Чтение 177–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

развалинам, не петляли.

А сеть боевых тропинок и дорожек покрывалась первым снегом, и на всем
миллионе километров этих заснеженных тропинок не возникло ни одного
свежего следа.

А на первый снег вскоре лег второй, и тропинки под ним замутились,
расплылись, не стали видны...

Непередаваемое чувство счастья и пустоты испытывали старожилы мирового
города. Странная тоска возникала в людях, оборонявших Сталинград.

Город опустел, и командующий армией, и командиры стрелковых дивизий, и
старик ополченец Поляков, и автоматчик Глушков, - все почувствовали эту
пустоту. Это чувство было бессмысленным, разве может возникнуть тоска от
того, что побоище кончилось победой и смерти нет?

Но так было. Молчал телефон в желтом кожаном футляре на столе у
командующего; снежный воротничок вырос на кожухе пулемета, ослепли
стереотрубы и боевые амбразуры; истертые, залапанные планы и карты
перебрались из планшетов в полевые сумки, а из некоторых полевых сумок в
чемоданы и вещевые мешки командиров взводов, рот, батальонов... А среди
умерших домов ходили толпы людей, обнимались, кричали "ура"... Люди
глядели друг на друга. "Какие все ребята хорошие, жуткие, простые,
славные, вот и ходим - ватники, ушанки, все в вас такое же, как и в нас. А
дело мы сделали, даже подумать страшно, какое мы дело сделали. Подняли,
подняли самый тяжелый груз, какой есть на земле, правду подняли над
неправдой, пойди-ка попробуй, подними... То в сказке, а здесь не в
сказке".

Все земляки: одни с Купоросной балки, другие из Банного оврага, третьи
из-под водонапорных баков, четвертые с "Красного Октября", пятые с Мамаева
кургана, а к ним подходили жители центра, жившие у реки Царицы, в районе
пристаней, под откосами у нефтебаков... Они были и хозяева и гости, они
сами себя поздравляли, и холодный ветер гремел старой жестью. Иногда они
стреляли в воздух из автоматов, а иногда ухала граната. Они хлопали,
знакомясь, друг друга по спине, иногда они обнимались, целовались
холодными губами, потом смущенно и весело ругались... Они вывалили из-под
земли, слесари, токари, пахари, плотники, землекопы, они отбились от
врага, перепахали камень, железо и глину.

Мировой город отличается от других городов не только тем, что люди
чувствуют его связь с заводами и полями всего мира.

Мировой город отличается тем, что у него есть душа.

И в Сталинграде войны была заключена душа. Его душой была свобода.

Столица антифашистской войны обратилась в онемевшие, холодные развалины
довоенного промышленного и портового советского областного города.

Здесь, через десять лет, тысячные полчища заключенных воздвигли мощную
плотину, построили, одну из величайших в мире, государственную
гидроэлектрическую станцию.

47

Этот случай произошел оттого, что проснувшийся в блиндаже немецкий
унтер-офицер не знал о капитуляции. Его выстрел ранил сержанта Заднепрука.
Это вызвало злобу среди русских, наблюдавших, как из-под массивных сводов
бункеров выходят немецкие солдаты, бросают в гремящую и все растущую кучу
автоматы и винтовки.

Пленные шли, стараясь не глядеть по сторонам, показывая, что и глаза их
в плену. И только солдат Шмидт, заросший черно-белой щетиной, выйдя на
Божий свет, улыбаясь, оглядывал русских солдат, словно уверенный, что ему
должно встретиться знакомое лицо.

Слегка выпивший полковник Филимонов, накануне прибывший из Москвы в
штаб Сталинградского фронта, стоял вместе с прикомандированным к нему
переводчиком на пункте сдачи частей дивизии генерала Веллера.

Его шинель с новыми золотыми погонами, с красными нашивками и черными
кантами выделялась среди грязных, прожженных ватников и мятых шапок
сталинградских комротов и комбатов и такой же мятой, жженой и грязной
одежды пленных немцев.

Вчера в столовой Военного совета он рассказывал, что на московском
главном интендантском складе сохранилась золотая канитель, шедшая на
погоны в старой русской армии, и что среди его приятелей считается удачей
добыть погоны из этого доброго старого материала.

Когда раздался выстрел и вскрикнул легко раненный Заднепрук, полковник
громко спросил:

- Кто стрелял, в чем дело?

Несколько голосов ему ответили:

- Да тут дурак один, немец. Его уж новели... вроде не знал...

- Как не знал? - крикнул полковник. - Мало ему крови нашей, мерзавцу? -
он обратился к длинному еврею-политруку, переводчику: - Обнаружьте мне
офицера. Он головой, мерзавец, ответит за этот выстрел.

Вот тут полковник заметил большое улыбающееся лицо солдата Шмидта,
закричал:

- Смеешься, мерзавец, еще одного покалечили?

Шмидт не понял, почему улыбка, которой он так много хотел выразить
хорошего, вызвала крик русского старшего офицера, а когда, казалось, без
всякой связи с этим криком треснул пистолетный выстрел, он, уже совсем
ничего не понимая, споткнулся и упал под ноги шедших сзади солдат. Тело
его оттащили в сторону, и он лежал на боку, и все, знавшие его и не
знавшие, проходили мимо. Потом, когда прошли пленные, мальчишки, не боясь
мертвого, залезли в опустевшие бункеры и блиндажи, шуровали по дощатым
нарам.

Полковник Филимонов в это время осматривал подземную квартиру командира
батальона и восхищался, как прочно и удобно все устроено. Автоматчик
подвел к нему молодого немецкого офицера со спокойными светлыми глазами,
переводчик сказал:

- Товарищ полковник, вот этот, обер-лейтенант Ленард, которого вы
велели привести.

- Какой? - удивился полковник. И так как лицо немецкого офицера
показалось ему симпатичным, и так как он был расстроен тем, что впервые в
жизни он оказался причастен к убийству, Филимонов сказал:

- Ведите его на сборный пункт, только без глупостей, под вашу личную
ответственность, - чтобы живым дошел.

Судный день подходил к концу, и уже нельзя было различить улыбки на
лице застреленного солдата.

48

Подполковник Михайлов, старший военный переводчик седьмого отдела
политуправления штаба фронта, сопровождал пленного фельдмаршала в штаб
64-й армии.

Паулюс вышел из подвала и, не обращая внимания на советских офицеров и
солдат, с жадным любопытством разглядывавших его и оценивавших качество
его фельдмаршальской шинели с полоской зеленой кожи от плеча до талии и
серой кроличьей шапки. Он прошел широким шагом с вскинутой головой, глядя
поверх сталинградских развалин, к ожидавшему штабному вездеходу.

Михайлову до войны часто приходилось присутствовать на дипломатических
приемах, и он вел себя с Паулюсом уверенно, легко отделяя холодную
почтительность от ненужной суетливости.

Сидя рядом с Паулюсом и следя за выражением его лица, Михайлов выжидал,
пока фельдмаршал нарушит молчанке. Его поведение не походило на поведение
генералов, в предварительном опросе которых участвовал Михайлов.

Начальник штаба б-й армии ленивым, медленным голосом сказал, что
катастрофу вызвали румыны и итальянцы. Генерал-лейтенант Зикст фон Арним с
крючковатым носом, угрюмо позванивая медалями, добавил:

- Не только Гарибальди со своей восьмой, но и русский холод, отсутствие
продовольствия и боеприпасов.

Седой Шлеммер, командир танкового корпуса, с рыцарским железным крестом
и с медалью за пятикратное ранение, перебив этот разговор, стал просить
сохранить его чемодан. Тут уж заговорили все - и начальник санитарной
службы, мягко улыбающийся генерал Ринальдо, и мрачный полковник Людвиг,
командир танковой дивизии, с лицом, изуродованным сабельным ударом.
Особенно волновался адъютант Паулюса, полковник Адамс, потерявший
несессер, - он разводил руками, тряс головой, и уши его шапки из
леопардовой шкуры тряслись, как у породистой собаки, вышедшей из воды.

Они очеловечились, но как-то по-плохому.

Водитель машины в нарядном белом полушубке негромко ответил на
приказание Михайлова ехать помедленней:

- Слушаю, товарищ подполковник.

Ему хотелось рассказать товарищам-шоферам о Паулюсе, вернувшись домой
после войны, похвастать: "Вот когда я вез фельдмаршала Паулюса..." Ему,
кроме того, хотелось как-то по-особому вести машину, чтобы Паулюс подумал:
"Вот он, советский водитель, видно механика первого класса".

Невероятным казалось фронтовому глазу тесное смешение русских и немцев.
Команды веселых автоматчиков обыскивали подвалы, залезали в водопроводные
колодцы, выгоняли немцев на морозную поверхность.

На пустырях, на улицах с помощью толчков, крика автоматчики
переформировывали немецкое войско по-новому - соединяли солдат разных
боевых специальностей в походные колонны.

Немцы, озираясь на руки, державшие оружие, шли, стараясь не
спотыкаться. В их покорности был не только страх перед легкостью, с
которой палец русского мог нажать на спусковой крючок автомата. Власть
исходила от победителей, какая-то гипнотическая тоскливая страсть