зимних испарений с Енисея и Качи и всяких других городских помойных
выделений начала покрываться ядовитой зеленью иль сине-зеленой плесенью,
смахивающей на купорос...
трагедия на этот раз. Я уже в одной из глав писал, как глухонемой Кирила
платоновский, заступаясь за мать, зарубил городского уполномоченного. Все
остальные мужики наши, такие боевые в драках, неистовые при лупцовке баб
своих, лошадей и всякой другой беззащитной скотины, при крушении стекол в
собственном доме, при стрельбе по маралу, забывшемуся в любовном гоне и на
солонцах, по зайцу, по птице в тайге, слиняли, как ныне говорят, в защиту
свою не только пальцем не шевелили, но и пикнуть боялись.
крестьяне в гибельные места на мучение и смерть. Они позволяли с собой
делать все, что хотела делать с ними куражливая, от крови осатаневшая
власть. По дури, по норову она иной раз превосходила свое хотение,
устраивала такие дикие расправы над своим народом, что даже фашисты
завидовали ей.
провожающих оглашал гористую местность. Пришла кара Божия. В Красноярске
кулачье загнали на горы. Марья Егоровна, дедушкина жена и моя бабушка,
угодила с мазовским выводком -- детьми и дремучим дедом Мазовым, уже
тронувшимся умом, -- за поселок Николаевку, на скотный выгон. Прабабка моя
Анна умерла на Усть-Мане в клопином бараке сплавщиков, где проживал мой папа
с мачехой. Папа той порой был в тайге, добывал для лесозаготовительного
рабочего класса дичь. Прабабку в неструганой домовине сволокли на новый
пролетарский погост, свалили в неглубокую мерзлую яму, да тут же ту могилу и
забыли.
уборной, ни воды, ни света, и никого никуда не выпускали, суля скорую
отправку. Какое-то время к загону никого не подпускали. В загоне была
вытоптана трава, и люди лежали вповалку, ходили по колено в грязи, в моче, в
размешанном дерьме. Тучи мух, осатанелые стремительные крысы, кашель, понос,
вши, кожные болезни начали косить этот никем еще не виданный лагерь, за
который вроде бы никто не отвечал. Лишь выбирали, выдергивали мужиков,
парней и уводили куда-то. Скорей всего загоняли сюда людей на короткое
время, на несколько дней, но где-то что-то не согласовалось, может, в
низовьях Енисея ледоход еще не прошел, может, у пароходства судов не
хватало, может, и справку-бумагу какую-нибудь окончательную не подписали.
Таких вот загонов тогда по стране были тысячи, и чем больше мерло людей за
проволокой, тем большая победная радость торжествовала в народе, еще не
угодившем за колючку. Однако люд крестьянского роду был еще крепок, не так
просто было уморить, задавить его. Те же родичи с улицы Вассаля да из
деревень, придя или приплывши, не бросали своих в беде, пронюхивали, где они
бедуют, толпами валили туда с передачками, проявляя изворотливость,
подмасливали, подпаивали охрану, делились хлебом, табаком, тайком уносили и
захоранивали на николаевском кладбище замученных младенцев.
пустырь, где захоронены японцы, пленные прошлой войны. Японцы посулили
нашему великому государству какие-то подачки, вот и пристигла пора
проявлять, пусть и шибко запоздалую, гуманность; но когда же самая гуманная
в мире власть, когда борцы за правое дело вспомнят о замученных русских
младенцах? Хотя бы о младенцах! На всех загубленных русских людей не хватит
никаких сил, никаких средств, уворованных у народа же, "обслужить" и
обиходить убиенных!
раскулаченных на Север, где они частью повымирали, частью были еще раз
репрессированы и постреляны за создание все тех же контрреволюционных
вооруженных организаций.
испепеленные гнезда повстанцев черными флажками, действующие же, подлежащие
ликвидации -- красными. И когда другой молодой сибирский парень, посланный
работать в органы, увидел эту карту, то зачесал затылок: "Н-н-на-а-а, ничего
себе дружественная республика рабочих и крестьян!"
государства. Здесь жил большой, трудолюбивый народ, превративший свою землю
в сад, жизнь -- в сытое, мирное довольство, в то самое благоденствие, ради
которого российские комиссары не жалели пуль и крови. На это государство
нахлынуло монгольское войско. На долю каждого воина-завоевателя определена
была норма -- вырубить человек пятьсот-шестьсот. Уставши рубить, воин
отдыхал, ел, пил, забавлялся женщинами и снова рубил, рубил. Фирюзанский
народ покорно шел к своему палачу, выстраивался в очередь, подставлял
головы.
указанном месте, бесконечной серой вереницей шли по дорогам. К вечеру
движение замирало, немцы обносили толпу заранее приготовленной ниткой
колючей проволоки, прикрепленной к стандартным колышкам, строго наказывали,
что ежели кто шагнет за огорожу, того будут стрелять, и спокойно шли пить
свой кофе, шнапс, ночевать без забот, заранее зная -- редко кто решится на
побег. Поскольку пленные были сплошь почти рядовые, а рядовых от века
поставляла деревня, то вот она, на колени поставленная советской властью,
забитая, запуганная, тупая масса крестьян, и оказалась так хорошо
подготовленной для тяжкой доли пленного, нисколь, впрочем, не горше доли
тех, кто томился и умирал той же порой в советских концлагерях.
ничем, потеряли основу жизни, свое хозяйство и сделались межедомками. Где-то
в Заполярном круге мыкались, умирали, приспосабливались к новой, неслыханной
жизни сибирские крестьяне, и, что самое поразительное, часть из них, пройдя
все муки ада, заломала эту самую жизнь, приспосабливалась к ней и
приспосабливала ее к себе.
совершенно бедная, рабочая и по этой причине не желавшая вступать в колхоз.
Федотовские выселялись из домишка, не имевшего даже заборок внутри дома, не
подведенного под крышу, и, как я уже упоминал в одном из рассказов, один
федотовский парень в путешествие отправлялся босиком, и якобы активист по
прозванию Федоран снял па берегу бахилы, бросил их парню на плот, заплакал и
пошел домой.
продолжали родниться, куму звать кумой, кума кумом, откликались на беды,
помогали делом, советом и копейкой друг другу. Выжившие семьи, которым
разрешено было в Игарке строиться, обзаводились хозяйством, не только
освоились на Севере и освоили его, но и зажили гораздо лучше, чем в далеком
селе, из которого были выброшены. Заработки в карскую путину на лесозаводе и
на рейде по тем временам были хорошие, товаров и продуктов в изобилии, рядом
река, кишевшая тогда рыбой, лесотундра, захлестнугая ягодой, грибами. В
порту и на лесозаводе спецпереселенцев обучали на всевозможных курсах нужным
профессиям, и цепкий крестьянский ум быстро схватывал суть нехитрого
лесопильного и лесопогрузочного дела. Так и шла жизнь по новой модели: одних
стреляли, других учили жить по новому закону, о котором мой папа пел,
приплясывая: "Как у нашего царя новые законы -- начинают пропивать старые
иконы...". Окрепла в Игарке и федотовская семья: построила дом, обзавелась
двумя коровами, кормила свиней, держала свору собак, лодку, рыболовные
снасти.
вижу -- у бывшего здания второй школы, в котором расположился какой-то
склад, сидит с батожком крупный седой старец. Я замедлил шаги,
приостановился.
двоих енвалидами возвернули... -- Старик говорил, глядя поверх моей головы
за Енисей, отстраненно и о чужеземных и о своих начальниках "oнe", но безо
всякого зла, с каким-то нашему народу только свойственным усталым, как бы
уже обуглившимся горем.
житью, действию и вынужденной сплоченности. Вот уж воистину не было бы
счастья, да несчастье помогло -- в глухую зиму, когда всему замереть бы и
остановиться, под крышами школ, контор, бараков, возле жарко натопленных
печек шли не только картежные игры, которыми так истово увлекался дед Павел,
но и велись занятия по музыке, готовились постановки, показывали кино,
которое многие переселенцы тут впервые и увидели. Все игарчане, способные к
столярному, слесарному, пилоправному делу, учили детей, при лесокомбинате
действовали курсы лесовозных машин, шоферов, медсестер, кочегаров,
мотористов, рулевых. По улицам города, звонко брякая черпаком по обледенелым
бочкам, катили полупьяные водовозы и золотари, на столбах кричало радио, в
ресторане и в клубах играл баян, дети много читали, маршировали в военных
кружках, изучали винтовку, кидали учебные гранаты и не зря учились --
воевали потом, после первого провального периода, на фронтах как надо.
оценили по достоинству игарчан и от удивления, не иначе, особым указом еще в
1945 году реабилитировали игарских спецпереселенцев, велели выдать им
паспорта и отправляться кому куда захочется в пределах родной страны.
уже на несколько семей.
чему поедем? К избе без крыши? Да и ту, поди-ко, растаскали на дрова?
Растаскали, вот вишь. И деревню всю порастаскали, и не только нашу
Овсянку... Да-а вот. Тутока ж мы укрепились, ребятишки грамоте какой-никакой
Панов Вадим
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Беляев Александр