Чтение 178–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

[Бродский:]

Часа три охмуряли ксендзы Адама Козлевича. После чего я ушел.

[Волков:]

И на этом все кончилось?

[Бродский:]

Отнюдь! Через два или три дня приезжает ко мне профессор одного из
американских университетов и привозит гранки книжки моей "Остановка в
пустыне". Его попросили передать мне эти, еще не сброшюрованные
страницы, чтобы я их проверил. Мне это, кстати, ужасно приятно было --
держать в лапах свою книжку. Чего лучше! Одновременно он дает мне
оттиск своей статьи из какого-то славистского журнала, про классика
русской литературы. И вдруг я понял, что кагэбэшники именно этого
профессора имели в виду, когда меня охмуряли! Это на него я должен был
настучать! Я вычислил, что они у этого профессора, когда он приехал из
Штатов в Москву, вскрыли чемодан и там увидели "Остановку в пустыне". И
я за этого американа несколько беспокоюсь и пытаюсь ему на бумаге
всячески объяснить, что к чему: дескать, за вами хвост; будьте
чрезвычайно осторожны. После чего мы с ним треплемся про классическую
русскую литературу. Затем я вывожу его дворами, чтобы за этим болваном
никакого хвоста не было, и довожу его до метро.

[Волков:]

Неужели вы в самом деле думали, что помогли ему избавиться от
хвоста?

[Бродский:]

Честно говоря -- не знаю. Потому что вечером того же дня -- звонок
в дверь. Открываю -- на пороге этот, который с университетским значком.
Я ему: "Ну заходите, коли пришли". Он заходит, садится в кресло,
начинает нахваливать мою библиотеку, словари в особенности:

-- А вот этого словаря у меня нет.

-- У меня у самого он недавно появился.

-- А вот такой-то профессор у вас был?

-- Да, представьте себе, был!

-- И ничего он вам не оставил?

-- Вот, оставил -- статью про классика русской литературы с
дарственной надписью.

-- А больше ничего не оставлял?

Я смотрю на него таким голубым глазом, думаю -- "еб твою мать!":

-- Нет, ничего не оставлял... Кофе хотите?

-- Да, с удовольствием.

Тогда я выхожу на кухню и готовлю там кофе минут пятнадцать, чтобы
он успел пошмонать. Возвращаюсь, наливаю ему кофе, мы треплемся опять
про словари, после чего он уходит. И все.

[Волков:]

Все?

[Бродский:]

Нет, был еще эпилог, когда этот американский хрен прислал мне
откуда-то из Италии открытку, которую он, видимо, сочинил по пьяному
делу: дескать, большое спасибо, что вы меня предупредили о слежке КГБ.
Открытым текстом! Я тогда, помню, подумал: ну и олух! Хотя теперь я
иногда думаю: ладно, нормальное человеческое поведение. Сейчас-то мне
это все равно...

[Волков:]

Должен вам сказать, что я в первый раз слышу такое подробное
описание приемов воздействия КГБ на неугодную им творческую фигуру.
Этот их знаменитый метод "кнута и пряника"... В вашем случае, конечно,
кнута было много больше, чем пряников... А как проходил тот роковой
разговор в КГБ, когда вам наконец предложили покинуть пределы
Советского Союза?

[Бродский:]

А это было не в КГБ, а в ОВИРе... 10 мая 1972 года утром у нас дома
раздается телефонный звонок. Я к телефону не подхожу, потому что с
военкоматом происходит очередной тур переговоров о моем призыве в
армию. Ну туда загнать меня шансов у них не было никаких, с моим
послужным списком. Но все равно...

[Волков:]

Приятного мало!

[Бродский:]

Да, мало приятного. Мать берет трубку, просят Бродского, и она
спрашивает: "Алексан-Иваныча или Иосиф-Алексаныча?" Выясняется, что
Иосиф-Алексаныча. Я думаю -- ладно, пес с ними, сейчас буду
отбрехиваться, подымаю трубку и говорю:

-- Да, я вас слушаю.

-- Иосиф Александрович, это звонят из ОВИРа.

-- Да? Очень интересно.

-- Ну вот, теперь вы знаете, откуда звонят. Не могли бы вы к нам
сегодня зайти?

Вежливость! Я им отвечаю:

-- Вы знаете, я зашел бы, но вся история заключается в том, что у
меня сегодня масса дел. И я не освобожусь раньше шести часов.

-- Ну заходите в шесть, когда освободитесь. Мы вас подождем.-- И это
при том, что ОВИР закрывается не то в четыре, не то в пять!

[Волков:]

Какая сверхъестественная предупредительность!

[Бродский:]

А в тот день -- так уж совпало -- ко мне в гости пришел Карл
Проффер...

[Волков:]

Как вы с ним познакомились, кстати?

[Бродский:]

Нас с ним Надежда Яковлевна Мандельштам познакомила. В один
прекрасный вечер, помню, раздается от нее телефонный звонок из Москвы:
"Иосиф, к вам зайдет один мой знакомый, очень хороший человек". И
появился Карлуша, с которым мы подружились. Тотчас. И вот теперь он
оказался в Ленинграде как раз в этот примечательный день, зашел ко мне
со своими детьми. Я ему говорю: "Ты знаешь, Карл, какая интересная вещь
-- позвонили из ОВИРа, приглашают в гости!" И он этому, надо сказать,
тоже подивился. А в тот день у меня, действительно, дел было навалом.
Помню, какие-то переводы я должен был посылать в Москву -- из какой-то
там югославской поэтессы. И еще что-то, еще что-то... Последнее дело
было на Ленфильме.

[Волков:]

Вы для них сценарий писали?

[Бродский:]

Нет, стихи подкладывал под какой-то мультипликационный фильм -- уж
не помню, венгерский или армянский. Часов в пять Ленфильм закрывался.
Мы выходим с бабой, которая давала мне там эту работу (довольно славная
девка была), и она говорит: "Ты куда сейчас? Нам домой идти почти по
дороге!" А я ей объясняю: "Не могу, потому что мне сегодня с утра
позвонили -- представь себе! -- из ОВИРа, чтоб я к ним зашел. Но ничего
при этом не объяснили. Не понимаю, макет быть, у меня какой-нибудь
американский дядюшка умер и оставил наследство?" Потому что какие у
нормального человека могут быть мысли на этот счет, да?

[Волков:]

У нормального -- никаких...

[Бродский:]

Приезжаю я, значит, в ОВИР. Мусор стоит, отпирает дверь. Вхожу.
Естественно, никого. Прохожу в кабинет, где сидит полковник, все
нормально. И начинается такой интеллигентный разговор про дела и
погоду, пока я не говорю:

-- Вы ведь меня, наверное, не про погоду вызвали разговаривать?
(Хотя понятия не имею, зачем я им нужен!) Полковник говорит:

-- Вы, Иосиф Александрович, получали вызов из Израиля?

-- Да, получал. И даже не один вызов, а целых два, если уж на то
пошло. А, собственно, что?

-- А почему вы этими вызовами не воспользовались?

-- А с какой стати я ими буду пользоваться? Прежде всего, я не
знаю, от кого они, а затем... Вы вот меня не пустили ни в Чехословакию,
ни в Италию, хотя меня туда тоже приглашали.

-- Значит, вы не подали заявления на выезд, потому что предполагали,
что мы вас в Израиль не выпустим?

-- Ну коли вы меня спрашиваете об этом -- да, предполагал, что не
выпустите. Но это было совершенно ни первой, ни последней причиной.