Чтение 178–й страницы книги ~Призвание варяга~

Сие происходило вокруг меня. Я же чувствовал...

Будто плывешь в детстве по родной, ночной Даугаве - выныриваешь из воды
и будто какие-то огоньки, звезды, что-то мерещится, а потом раз и... опять
беспросветная чернота.

Помню, - откуда-то появился Петер и шел дождь. Мелкий такой -
слабенький дождик. Я чему-то обрадовался сперва, а потом удивился, что
смотрю на Петера будто сверху, а он тащит... Он меня нес.

Я так тому удивился, что... провалился в мягкую черноту.

Потом явилась матушка, она обнимала и целовала меня, и плакала надо
мной, причитая:

- "Сашенька, сынок, открой глазыньки! Нет, Шимон - они убили его.
Смотри какие страшные раны, они - убили моего первенца!" - и что
удивительно, - я сам видел, как лежу с закрытыми глазами, а матушка бьется,
как раненная, и плачет...

Она сидела за столом в своем кабинете и я отчетливо видел ее руку в
лубке и на перевязи... Вокруг нее были люди -- члены Синедриона, а за окном
явно -- Рига. Почему же мне грезилось, что она обнимает, да целует меня?! И
еще... Прямо за спиной моей матушки сидела -- еще одна моя матушка, коя
обнимала, да утешала ее!

И еще надо мной стоял дядя Шимон, коий поднимал мое мертвое веко и
светил в глаз чем-то странным и ослепительным. Я видел сей пронзительный
свет и -- в то же самое время наблюдал, как мой дядя склонился над кем-то и
-- колдует над ним... А моя милая матушка держит меня за руку и все время
целует ее...

А затем и этот бред кончился. Пришла боль.

Она была страшной, огненно-красной, пульсирующей... Она расходилась
концентрическими кругами по всему телу из ран на голове и бедре. Боль была
столь страшна, что я застонал и очнулся.

Я лежал в просторной и свежей постели на мягкой кровати, а откуда-то из
темноты ко мне пробивался ласковый и нежный свет. Боли почти не было, но рот
пересох настолько, что губы потрескались и мне дико хотелось пить.

Я попытался встать, или хотя бы поднять голову, чтобы позвать людей, но
тут пламя далекой свечи заколебалось, на пол упала какая-то книжка, и я
почуял старый, домашний запах и матушкины прохладные руки опустились на мой
горячечный лоб, а сладкие губы покрыли меня поцелуями и прошептали мне на
ухо:

- "Не шевелись, не надо. Я пойму, что ты хочешь... Попить? Тебе нельзя
много, вот тебе -- губка... Все хорошо... Мы вместе и - все будет теперь
хорошо..." - и я опять упал в черноту.

Я очнулся посреди дня. Мой Петер насвистывал латышскую песенку и
поскрипывал надфилем. Я спросил его, что он делает, но звука не получилось,
а лишь какой-то сдавленный хрип. Петер на миг кончил скрипеть, а потом
подошел, крадучись, к моей постели, а затем бросился вон с криком:

- "Госпожа баронесса, госпожа баронесса, Хозяин очнулся! Слышите все -
Хозяин очнулся!"

Тут же комната вся наполнилась. Откуда-то появилась моя милая матушка.
Она протянула мне руки, пахнущие матушкиным молоком. Она поцеловала меня
так, как целовала меня только милая матушка. Она сказала голосом моей милой
матушки:

- "Господи, Горе ты мое -- ну что мне с тобой делать-то?!" -- и горько
заплакала.

Она плакала и прижимала руку мою к своему животу, а я -- изумлялся, -
зачем она моею рукой баюкает свой живот?!

Тут дядя Шимон, посверкивая стеклами очков на шелковой ленте,
засуетился надо мной, светя мне в глаза разными зеркальцами, в то время как
его сыновья, - Саша и Петр стали слушать меня трубками и трогать мои
повязки.

Наконец, старший Боткин, узнав мнение сыновей, степенно откашлялся,
протер стекла своих очков и решительно сказал бледной от нервов и
бессонницы... "матушке":

- "Сепсиса больше нет. Дыхание, температура, сердце в норме. Коль
подкормить его, муж Ваш, смею уверить, сударыня, - выживет".

"Матушка" молча встала, стиснула великого доктора, достала откуда-то
мужской перстень с брильянтом чистой воды - с голубиное яйцо и надела его на
руку дяди моего со словами:

- "Это не от меня, но -- Сашиной матери! Она не успела дать мне для Вас
деньгами, так что это - жалкий аванс. Остальное -- потом. Не смейте глупить,
- Вы - Чудотворец!" - потом решительно топнула:

- "Чашку куриного бульону и - все вон отсюда! Теперь-то уж я сама..." -
и вообразите себе, - ее все послушались!

Я смотрел на жену и не мог поверить глазам -- она стала так необычайно
похожа на матушку... Даже интонации в голосе стали немного сварливыми, да
язвительными -- точь-в-точь "Рижская Ведьма"!

Но это -- с другими. Со мной же она была прежней Маргит. А может быть
-- моей матушкой?! Я лишь в те дни обратил внимание, что Маргит даже
выговаривает слова так, как это делает ее тетка -- "урожденная баронесса фон
Шеллинг"!

Может быть это -- Мистика, а может быть -- мы и впрямь (как Эдип!), -
на самом-то деле выбираем в жены "собственных матерей"?

Как бы там ни было -- присутствие Маргит мне шло на пользу и через
неделю я уже сам "принял пищу", а вскоре смог (извините за прямоту) "сходить
до ветру" не в специальную утку, но в самый обычный ночной горшок.

А потом моя милая Маргит и здоровяк Петер вывели меня на крыльцо моего
Гжельского фарфорового заводика погулять. Я вышел и не поверил глазам, -
кругом - белым-бело. Время "Матфеева" Ангела. Весна -- Время Польши, Лето --
Франции, Осень -- Германии. Зимой же Господь Благосклонен нам -- русским. А
меня ранило в августе...

Маргит по сей день хранит в заветном ларце выданную ей "похоронку": "В
связи с гибелью в Бородинском сражении".

Сегодня, когда я читаю лекции в Академии Генштаба, я признаю, что все,
что было со мной - дурь молодеческая. Не дело генералу ходить в штыковую, не
дело "особистам" вставать в цепь охранения. Не полезь я в ту кашу, дольше
прожила б моя матушка. И мои ученики обещают, что не повторят сих глупостей.

Впрочем, однажды я сглупил еще больше и чуть не погиб среди мирной
жизни. Было это в 1824 году в день наводнения.

Я, как Начальник Охраны Его Величества, был в тот день в Зимнем и
наблюдал за разгулом стихий из теплого и сухого кабинета через толстое,
большое стекло. Шел проливной дождь, ветер был такой, что деревья "рвало"
просто с корнем, а по Неве из залива шла "нагонная волна" редкостной высоты.

К счастью, наша Дворцовая сторона стоит на высоком берегу и самому
Зимнему ничто не грозило, а со стороны Васильевского приходили известия
самые утешительные. Спасательные команды заканчивали работы и оставалось
ждать только "схода вод".

Государь со своим двором, радостный от такого исхода дел, вышел на
лестницу Зимнего следить за окончанием "спасработ" и мне, согласно
инструкции, надо было сопроводить его.

Я уж выходил из своего кабинета, когда мне почудился Крик. Я
прислушался. В кабинете было покойно и тихо, да и какие крики могут
проникнуть за толстенные стекла Зимнего? Я уж решил, что почудилось, но
какая-то сила заставила меня погасить свечи, еще раз подойти к окну и
прислушаться.

За окном крутило непроницаемо серую пелену, ливень хлестал такой, что
по стеклу несло бесконечный ручей и, разумеется, за всем этим услышать хоть
что-то было просто немыслимо. Наверно, я должен был убедить себя, что мне
почудилось, но какая-то сила заставила меня распахнуть окно настежь...

Страшный порыв ветра мигом сдунул бумаги с моего стола, свирепый ливень
резанул мне лицо, а уши мои наполнились ревом...

Сегодня я знаю, что тот - первый крик мне почудился. Но в ту минуту в
пелене дождя на далеком Васильевском берегу...

Я близорук и очки мои сразу залились водой, так что я по сей день не
уверен, - что я видел на самом-то деле, но чувство, что там - кто-то живой
обратилось в уверенность.

Я что есть ног побежал к Государю и сказал ему, что донесения об
удачном окончании работ ошибочны, - я лично кого-то видел на том берегу и
слышал крики о помощи.

Государь был весьма недоволен известием. Кочубей, отвечавший за
спасательные работы, уверял его, что мне все привиделось, - отсюда
невозможно разглядеть, что творится на том берегу, а Нессельрод со смехом
сказал:

- "Как бы там ни было, - мы-то что можем сделать? У нас из всех лодок
здесь только личный катер Его Величества. Не оставите же вы Государя в такой
день и - без лодки?!"

Тут я не выдержал, - кровь бросилась мне в голову от сей жирной ухмылки
и я крикнул:

- "Сегодня вам жаль этой лодки, а там -- тонет Империя! Не знаю, что
происходит, но там сейчас гибнут сотни людей! А с ними -- их Вера в Нас и
нашу (такую-то -- драную) Монархию!

Ваше Величество, вряд ли сегодня возникнут угрозы для Вас, - дозвольте
мне взять Ваш личный катер!"

Государь необычайно обрадовался, - всю жизнь он хотел выставить меня в
дураках, а тут представился такой случай. Он милостиво махнул мне рукой и я
тут же побежал к лодке, на ходу срывая с себя мой генеральский китель. С
каждым шагом, с каждой минутой чувство ужаса и отчаяния крепло в моей душе,
превращаясь в какую-то ярость и ненависть.