раскрашенной, но совсем другой рукой. Здесь уже речь не шла ни о каких
копиях. Картина на стене была такой огромной, что Клему пришлось несколько
раз провести фонариком из конца в конец, прежде чем ему открылось все ее
великолепие. Было совершенно ясно, что одержимая филантропическими идеями
группа живописцев-монументалистов взвалила на себя задачу по украшению этого
подземного мира, и результатом их работы стал фантастический пейзаж с
зелеными небесами, простреленными молниями ослепительно желтого, под
которыми простиралась желто-оранжевая равнина. На песке возвышался
окруженный крепостными стенами город с причудливыми шпилями. Краска в лучах
фонарика ярко блестела, и, подойдя поближе, Клем обнаружил, что
монументалисты закончили свои труды совсем недавно. Стена до сих пор была
липкой. С небольшого расстояния было видно, что картина выполнена крайне
небрежно, едва ли не наспех. На изображение города и его башен ушло не более
дюжины мазков, а дорога, идущая от его ворот, была воссоздана
одним-единственным змеящимся движением кисти.
Клем понял, почему монументалисты проявили такую небрежность. Они
потрудились над каждой доступной стеной в округе, создав целый парад
ослепительных образов, многие из которых были куда более странными, чем
пейзаж с зеленым небом. Слева от Клема был человек с двумя сложенными руками
вместо головы, между ладонями которого плясали молнии. Справа - семейка
чудиков с волосатыми лицами. Дальше виднелся горный пейзаж с фантастическим
довеском в виде нескольких обнаженных женщин, парящих над снегами, а пониже
- усеянная черепами степь, на горизонте которой паровоз выплевывал дым в
ослепительное небо. Еще пониже был остров, окруженный морем, по которому
бежала одна-единственная волна, а в пене этой волны проступало чье-то лицо.
Все это было изображено в той же страстной спешке, что и первая картина, но
от этого живопись только обретала нетерпеливость наброска и становилась
более мощной в своем воздействии. Возможно, дело было в его утомлении или
просто в необычном местонахождении этой выставки, но на Клема она произвела
сильное и странное впечатление. В картинах не было ничего фальшивого и
сентиментального. Они были как бы окнами, открытыми в сознания незнакомцев,
и он почувствовал радостное возбуждение, обнаружив там такие чудеса.
Выключив фонарик, чтобы определить свое местоположение по свету уличных
фонарей, он увидел лишь небольшой костер впереди и, за неимением другого
маяка, направился к нему. Те, кто развел его, обосновались в небольшом
садике, разбитом посреди бетона. Возможно, в прежние времена он и мог
похвастаться клумбой роз или цветущими кустами, а также скамейками,
посвященными памяти какого-нибудь покойного отца города. Но теперь здесь
была лишь жалкая лужайка, трава которой чахло зеленела, едва пробиваясь
сквозь грязь. На ней и собрались обитатели картонного города или во всяком
случае какая-то их часть. Большинство спали, завернувшись в пальто и одеяла,
но несколько человек стояли вокруг костра и разговаривали, передавая по
кругу сигарету.
поднялся, чтобы защитить вход. Клема это не остановило. В позе негра не было
заметно угрозы, да и в садике царило полное спокойствие. Спящие не
ворочались и не издавали криков. Судя по всему, им снились приятные сны. Те,
кто стоял вокруг костра, разговаривали шепотом, а когда они смеялись, что
случалось поминутно, с уст их срывался отнюдь не тот хриплый, отчаянный
звук, к которому привык Клем, а легкий, непринужденный смех.
приблизительно в том же направлении, откуда появился Клем. - Но тебе
придется долго дожидаться первого поезда. - Он перехватил взгляд Клема,
устремленный в сад. - Извини, парень, сюда тебе нельзя. Если у тебя есть
свой дом, отправляйся туда.
людей у костра, который стоял спиной к воротам.
разнеслись в тихом воздухе, потому что стоило им сорваться с его губ, как
человек у костра запнулся и медленно повернулся к воротам. Он выделялся
темным силуэтом на фоне костра, и черты его различить было не так-то просто,
но Клем знал, что не ошибся. Человек вновь повернулся к своим собеседникам и
сказал какую то фразу, которую Клем не расслышал. Потом он отошел от костра
и направился к воротам.
человека, которого он назвал Маляром. Человек остановился и пристально
изучал незнакомца.
не было в нем и теплоты. - Ведь я знаю тебя, верно?
***
людей. Вскоре стали очевидны произошедшие в Миляге многочисленные перемены.
Во-первых, конечно, он толком не знал, кто он такой, но были и другие
изменения, имевшие, как почувствовал Клем, еще более глубокую природу. Речь
его была простой, равно как и выражение его лица, которое было попеременно
то встревоженным, то безмятежным. Что-то от того Миляги, которого знали он и
Тэйлор, исчезло - возможно, навсегда. Но что-то готовилось занять пустующее
место, и Клем почувствовал желание быть рядом с этим новым хрупким я, чтобы
охранять его от опасностей.
на равных.
которых я знал. Они стали возвращаться ко мне, когда у меня появились
краски. Но медленно, очень медленно. Еще так много у меня в голове... - Он
поднес руку ко лбу, покрытому плохо зажившими ссадинами. - ... и все это
сбивает меня с толку, не дает сосредоточиться. Ты зовешь меня Милягой, но у
меня есть и другие имена.
Беллами, и человек по имени Майкл Моррисон, и человек по имени Олмот, и
человек по имени Сартори. Кажется, что все они - это я, Клем. Но ведь такого
не бывает, а? Я спрашивал у Понедельника, и у Кэрол, и у Ирландца, и все они
сказали, что у человека может быть два имени... ну, три, но никак не десять.
никак не могу сосредоточиться. Я хочу быть одним человеком с одной жизнью. Я
хочу знать, где мое начало и где конец, чтобы прекратилась эта чертова
карусель.
вред может принести обладание множеством жизней, вместо одной.
Миляга. Он говорил спокойно и ровно, словно метафизик, достигший крутого
обрыва и описывающий открывшуюся перед ним бездну тем людям, которые не
смог-ли - или не захотели - пойти за ним следом. - Боюсь, я привязан
ниточками ко всему остальному миру, - сказал он. - А это значит, что мне не
выплыть. Я хочу быть этим человеком, или тем человеком, но не всеми людьми
сразу. Если я - каждый из людей, то я никто и ничто.
не было. Миляга пристально вгляделся в лицо своего спутника и не сводил с
него глаз минуту или даже больше, словно прикидывая, сумеет ли эта аксиома
перебороть ужас, таящийся у него в голове. И медленно, очень медленно, в
уголках его рта зародилась улыбка, а в глазах заблестели слезы.
в твоей голове?
было. Миляга кивнул, и улыбка его стала уверенней.
понял. - Он задумался, а потом произнес:
внутри тебя. - Он медленно обнял Клема. - Я - твой друг.
кто-то, кого потом не стало.
Посняков Андрей
Маркелов Олег
Соломатина Татьяна
Майер Стефани
Вронский Константин
Махров Алексей