обезоруживающе улыбнувшись, как бы и вовсе отстраняясь, отверг:
начали покидать замковый двор.
вчерашним хмелем. От морозного воздуха слегка кружилась голова. Он скоро
устал вслушиваться в малопонятную польскую речь и совсем непонятную
немецкую и только следил, как бы не отстать от господ и не растерять
спутников. Когда выехали из ворот замка, зрелище захватило его целиком.
Разубранные кони, штандарты, павлиньи и страусовые перья на золоченых
шлемах, причудливо изукрашенных, с какими-то гребнями, не то крыльями в
навершии. Алые жупаны знати, алые мантии духовных лиц, оглушительный рев
труб, толпы народа, клики и гудящий, вибрирующий зык католических
колоколов, запертых в узорных каменных башнях костелов. Полчаса назад он
еще думал во время коронации остаться на улице, теперь же ему отчаянно
захотелось попасть внутрь, поглядеть вблизи на эту незнакомую красоту,
пусть и католическую. Данило ли узрел отчаянный взгляд кметя, княжич ли
Василий озаботил себя тем, но Ивана бояре позвали с собою внутрь собора.
Вновь случившийся рядом Витовт протащил русичей к какому-то возвышению у
одного из столпов, откуда хорошо был виден помост с тронными креслами
Ягайлы и Ядвиги, и исчез. Началась служба.
ребристые своды и куда уходило стройное пение на незнакомой ему латыни, то
приглядывался к разодетой толпе, к монахам францисканского ордена, к
синклитикам в высоких тиарах - все было так непохоже на русское
богослужение, облитое золотом древней Византии! И уже когда шляхтичи
обнажили оружие, понял. Это была рыцарская религия, это был рыцарский
обряд, это была воинственная мораль Запада, требующая насильственного
крещения <иноверных> и воинских подвигов во славу Христа. Подумавши так,
вспомнил изографа, с коим сидел у костра в канун сражения на Дону, и вдруг
ощутил всю безмерность отстояния папского Рима от православной Руси. Не
будет этого у нас, и быть не должно! Ни виселиц во дворе замка, ни пышных
рыцарских турниров, ни гербов, ни спеси, ни гордости, ибо наши люди идут
умирать за Родину, именно умирать, надевая чистые рубахи, а совсем не за
воинской славою... И только так, только по-нашему и возможно побеждать
скопища кочевников, накатывающиеся на Русь раз за разом из просторов
Дикого поля! А красиво было! И это, при чтении Евангелия, обнаженное
оружие шляхты, - красиво! И эти пестрые штаны, и золото снятых перед самою
церковью шлемов, и штандарты, гербы, попоны, и перья на шлемах, на мордах
коней - красиво! И так захотелось вдруг, чтобы это расписное и
раззолоченное воинство вышло в степь, и услышало, как гудит земля под
тысячами копыт татарской конницы... Устоят? Ой ли! Но и те, степные
богатуры, замогут ли прийти в эту тесноту башен, замков и каменных улиц, в
эти горные перевалы и разливы рек? Не выдержавши, он пробормотал
вполголоса; <Этих бы на Дон!> Данило Феофаныч повел глазом, значительно
поднял бровь, медленно кивнул головой. Соседи-поляки недовольно
заоглядывались на Ивана, и он вовремя прикусил язык.
медленно, отчетисто, по-русски приносил клятву: крестить Литву, исполнить
все условия Краковского договора. Толмачи тотчас повторяли слова
литовского великого князя по-польски, по-немецки и по-латыни. Шляхтичи
зашевелились, легким шумом одобряя слова литовского великого князя.
алтаря засверкавшую всеми гранями своими корону. Ягайло опустился на одно
колено и склонил голову.
неправдоподобная в своих струящихся шелках: в блеске короны и игольчато
окружившем ее белое, почти неживое прекрасное лицо воротнике, чем-то
напоминавшем позднейшую испанскую моду. И вот он подымается по ступеням!
Уже в короне. Езус Христос, аве Мария! Ведь он улыбается, криво, пускай
неуверенно, но он улыбается своим длинным лицом! Хозяин! Ее господин с
этого дня! С легкою дрожью плененной птицы Ядвига бросила взор туда, где,
в толпе дам, замерла мать литовского короля, Ульяния, и неотрывно смотрит
теперь на торжество своего сына... Господи! Дай силы выстоять! Дай силы
принять все и не сойти с ума!
выше, и, действительно, в короне, усыпанной самоцветами, его лицо, лицо
<литовского простака>, приобрело недостававшую ему важность... Так ли
прост, как говорят, этот литвин, нынешний польский король,
Владислав-Ягайло?
ворота Вены. Они никогда больше не встречались с Ядвигою, о чем позже врал
Гневош из Далевиц, и горестное прощальное письмо ее к своему нареченному
было, действительно, последним.
было одно лишь желание: добраться до лавки и до стола со снедью. Однако
Витовт и тут упредил их желания, заворотивши всю кавалькаду русичей к себе
на пир. Приглашение было принято тем с большею охотой, что русичи,
проглотив утром натощак по кусочку прежде освященных даров, до сих пор еще
ничего не ели. Данило Феофаныч, когда расстались с занедужившим батюшкою,
почел нужным захватить с собою освященные просфоры: невесть, найдется ли
еще православный священник в этой басурманской стране!
снаружи, ожидаючи, - ввалились в немецкое жило. Прихожая сразу наполнилась
шумом и гомоном. Как-то не заметилось малое количество прислуги и
отсутствие иных гостей. Витовт явно, принимая русичей, не хотел лишней
огласки. Сели за два стола: бояре и княжич с Витовтом, его супругою и
дочерью за один, прочие - за второй, впрочем, столь же изобильно
уставленный печеной и вареною снедью. Кабан, уха, разварная рыба, сочиво,
каши и пироги в сопровождении пива и твореного меду (было, впрочем, и
фряжское вино, но - на боярском столе).
молчание. Там уже начинали отваливать от чаш и тарелей, отирать кто
платом, кто рукавом взопревшие лица, чаще прикладывались к меду,
затеивался разговор. Приглашенные Витовтом литвины-музыканты завели
веселую. Прислушавшись к вроде бы схожему напеву струн, Остей решительно
вылез из-за стола. Перемигнувшись, Данилов стремянный взял домру из рук
одного из литвинов, перебрал струны. Литвины, недолго послушав,
пристроились к нему и - грянули. Остей пошел мелкою выступкой, потом
ахнул, молодецки ударив каблуками в пол, пошел вприсядку да кругом, так
что полы кафтана разлетались по сторонам. Из-за столов полезли прочие.
Остей, с низким поклоном, вызвал на пляс княгиню Анну. Та, не чинясь,
пошла - поплыла по горнице, взмахивая долгими рукавами, а Остей, отступая,
шел перед ней заковыристою присядкою, то вертелся волчком, то взлетал, и
кончил тем, что вскочил на стол и ловко прошелся меж блюд со снедью в
своих береженых, почитай, тут только и надеванных впервые, с загнутыми
носами, зеленых тимовых, изузоренных разноличными шелками и жемчугом, с
красными каблуками сапогах. Не пролив и не разбивши никоторой посудины,
соколом спорхнул со стола на пол, пальцами коснувшись половиц, закружился
вихрем, и уже под общий одобрительный шум остоялся, поклонясь хозяйке в
пояс, и, отирая платом чело, повалился на лавку. Тут уж - хочешь не хочешь
- пришло вылезать и другим. Прошелся Иван, на пару с Тимохой, и наконец,
решительно отмотнув головою, вылез сам княжич Василий, вызвал Соню.
Девушка выплыла, с гордым прищуром взглядывая на русского княжича. Иван
перепугался даже, но Василий тут не ударил лицом в грязь. Не пытаясь
переплясать Остея, прошел дробною мужскою выступкой, взглядывая в глаза
княжне, откачнулся, легко перешел вприсядку и вдруг, почти опрокидываясь
на спину, изобразил выученную им в Орде монгольскую лежачую пляску,
удививши умением своим и княжну, и литвинов-музыкантов.
ели сладкое печенье, дивились конфетам, однако, распробовав, одобрили и
эту иноземную снедь. Разгоряченные вином, почти позабыв о сословных
различиях, обнимались и спорили, возвращаясь к виденному в соборе.
гляди-ко! Ну, добро, Ягайло, он уж теперь польский король! А тоже ноне
почнет Литву крестить, а православных-то как же? Перекрещивать али
утеснять? О наших речи не было, баешь? Поведут речь! Однояк, другояк, а
почнут и наших нудить в ихнюю латынскую веру! Помысли, князь! Подумай
умом! Путем помысли!
из Орды ушли убегом, в Константинополе черт те что, император под турками,
а они тоже - <вера!> Да пущай папа с католиками примет правую веру, дак и
я не умедлю тем часом! Но не говорил ничего. Не затем звал и не того чаял.
Сам краем глаза наблюдал <молодых>, как окрестил уже Василия с Соней.
Кажись, обратала молодца! Эвон, как дружно сидят и воркуют промежду собой!
уже летник или охабень почтешь худшими. Штаны вон цветные - срамота! А им
красиво кажет! Ты себе камянны хоромы выстроишь? Нет! Загинешь ты в
каменных хоромах, от одной сырости той, у нас-то, на Руси!
золотыми! А хошь и серебром! Да, тоже есь! Да, всяки есь людие! А токмо
никто у нас мотовство в добродетель еще не возвел и не бает, што по-Божьи
деет, егда народное добро тратит на утехи плотские! У нас боярин чем
богат? Оружием! Коньми, кметями - то все для ради обороны родной земли
надобно! Ну, в праздники наденет дорогой охабень, дак и смерд, поди, вона,
женка иная: в жемчугах и парче, боярыне не уступит! А все одно: крошки со
Василенко Иван
Посняков Андрей
Жюль Верн
Посняков Андрей
Перумов Ник
Распопов Дмитрий