сать это слово или хотя бы отдать себе отчет, что именно оно должно вы-
разить. Но эту заботу взяли бы на себя его чернильные содержанки.
экстравагантность которых развлекала парижскую хронику. Сильвия охотно
взяла бы к себе племянника на роль министра отдохновений и забав или,
проще говоря, руководителя по части изящных искусств. Она считала их ни-
же высокого искусства Развлечений, ибо в изящных искусствах она смыслила
меловато - у нее ведь не было ничего, кроме прирожденного вкуса и инс-
тинкта. Это не так уж мало: этого вполне довольно, чтобы поминутно допу-
скать забавные промахи, которые, впрочем, в атмосфере всеобщего увлече-
ния ею сходили за остроумные шалости. Но сегодняшнее увлечение может
завтра смениться издевательством, Сильвия не обольщалась - она чувство-
вала, что почва колеблется у нее под ногами. Она рада была опереться на
Марка.
ожидать, в этом бешеном карнавале наслаждений и распущенности, где сме-
шались искусство, любовь, интрига и безумие, он сразу потерял голову. Он
пытался играть невозможную в его возрасте роль бесстрастного наблюдате-
ля, который хочет все видеть, ничему не поддаваясь, чтобы сделаться хо-
зяином жизни, - этакого Жюльена Сореля, который отощал от долгого недое-
дания и у которого кружится голова после двух глотков вина. От первых же
капель у него в голове началась пляска.
еще меньше - чтобы его уберечь. Она украдкой следила за его внутренней
борьбой: это ее забавляло, это ей нравилось, она узнавала в Марке свою
гордую Аннету. И втайне она отыгрывалась на сыне в том, в чем не могла
отыграться на матери: "Башня, берегись!.." Славная маленькая башня! Она
ощетинивается в своей броне. Сильвия насмешливо аплодирует ей. Сильвия
настроена скептически. Она ждет, чем дело кончится. Она отлично знает,
что броня затрещит, что когда-нибудь эти стены в мгновение ока рухнут. И
она думает: "Ничего не поделаешь! Хочешь не хочешь, нравится не нравит-
ся, - все равно этого не миновать! Пусть молодежь узнает! И пусть учится
на свой страх и риск! Плохо будет тем, кто погибнет. А этот крепок... Он
выберется... Но важно, чтобы он через это прошел. Тот не мужчина, кто не
прошел..." Это ее не тревожит. Это дело Марка. Если бы она стала делать
его дела за него, это была бы ему плохая услуга. У нее свое дело, свои
дела, - свои дела и свои удовольствия. Ей терять время понапрасну
нельзя, Она переживает разгар бабьего лета.
вым девушкам, шалопаям, пройдохам, - всему винегрету, которым набита са-
латница. А сам он - зеленый плод и соблазняет не один накрашенный ротик.
К тому же он племянник, ближайший фаворит султанши, им пользуются, чтобы
использовать ее. Он не так глуп, чтобы не понимать этого. Он подозрите-
лен, этот мальчишка! Он склонен думать, что его хотят обработать, что
женщины, которые бесстыдно преследуют - его, ведут с ним какую-то ко-
рыстную игру, чего в действительности нет: просто юный дикарь волнует
их. Волнует его угловатость, его резкость, его грубости, которые вдруг
озаряет смущенная обаятельная улыбка, и робкий вопрошающий взгляд из-под
насупленных бровей, взгляд, который внезапно отдается, как девушка, как
обезумевшая девушка, которую подпоили и у нее помутилось в голове...
Этакий маленький Люсьен де Рюбампре!.. А в сущности, все тот же Марк,
все тот же молодой кабан: попавшись, он сейчас же высвобождается благо-
даря какой-нибудь неожиданной и грубой выходке... Это делает его еще бо-
лее привлекательным. Об него ушибаются. Двойное удовольствие! Охота на-
чалась. И дичи приходится остерегаться не только сетей, но и своей кро-
ви, которая вдруг начинает бушевать и заставляет кидаться очертя голову.
Марку очень трудно устоять. С каждым разом он становится слабее. И он
предвидит, что произойдет. Ему надо бежать! Сколько раз говорил он себе:
"Уходи..." Но он не уходит: очень уж интересно! Слишком много может уви-
деть и схватить его взгляд - взгляд любопытного самца в этом заповедни-
ке. Охота здесь запрещена, но он охотится и из своей засады наблюдает
всякую дичь, и крупную и мелкую, и птиц и животных. Он захватывает мимо-
ходом и малую пташку. Но это опасно: в эти мгновения его взгляд мутится,
его самого могут схватить... Его схватят... Нет, не схватят! Он
упорствует. Бежать - значит признать свое поражение... Он остается, и с
каждым днем его ягдташ пополняется опытом. Но благоразумнее Марк от это-
го не становится. Теперь у него совсем пьяные глаза. И в голове - водо-
ворот... Все, во что люди верили или во что не верили, но все же прини-
мали, чтобы можно было жить, - все устои социальной жизни, - все рушит-
ся. Вся мораль позавчерашнего дня (о вчерашнем не будем говорить: вчера
была война!), - что от нее осталось? Старые грехи, предрассудки, цепи,
налагаемые законом, который всегда отстает от общественного развития.
Мало сказать, что их попиирают ногами! Для этого уже не приходится де-
лать усилия. Просто по ним ходят, даже не думая о них. Что это? Крушение
человеческого здания? Разрывается общественный договор? И возвращение в
леса?.. Нет, это истечение договорного срока. Раньше чем возобновить
его, в нем вычеркивают одни пункты и прибавляют другие. Старое, тесное,
нездоровое жилье разваливается. Его надо перестроить и сделать более
просторным. В такие периоды возрастных кризисов больному человечеству
нужно омолодить испорченную и оскудевшую кровь, и оно окунается в опас-
ные истоки своей первобытной и грозной животной силы. Чувствительные па-
паши-трусы хнычут: "Все пропало!.." Все спасено или будет спасено. Но
ничто не дается даром! Надо платить, и платить дорого...
лый ум увлекает его за пределы того, что он в силах выдержать. Неважно,
что он все наблюдает, все понимает, обо всем смело судит: разум - это не
заоблачные выси, он всеми своими силами связан с брюхом; он беззащитен,
он предан и сдается врагу...
тины вызывают в нем вспышки гневного презрения. Марк позволяет себе дер-
зости, от которых парфюмерный король приходит в бешенство, - он задыха-
ется в своей раковине. [102] Но маленький капрал Сильвия исподтишка сме-
ется. Она дергает племянника за ухо и лукаво, с напускной казарменной
строгостью говорит:
мущает безудержное мотовство, та расточительность, которую она проявляет
при устройстве своих празднеств. Он прямо говорит ей, что это позор со-
рить деньгами в такое время, когда тысячам людей нечего есть. Сильвию
это ничуть не трогает. Позавчера ей самой нечего было есть. Сегодня она
наверстывает упущенное. Она цинично отвечает:
одних, слишком мало у других - вот и получается равновесие... И затем,
мой миленький, чего ты хочешь? Что легко наживается, то легко и прожива-
ется. Надо же куда-нибудь девать деньги...
за способ спускать их: за ее торговлю предметами роскоши, дамскими пан-
талонами и мазями, за - эксплуатацию клиентуры, за цены (настоящий гра-
беж!), которые так же непостоянны, как капризы сошедших с ума насекомых
- этих ее безмозглых клиенток! Сильвия возражает: если бы пришлось жить
за счет мудрости людей, а не за счет их идиотизма, пришлось бы подтянуть
живот. И, наконец, она и ее Кокий кормят не только самих себя и племян-
ника ("получил, сопляк? "), но и целую армию служащих. Марк, обиженный,
с самым глупым видом спрашивает:
ходит из утробы матери, рождается - неизвестно зачем. Он набивает себе
брюхо, ест, любит, суетится - неизвестно зачем. Потом он умирает-возвра-
щается неизвестно куда и неизвестно зачем. Лишь одно на свете несомнен-
но: тоска! И все, что делается в этом мире, делается только для того,
чтобы не думать о том, как нас мучает тоска...
внезапно замечает, как в припухлости ее век, в углах мучительно искрив-
ленных губ проступает утомление. Женщина выдала себя в минуту слабос-
ти... Но Сильвия быстро овладела собой, выпрямилась. Она сбросила весь
тяжелый груз со своего обоза. И вот она снова выступает в поход, на лице
у нее вызывающая усмешка, молнии гнева сверкают в ее глазах. Этот глупый
племянник со своими бреднями заставил ее снова почувствовать боль! Он
начинает ее злить.
Катона! Первая встречная шлюха скрутит тебя, когда ей вздумается, и сде-
лает с тобой, что ей вздумается. Тебе бы следовало поубавить спеси..."
Она возвращается к своей игре и к своей бешеной деятельности.
знает, что Сильвия не сидит сложа руки. Он видит, что она занята и удо-
вольствиями и трудом. Она продолжает усердно трудиться сама и заставляет
трудиться своих служащих. Она не знает ни минуты покоя. По-настоящему
она уважает только труд, любой труд и презирает расфуфыренных бездельни-
чающих самок, которых она эксплуатирует. Она им выворачивает карманы без
зазрения совести. Как во многих дочерях парижского народа, в ней есть
что-то от "керосинщиц" Коммуны: она была бы способна в один прекрасный
день поджечь общество, мгновенно и не задумываясь! Но она не имеет ни
малейшего представления об организованной социальной Революции. Такая
женщина, как Сильвия, об этом; и слушать не станет. В ней мирно уживает-
ся мещанка и "керосинщица". Одним и тем же керосином можно облить Счет-
ную палату и растопить кухонную печь. На стройность мысли Сильвия и не
претендует. Она анархистка по темпераменту и будет сама решать, что в ее
поступках правильно и что неправильно, без вмешательства государства или
Максимов Альберт
Херберт Фрэнк
Конан-Дойль Артур
Прозоров Александр
Белов Вольф
Шилова Юлия