всякий раз, когда мы собирались по вечерам
втроем или вчетвером. Ничего хорошего там не было, - можете судить сами,
когда я вам скажу, что он считался у нас первым коноводом. Лучше бы мне было
умереть и не видеть всего этого!
были большие. Он обыкновенно выигрывал. Но выигрывал или нет, он всегда
давал проигравшим взаймы под проценты; и таким образом, хотя все мы втайне
его ненавидели, он приобрел над нами власть. Чтобы задобрить его, мы
подшучивали над его отцом - в первую голову его должники, я был одним из них
- и пили за скорый конец для старика и за наследство для сына.
очень докучал, по его словам. Мы сидели вдвоем, и он сердито рассказывал
мне, что старик впал в детство, что он одряхлел, ослаб, выжил из ума, стал в
тягость себе и другим и было бы просто милосердием убрать его. Он клялся,
что нередко думает о том, не подсыпать ли ему в лекарство от кашля
чего-нибудь такого, что помогло бы ему умереть легкой смертью. Ведь
приканчивают людей, укушенных бешеной собакой, говорил он; так почему же
отказывать в этой милости старикам, которые сильно зажились, почему не
избавить их от страданий? Он смотрел мне прямо в глаза, говоря это, и я
смотрел ему в глаза, но дальше в тот вечер не пошло.
"Продолжайте". Мартин не отрывал глаз от его лица; он был так потрясен, что
не мог говорить.
но когда именно, я не могу вспомнить, хотя все это дело не выходит у меня из
головы, - он заговорил со мной снова. Мы опять были одни, потому что не
наступил еще час, когда обычно собиралась компания. Мы не уговаривались, но
я искал встречи с ним и знаю, что он тоже искал встречи со мной. Он явился
первым. Когда я вошел, он читал газету и кивнул мне, не поднимая глаз и не
отрываясь от чтения. Я сел против него, очень близко. Он тут же сказал мне,
что ему нужно достать двух сортов лекарство: одно такое, чтобы действовало
мгновенно, - этого ему нужно было совсем немного: и такое, которое действует
медленно, не внушая подозрений, - этого ему нужно было больше. Говоря со
мной, он делал вид, будто читает газету. Он говорил "лекарство" и ни разу не
назвал его другим словом. Я - тоже.
не будет, лекарства - для кошки, а впрочем, какое мне до этого дело? Ведь я
уезжаю в отдаленную колонию (я тогда только что получил назначение, которое,
как известно мистеру Уэстлоку, потерял по болезни и которое одно могло меня
избавить от гибели), так какое же мне до этого дело? Он мог бы достать их в
сотне мест и помимо меня, но достать через меня ему гораздо проще. Это была
правда. Они, может быть, и совсем ему не понадобятся, говорил он, во всяком
случае сейчас он не думает пускать их в ход, но ему хочется иметь их под
рукой. И все это время он не отрывал глаз от газеты. Мы сговорились о цене.
Он готов был простить мне маленький долг - я был совершенно в его власти - и
заплатить пять фунтов; и тут мы оставили этот разговор, потому что пришли
другие. Но на следующий вечер, при точно таких же обстоятельствах, я передал
ему лекарства, после того как он сказал, что глупо с моей стороны думать,
будто он употребит их кому-нибудь во вред, и заплатил мне деньги. С тех пор
мы больше не встречались; я знаю только, что бедный его старик отец в скором
времени умер, и именно так, как должен был умереть при данных
обстоятельствах, и что я после этого терпел и сейчас терплю невыносимые
страдания. Никакие слова, - прибавил он, простирая вперед руки, - не могут
описать моих страданий! Они заслужены мной, но ничто не может передать их.
стоило осыпать его упреками, к тому же бесполезными.
но только уберите его куда-нибудь, ради бога!
комнаты и тихонько повернув ключ в замке, он повел Мартина в соседнюю
комнату, где они сидели раньше.
немало времени, прежде чем ему удалось собраться с мыслями и привести все
слышанное в какой-то порядок, понять соотношение отдельных частей и охватить
все подробности. Когда он составил себе ясное представление о деле, Джон
Уэстлок высказал догадку, что преступление Джонаса, по всем вероятиям,
известно и другим людям, которые пользуются этим в своих целях и держат его
в повиновении, чему Том Пинч был случайным свидетелем и невольным
помощником. Оба они согласились, что, верно, так и есть, но, вместо того
чтобы облегчить им решение задачи, эта догадка еще больше запутала дело.
Единственным, кого они более или менее знали, был хозяин Тома. Однако они не
имели никакого права его расспрашивать, даже если бы разыскали, что, по
словам Тома, было не так легко сделать. Но если даже допустить, что они его
спросят и он ответит им (а это значило допустить очень много), разве он не
мог сказать относительно происшествия на пристани, что ею послали за
Джонасом, который понадобился по какому-то важному делу, и тем бы кончился
разговор.
Рассказ Льюсома мог оказаться неверным; при таком болезненном состоянии все
могло быть сильно преувеличено его расстроенным воображением; и если даже
допустить, что это чистая правда, старик все же мог умереть своей смертью.
Мистер Пексниф гостил у них в то время, - как сразу вспомнил Том, который,
вернувшись в середине дня, принял участие в совещании, - и никакой тайны
тогда из этого не делали. Одному только дедушке Мартина принадлежало право
решить, как тут действовать; но узнать его мнение было невозможно, ибо он,
конечно, согласится с мистером Пекснифом. А какого мнения мистер Пексниф о
собственном зяте, предугадать нетрудно.
видимости, готов ухватиться за это чудовищное обвинение против своего родича
и воспользоваться им как ступенью к милостям дедушки. Он отлично знал, что
такова будет видимость: стоит ему явиться к дедушке в дом мистера Пекснифа,
для того чтобы сообщить об этом, и уж мистер Пексниф не упустит случая
изобразить его поведение в самом непривлекательном свете. С другой стороны,
располагать таким показанием и не принять никаких мер к расследованию дела
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Маккарти Кормак
Посняков Андрей