полиции, о путешествии и о трудностях, связанных с получением паспорта.
он находился сейчас, усиливал его тревогу. Утром, встав раньше всех и
прогуливаясь в саду, когда окна Козетты были еще закрыты, он вдруг увидел
надпись, нацарапанную на стене, по-видимому, гвоздем:
потемневшей штукатурке, а кустик крапивы у стены был обсыпан мелкой
известковой пылью. По всей вероятности, надпись сделали ночью. Что это
значит? Чей-то адрес? Условный знак для кого-то? Предупреждение ему? Так или
иначе, было ясно, что сад стал доступен и туда пробрались какие-то
неизвестные люди. Он вспомнил о странных случаях, уже не раз полошивших дом.
Это послужило канвой для усиленной работы мысли. Он ничего не сказал Козетте
о строчке, нацарапанной на стене, - он боялся ее испугать.
упавшей рядом с ним, что кто-то остановился за его спиной на откосе. Он
хотел обернуться, но тут к нему на колени упала сложенная вчетверо бумажка,
словно переброшенная чьей-то рукой через его голову. Он взял бумажку,
развернул и прочел написанное карандашом, большими буквами, слово:
заметил человека, ростом побольше ребенка и поменьше мужчины, в серой блузе
и табачного цвета плисовых штанах, - перешагнув парапет, он соскользнул в
ров Марсова поля.
Глава вторая. МАРИУС
таил в душе надежду, а уходил в полном отчаянии.
улан, пустельга-офицер, двоюродный брат Теодюль не оставил никакого следа в
его сознании. Ни малейшего. По внешнему ходу событий драматург мог бы
ожидать некоторых осложнений в результате разоблачения, сделанного дедом
внуку. Но там, где выиграла бы драма, проиграла бы истина. Мариус был в том
возрасте, когда не верят ничему дурному; позднее наступает возраст, когда
верят всему. Подозрения - те же морщины. В ранней юности их не бывает. Что
потрясает Отелло, то не задевает Кандида. Подозревать Козетту! Мариусу легче
было бы совершить какое угодно преступление. Он пустился бродить по улицам -
обычное средство, к которому обращаются те, кто страдает. О чем он думал, он
вспомнить не мог. В два часа ночи, вернувшись к Курфейраку, он, не
раздеваясь, бросился на свой тюфяк. На дворе уже было утро, когда он уснул
тем гнетущим, тяжелым сном, который сопровождается беспорядочной сменой
образов. Проснувшись, он увидел Курфейрака, Анжольраса, Фейи и Комбефера.
Все они стояли в шляпах, имели деловой вид и собирались уходить.
доверенные ему Жавером во время приключения 3 февраля и оставшиеся у него.
Они так и лежали заряженными до сих пор. Было бы трудно сказать, почему он
взял их с собой, какая неясная мысль пришла ему в голову.
Мариус его не замечал. На обед он купил в булочной хлебец за одно су, сунул
его в карман и забыл о нем. Кажется, он даже выкупался в Сене, не сознавая
этого. Бывают у человека такие минуты, когда в голове у него словно пылает
адская печь. Наступила такая минута и для Мариуса. Он больше ни на что не
надеялся, он больше ничего не боялся; он перешагнул через все еще вчера. В
лихорадочном нетерпении он ожидал вечера, у него была только одна
определенная мысль: в девять часов он увидит Козетту. В этом последнем
счастье заключалось ныне все его будущее; дальше - тьма. Он шел по самым
пустынным бульварам, и порою ему чудился какой-то странный шум, доносившийся
из города. Тогда он выходил из задумчивости и спрашивал себя "Не дерутся ли
там?"
Козетте, был на улице Плюме. Подойдя к решетке, он забыл обо всем. Прошло
двое суток с тех пор, как он видел Козетту, сейчас он снова увидит ее; все
другие мысли исчезли, он чувствовал лишь глубокую, невыразимую радость.
Мгновения, в которые человек переживает века, столь властны над ним и столь
восхитительны, что, посетив его, они заполняют все его сердце.
месте, где она обычно его ожидала. Он пробрался сквозь заросли и прошел к
углублению возле крыльца "Она ждет меня здесь", - подумал он. Козетты и там
не было. Он поднял глаза и увидел, что ставни во всем доме закрыты. Он
обошел сад, - в саду никого. Он вернулся к дому и, обезумев от любви,
одурманенный, испуганный, вне себя от горя и беспокойства, как хозяин,
вернувшийся к себе в недобрый час, застучал в ставни. Он стучал, стучал, еще
и еще, рискуя увидеть, как откроется окно и в нем покажется мрачное лицо
отца, который спросит: "Что вам угодно?" Все это были пустяки по сравнению с
тем, что он предчувствовал. Постучав, он громко позвал Козетту. "Козетта!" -
крикнул он. "Козетта!" - повелительно повторил он. Никто не откликнулся. Все
было кончено. Никого в саду; никого в доме.
бульваров, от дома умершего до самой Бастилии. Время от времени накрапывал
дождь, но толпа не замечала его. Несколько происшествий - обнесли гроб
вокруг Вандомской колонны, бросили камни в замеченного на балконе герцога
Фицжама, который не обнажил головы при виде шествия, сорвали галльского
петуха с народного знамени и втоптали в грязь, у ворот Сен -Мартен
полицейского ударили саблей, офицер 12-го легкого кавалерийского полка
громко провозгласил: "Я республиканец", Политехническая школа вырвалась из
своего вынужденного заточения и появилась здесь, крики: "Да здравствует
Политехническая школа! Да здравствует Республика!" - отметили путь
процессии. У Бастилии длинные ряды любопытных устрашающего вида, спустившись
из Сент-Антуанского предместья, присоединились к кортежу, и какое-то грозное
волнение всколыхнуло толпу.
бородкой? Он-то и скажет, когда надо будет стрелять". Кажется, этот самый с
рыжей бородкой появился в той же самой роли, но во время другого
выступления, в деле Кениссе.
маленький мост и достигла эспланады Аустерлицкого моста. Там она
остановилась. Если бы в это время взглянуть на толпу с высоты птичьего
полета, то она показалась бы кометой, голова которой находилась у эспланады,
а хвост распускался на Колокольной набережной, площади Бастилии и тянулся по
бульвару до ворот Сен -Мартен. У колесницы образовался круг. Огромная толпа
умолкла. Говорил Лафайет, -он прощался с Ламарком. Это была умилительная и
торжественная минута. Все головы обнажились, забились все сердца. Внезапно
среди толпы появился всадник в черном, с красным знаменем в руках, а
некоторые говорили - с пикой, увенчанной красным колпаком. Лафайет
отвернулся. Эксельманс покинул процессию.
Аустерлицкого моста по толпе прокатился гул, подобный шуму морского прибоя.
Раздались громкие крики: Ламарка в Пантеон! Лафайета в ратушу! Молодые люди
при одобрительных восклицаниях толпы впряглись в похоронную колесницу и
фиакр и повлекли Ламарка через Аустерлицкий мост, а Лафайета - по
Морландской набережной.
немца, по имени Людвиг Шнейдер, показывали на него друг другу; этот человек,
умерший впоследствии столетним стариком, тоже участвовал в войне 1776 года,
дрался при Трентоне под командой Вашингтона и при Брендивайне под командой
Лафайета.
загородила мост, на правом драгуны тронулись от Целестинцев и развернулись
на Морландской набережной. Народ, сопровождавший катафалк Лафайета, внезапно
заметил их на повороте набережной и закричал: "Драгуны!" Драгуны, с
пистолетами в кобурах, саблями в ножнах, мушкетами в чехлах при седлах,
молча, с мрачно выжидающим видом, двигались шагом.
достиг их, они разомкнули ряды, пропустили его и снова сомкнулись. В это
время драгуны и толпа вошли в соприкосновение. Женщины в ужасе бросились
бежать.
было смутное мгновение, когда две тучи слились в одну. Кто говорил, что со
стороны Арсенала была услышана фанфара, подавшая сигнал к атаке, другие -
что какой-то мальчик ударил кинжалом драгуна, с этого и началось. Несомненно
одно: внезапно раздались три выстрела; первым был убит командир эскадрона
Шоле, вторым - глухая старуха, закрывавшая окно на улице Контрэскарп, третий
задел эполет у одного офицера; какая-то женщина закричала: "Начали слишком
рано!.." - и тут же, со стороны, противоположной Морландской набережной,
показался остававшийся до сих пор в казармах эскадрон драгун, с саблями
наголо, мчавшийся галопом по улице Бассомпьера и Колокольному бульвару,
сметая перед собой все.
выстрелы, многие стремглав бегут вниз по скату и перебираются через малый
рукав Сены, в настоящее время засыпанный; тесные дворы острова Лувье, этой
обширной естественной крепости, наводнены сражающимися; здесь вырывают из
Буджолд Лоис
Суворов Виктор
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Никитин Юрий
Каменистый Артем