мертвецом, - это было посмертное присвоение звания фельдмаршала,
посмертное награждение Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Он был нужен
теперь для одного" лишь - для создания трагического образа руководителя
героической обороны. Сотни тысяч людей, находившихся под его
командованием, государственная пропаганда объявила святыми и мучениками.
Они были живы, варили конину, охотились на последних сталинградских собак,
ловили в степи сорок, давили вшей, курили сигареты, в которых бумага была
завернута в бумагу, а в это время государственные радиостанции передавали
в честь подземных героев торжественную траурную музыку.
головах сверкали мысли о возможности пожрать, украсть, притвориться
больным, сдаться в плен, погреться в подвале с русской бабой, а в это
время государственные хоры мальчиков и хоры девочек звучали в эфире: "Они
умерли, чтобы жила Германия". Воскреснуть для грешной и чудной жизни они
могли лишь при условии гибели государства.
изъятия, гибелью его армии. В гибели своей армии он, против воли, находил
томительно-странное удовлетворение, основу для высокой самооценки.
что трагедия Гитлера в том, что он не может встретить в войне равного
полководческого гения. А Цейцлер рассказывал, что Гитлер просил его
выпрямить линию фронта, так как она шокирует его эстетическое чувство. А
безумный неврастеничный отказ от наступления на Москву? А внезапное
безволие и приказ прекратить наступление на Ленинград? Его фанатическая
стратегия жесткой обороны основана на страхе потерять престиж.
приказу! Конечно, фюрер казнил бы его. Но он бы спас людей. Он видел упрек
во многих глазах.
днях, улетая в Берлин, сказал ему в неясных выражениях, что фюрер оказался
слишком велик даже для такого народа, как немецкий. Да-да, ну, конечно.
Германия отпевала сталинградских покойников. В музыке таилась особая
сила... Может быть, для народа, для будущих битв созданный фюрером миф
значит больше, чем спасение обмороженных и вшивых дистрофиков. Может быть,
логику фюрера не поймешь, читая уставы, составляя боевые расписания и
разглядывая оперативные карты.
формировалось новое бытие Паулюса и его солдат, их новое участие в будущем
Германии.
Здесь действовал странный генерал-квартирмейстер, у него был другой
подсчет, другие резервы.
и неизменно присуще сомнение. Властвуют над миром лишь ограниченные люди,
наделенные непоколебимым чувством своей правоты. Люди высшей породы не
властвуют над государствами, не принимают великих решений.
в сторону раскрытый чемодан, одернул мундир.
пятках дыры, и Риттер затомился, заволновался, не потому, что неразумный и
беспомощный Паулюс наденет рваные носки, а потому, что эти дыры на носках
увидят недобрые русские глаза.
которая сейчас распахнется, спокойно, заботливо и любовно глядя на
Паулюса, - так, подумалось ему, должен вести себя адъютант фельдмаршала.
хотел от него игры, и он готовился играть.
живущим на земле. Прошли боль и горечь, остался страх, что распахнут дверь
не представители советского командования, которые тоже подготовились
играть торжественную сцену, а лихие, привыкшие легко нажимать на спусковой
крючок автомата советские солдаты. И томила тревога перед неизвестным, -
вот кончится сцена и начнется человеческая жизнь - какая, где, - в Сибири,
в московской тюрьме, в лагерном бараке?
46
разноцветными огнями. Немецкая армия капитулировала.
что оставшееся в Сталинграде население терпело в последнее время жестокий
голод, и солдаты, офицеры, моряки Волжской военной флотилии несли с собой
узелки с хлебом и консервами. Некоторые прихватили водку, гармошки.
солдаты, отдавая хлеб защитникам города, обнимая и целуя их, словно были
печальны, не веселились и не пели.
прорубями дымил пар. Солнце всходило над верблюжьей степью, одинаково
суровой в знойные августовские дни и в пору низового зимнего ветра. Сухой
снег носился над плоским простором, свивался в столбы, крутился молочными
колесами и вдруг терял волю, оседал. Ступни восточного ветра оставляли за
собой следы: снеговые воротники вокруг скрипучих стеблей колючки,
застывшую рябь по склонам оврагов, глинистые плеши и лобастые кочки...
возникают из степного тумана, что их лепит мороз и ветер.
война здесь кончилась. Они сами шли - красноармейцы, дорожники, паховские
пекари, штабные, ездовые, артиллеристы, портные из фронтовой пошивочной,
электрики и механики из ремонтных мастерских. Вместе с ними шли через
Волгу, карабкались по обрыву обмотанные платками старики, бабы в
солдатских ватных штанах, мальчишки и девчонки тащили за собой салазки,
груженные узлами, подушками.
шумели тракторные моторы; шли галдящие люди с гармошкой, танцоры
утаптывали снег валенками, ухали и гоготали красноармейцы. Но город от
этого не ожил, он казался мертвым.
в нем умерли школы, заводские цехи, ателье дамского платья, самодеятельные
ансамбли, городская милиция, ясли, кинотеатры...
войны - со своей планировкой улиц и площадей, со своей подземной
архитектурой, со своими правилами уличного движения, со своей торговой
сетью, со своим заводским цеховым гулом, со своими кустарями, со своими
кладбищами, выпивками, концертами.
ее мировым городом стал Сталинград. Он стал мыслью и страстью
человеческого рода. На него работали заводы и фабрики, ротации и линотипы,
он вел на трибуну парламентских лидеров. Но когда из степи пошли в
Сталинград тысячные толпы, и пустынные улицы заполнились людьми, и
зашумели первые автомобильные моторы, мировой город войны перестал жить.
Европе, в Америке, в Индии узнали, как вышел из подвала фельдмаршал
Паулюс, как снимался первый допрос с немецких генералов в штабе 64-й армии
генерала Шумилова и как был одет генерал Шмидт - начальник паулюсовского
штаба.
Рузвельта, Черчилля искали новые центры мировых военных напряжений.
Сталин, постукивая пальцем по столу, спрашивал начальника Генерального
штаба, обеспечены ли средства для переброски сталинградских войск из тыла,
в котором они очутились, в район нового сосредоточения. Мировой город
войны, еще полный боевых генералов и мастеров уличного боя, еще полный
оружия, с живыми оперативными картами, налаженными ходами сообщений,
перестал существовать, - начал свое новое существование, такое, какое
ведут нынешние Афины и Рим. Историки, музейные экскурсоводы, учителя и
всегда скучающие школьники уже незримо становились хозяевами его.
родильными домами, милицией, оперным театром, тюрьмой.
снаряды и булки хлеба, перетаскивали пулеметы и термосы с кашей,
извилистые, хитрые тропочки, по которым пробирались в свои тайные каменные
шалаши снайперы, наблюдатели, слухачи.
дороги от Батюка к Банному оврагу, мясокомбинату и водонапорным бакам...
позычить табак, выпить двести грамм на именинах у товарища, помыться в
подземной баньке, забить козла, попробовать у соседа квашеную капусту;
дороги, по которым ходили к знакомой Мане и к знакомой Вере, дороги к
часовщикам, мастерам зажигалок, портным, гармонистам, кладовщикам.
Суворов Виктор
Корнев Павел
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Посняков Андрей