бесстрашной бедноте. Работа у бабушки шла ударно, дни и ночи она со слезной
просьбой полюбовниц, чаще их родителей, "терла живот" молодицам. Шатаясь,
заткнув от боли рот платком, удалялись блудницы из нашего дома под звук
сурового бабушкиного напутствия: "Дорасшаперивасся! Изблудничасся! Семя из
тебя кровью вымоет...".
охальством пелось возжигающее, на подвиг и последний срам взывающее:
"Девочки, капут, капут, как засунут во хомут, засупонят и е.., ноги кверху
ж... внис, штоб родился комунис!".
разделили добро и худобу, пропили, прокутили все. Ближе к весне малость
унялась карающая сила. Плануя бросок за фокинскую речку, где затаился и
помалкивал самый коварный враг -- наиболее крепкий и справный крестьянин,
овсянские большевики собирались с новыми силами. В пустые избы, в разоренные
подворья тем временем пробно, ночами, стали возвращаться хозяева. И как же
выли, выдирали на себе волосья бабы, обнаружив открытые и разоренные
погреба, подполья с замороженной овощью, пустые сеновалы, стайки с засохшим
пометом и мокрым пером, порушенную в доме рухлядишку!.. Казалось, никогда
ничего не прибрать, не наладить в разоренном гнезде. Но эта ж контра-то,
элемент-то вон какой живучий, несводимый, он же трудом своим чего угодно
достигнет!
раз принципиальные, непримиримые строители новой жизни. Когда упрямого,
загнанного в самое болото мужика пришли кулачить в пятый раз -- он
повесился.
беспечности. Тогда, в начале тридцатых годов, сморкнись каждый русский
крестьянин в сторону ретивых властей -- и соплями смыло бы всю эту нечисть
вместе с наседающим на народ обезьяноподобным грузином и его приспешниками.
Кинь по крошке кирпича -- и Кремль наш древний со вшивотой, в ней засевшей,
задавило бы, захоронило бы вместе со зверующей бандой по самые звезды. Нет,
сидели, ждали, украдкой крестились и негромко, с шипом воняли в валенки. И
дождались!
начала расправу над безропотным народом размашисто, вольно и безнаказанно.
не застегивал ширинку, чтобы показать, что наш брат демократ сраму никакого
не имет. Тетке Татьяне нагана так и не выдали, поскольку она обладала
оружием более сильным -- ораторским словом. День и ночь звала она на борьбу,
приветствовала, обещала зажиточную, свободную жизнь и все неистовее кричала
заключительные слова речи: "Сольем свой трудовой ентузиазм с волнующим
окияном мирового пролетариата!" -- сорвала голос, однако признаться в этом
не хотела, уверяла всех, что напилась холодной воды, но горло у нее
пролетарское и скоро восстановится, тогда она во всю мощь, как велит родная
партия, будет обличать и проклинать врагов социализма и коммунизма.
коллективного хозяйствования, когда надлежало показать "трудовой ентузиазм"
на деле, а не на слове. За зиму много чего было порушено, пропито, пала
большая часть обобществленного скота, растасканы семена, бесхозно
поморожены, погноены и стравлены скоту овощи -- вечная и главная опора жизни
нашего деревенского населения.
заметно поубавилось. За зиму, поразобрав избы, умыкнулись наиболее крепкие
семьи, уже не надеющиеся на справедливость властей, на законное решение
вопроса с обложением, с коллективизацией. Да и какая может быть
справедливость от непросыхающего одичавшего Болтухина с его шайкой? А таких
болтухиных, как опять же глаголила моя боевая бабушка, было "до Москвы раком
не переставить".
память, конечно же, колодец, и колодец со светлой водой, в которой
отражается не только небо, не только все самое яркое, но прежде всего
поразившее воображение.
с драками, с резней, с бегством по улицам, стрельбой, хрипением, треском
ломаемых жердей, звоном стекол, криками, плачем.
несет толпою малого и старого, все чего-то орут, на реку показывают. И вот
из-за Майского мыса, от займища среди кипящего ледяного крошева, суетящихся,
друг друга обгоняющих, друг друга толкающих, крушащих, скрежещущих льдин
выносит льдину белую, широкую, что пашенная полоса. На льдине сани с
привязанным к головке конем, конь спокойнешенько сено ест, на санях, кинув
ногу на ногу, мужик лежит и табак курит, вокруг саней и хозяина спокойно
живет почти весь двор -- собака, да еще и две (одна собака сидит зевает,
вторая, рыжая, все бегает, бегает по краю льдины), на головке саней как на
насесте куры сидят, иные чего-то в санях же поклевывают, цветочек там в
горшке, фикус вроде бы, чугунки, ведра, кринки, ухваты; коровенки же с
теленком, поросят, но, главное, бабы и детей нету.
мыса попереть стремниной в реку, на простор, и ладно затрет ее там, а если
вынесет к Караульному быку? Енисей эту льдину как окурок выплюнет, сунет в
каменную пасть унырка, тот хрусткой каменной пастью схрумкает, раздавит,
искрошит...
велениями. Льдину притормозило на ходу, повертело, пощупало, малость
пообкусало, закружило, закружило -- да и вытолкнуло со стремнины в затишье,
понесло к овсянскому берегу.
хохочет, кто советы мужику подает, кто велит в колокола ударить, забыв, что
они сняты и побиты, кто-то икону принес, бегает с ней по берегу, реку
закрещивает, силы небесные призывает. Мужик же, лежавший в санях нога на
ногу, с лагухой в головах, покосился на приближающийся берег, нехотя
поднялся, подтянул штаны, прямо из лагухи, обливая заросшее лицо, попил
браги иль пива, бережно определил посудину в головки саней, утерся и начал
выступать. Грохотал, неистовствовал тот самый страшный ледоход, который
случался по малой воде, по матерому льду, сорванному волной хакаса -- ранней
южной весны, -- а с реки доносило патриотические слова: "Народ... смычка...
как один... прозренье революционно... ход... вперед... пощады нету...".
вниз по течению, а там, ниже-то села, на слизневской косе, затор, лед
ломает, громоздит горою.
никто и ничем не мог. Никто, кроме Бога. Он следил, видать, за льдиной и за
мужиком, подсунул льдину к берегу, тут в нее сразу десятки багров всадились,
мужики и парнишки на льдину посигали, сани, лошадь, мужика волокут. Но еще
раньше, пока еще льдина не сунулась в берег, кроша окрайки и трескаясь вдоль
и поперек, спрыгнула с нее рыжая, почти красная собака, доплыла до берега и
хватила к лесу.
лопоухий, мирно сосуществовавший рядом с диким зверем на льдине, прошел, лап
не замочив, и начал крутить облезлым хвостом, знакомиться с народом. Тем
временем, не выдержав напряженного момента, поднялись на крыло и, кудахтая,
полетели на берег курицы, одна из них, дернув отвислым задом, выронила яйцо,
и народ снова заахал и закрестился: "Не к добру это! Не к добру!". Под шум,
крик, аханье, оханье свели мужика и лошадь на берег, даже сани с рухлядишкой
за оглобли стащили. Сойдя на сушу с совсем искрошившейся, в лоскутья белые
изорвавшейся льдины, мужик как ни в чем не бывало продолжал пьяную речь:
Жана-то, дети-то твои где?
посудины, в ковши и кринки наливали, пили сами и мужика не забывали. Он тут,
на берегу, и свалился на клок сена, брошенного из саней, сверху его накрыли
лоскутным, в середке пропревшим одеялом. Потом коня запрягли в сани, и по
грязи он уволок воз с худобой в сельсоветский двор.
Ошаровым семью и избенку разобранную и приготовленную к бегству, но избенка
-- Бог с ней, дело наживное, но вот женщина, дети, корова...
бабу горемычную, тех детей...
своих домов, назначенные к выселению из села кулацкие элементы.
подкулачники. Кто как, кто на чем, кто с чем -- чаще всего за одну ночь наши
боевые мужики разбирали дома, амбары, стайки, вязали плоты, сколачивать
боялись: явятся на стук "эти", освободители-то. К восходу солнца плоты уже
были у речки Гремячей, выше городского железнодорожного моста. Оттуда они
свозились за Качу или в Покровку и сикось-накось, без всякого плана и
разрешения располагались на горе и под горою. Скоро не осталось за Качей
места, начали вдалбливаться и в сам Красный яр.
кривою глинисто-красной улицей, которую новые моралисты нарекли именем
великого философа Лассаля, спутав его с революционером мадьярского
происхождения или со здешним героем-партизаном. Беженцы не выговаривали
закордонного имени и называли улицу -- Вассаля, так и на конвертах и на
посылках писали. Ныне эта улица именуется Брянской, там развернули свое
хозяйство красноярская линейная милиция, городской базар, кожно-венерический
диспансер, еще какие-то конторы и конторишки. Домов крестьян, бежавших из
сел, прижулькнутых к горе, почти не осталось, да и сама Красная гора от
Контровский Владимир
Буркатовский Сергей
Роллинс Джеймс
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Василенко Иван