всевышнего! И она тут же решает особенно подчеркнуть это в своем сообщении
(пусть все газеты напечатают его) и в своей лекции тоже.
постановляет, что вы, Клайд Грифитс, виновны в преднамеренном убийстве
некоей Роберты Олден, и настоящим приговаривает вас к смертной казни; суд
далее определяет, что не позднее десяти дней после данного судебного
заседания шериф округа Катараки передаст вас при должным образом
засвидетельствованной копии решения суда начальнику и особоуполномоченному
тюрьмы штата Нью-Йорк в Оберне, в каковой тюрьме вы будете содержаться в
одиночном заключении до недели, начинающейся в понедельник 28 января 19..
года, после чего в один из дней указанной недели начальник и
особоуполномоченный тюрьмы штата Нью-Йорк в Оберне предаст вас, Клайда
Грифитса, казни в соответствии с законами и предписаниями, действующими в
штате Нью-Йорк.
Клайду, и он отвечает ей улыбкой. Потому что, когда он здесь, - _здесь_ -
во всеуслышание заявил, что не виновен, она воспрянула духом, невзирая на
приговор. Он в самом деле не виновен - иначе быть не может, раз он здесь
сказал об этом. А Клайд, видя ее улыбку, говорит себе: да, мать в него
верит. Ее веры не поколебало все это нагромождение улик. А эта вера, даже
если она покоилась на ошибке, так ободряла его, так была ему нужна. Теперь
ему и самому казалось: то, что он сказал, - правда. Ведь он не ударил
Роберту. Это-то правда. А значит, он не виновен. Но Краут и Слэк снова
уводят его в тюрьму.
столпившимся вокруг нее корреспондентам:
понимаю, но у меня не было другого способа приехать сюда и быть подле
моего мальчика.
выправлю то, что вы тут собираетесь написать? С удовольствием это сделаю.
форме, которая представляется ему наиболее подходящей для денверской
газеты. И другие тоже наперебой предлагают свои услуги, и все кругом
растроганы.
уведомили об этом, но сопровождать сына не разрешили, и Клайда перевезли в
Оберн, западную тюрьму штата Нью-Йорк; здесь, в "Доме смерти", или
"Каземате убийц" (так называлось это сооружение из двадцати двух камер,
расположенных в два этажа), в мрачном аду, пытку которого, казалось,
никакой смертный не в силах был вынести, ему предстояло дождаться либо
решения о пересмотре дела, либо казни.
толпы любопытных; старые и молодые, мужчины, женщины и дети - все
стремились хоть одним глазком поглядеть на необыкновенного молодого
убийцу. И бывало, что какая-нибудь женщина или девушка, у которой под
видом участия скрывалось, в сущности, просто желание мимолетной близости с
этим хоть неудачливым, но смелым романтическим героем, кидала ему цветок и
громко и весело кричала вслед отходящему поезду: "Привет, Клайд! Мы еще
увидимся", "Смотрите не засиживайтесь там!", "Подайте апелляцию, вас
наверняка оправдают. Мы будем надеяться".
лихорадочно-повышенному и, в сущности, нездоровому интересу, приятно
неожиданному после настроения толпы в Бриджбурге, раскланивается,
улыбается, а иной раз и машет рукой. Но все же его не покидает мысль: "Я
на пути в Дом смерти, а они так дружелюбно приветствуют меня. Как это они
решаются?" А Краут и Сиссел, его конвоиры, крайне горды сознанием, что
именно им принадлежит двойная честь поимки и охраны столь важного
преступника, и польщены необычным вниманием пассажиров в поезде и толп на
перронах станций.
просторам, мимо людных вокзалов, мимо освещенных зимним солнцем полей и
снежных холмов, которые напомнили ему Ликург, Сондру, Роберту и весь
калейдоскоп событий этого года, и такой роковой для него их конец, -
серые, неприступные стены обернской тюрьмы, где угрюмый канцелярист,
записав в книгу его имя и состав преступления, передал его двум
надзирателям; ванна, и под ножницами парикмахера упали черные волнистые
кудри, его краса и гордость; затем ему выдали полосатую тюремную одежду и
премерзкую шапчонку из той же полосатой материи, тюремное белье и толстые
серые войлочные туфли, благодаря которым не слышно, как мечутся иногда по
камерам арестанты, - когда-нибудь и он будет так метаться, - и выдали
номер: 77221.
заперли там в одну из камер нижнего этажа - почти квадратное, восемь футов
на десять, светлое, чистое помещение, где, кроме унитаза, находились еще
железная койка, стол, стул и небольшая полка для книг. И, лишь смутно
сознавая, что справа и слева от него, вдоль длинного коридора, тянутся еще
ряды точно таких же камер, он сперва постоял, потом присел на стул и
устало подумал о том, что более оживленная, более согретая человеческой
близостью жизнь бриджбургской тюрьмы осталась позади, как и те странные,
шумные встречи, которыми был отмечен его путь сюда.
шумные, крикливые толпы на станциях; тюремная парикмахерская внизу, где
парикмахер из заключенных остриг его; белье и платье, которое на него
надели и которое теперь ему предстоит носить каждый день. Ни в камере, ни
в коридоре не было зеркала, но все равно, он чувствует, какой у него вид.
Эта мешковатая куртка и штаны, этот полосатый колпак. Клайд в отчаянии
сорвал его и бросил на пол. Ведь всего только час назад на нем был
приличный костюм, сорочка, галстук, ботинки, и, выезжая из Бриджбурга, он
имел вполне пристойную и даже приятную внешность - так ему самому
казалось. Но сейчас - на кого он стал похож! А завтра приедет его мать, а
там, может быть, Джефсон и Белнеп. Боже!
заморенный, страшный китаец, в такой же полосатой одежде, вплотную подошел
к решетке и вперил в него загадочный взгляд своих раскосых глаз, но тут же
отвернулся и стал яростно чесаться. "Может быть, вши?" - с ужасом подумал
Клайд. В Бриджбурге ведь были клопы.
разницы. Даже одеты одинаково. Слава богу, посетители, видно, бывают
редко. Мать говорила ему, что к заключенным почти никого не допускают,
только раз в неделю смогут приходить она, Белнеп и Джефсон да еще
священник, которого он сам укажет. А эти неумолимые, выкрашенные белой
краской стены, - днем их, должно быть, ярко освещает солнце через
стеклянную крышу здания, а ночью, вот как сейчас, электрические лампы из
коридора - все совсем не так, как в Бриджбурге: гораздо больше света,
яркого и беспощадного. Там тюрьма была старая, серо-бурые стены не
отличались чистотой, камеры были просторные, более щедро обставленные, на
столе порой появлялась скатерть, были книги, бумаги, шашки и шахматы,
тогда как здесь... здесь ничего нет: только тесные, суровые стены,
железные прутья решетки, доходящие до массивного, крепкого потолка, и эта
тяжелая-тяжелая железная дверь с таким же, как в Бриджбурге, крошечным
окошком для передачи пищи.
ряду.
ничего. Эй, ты, там! Как тебя звать?
подобной встрече? Что говорить, что делать? Стоит ли держаться с ними
по-дружески? Но врожденный такт не покидает его даже здесь, и он спешит
вежливо ответить:
уж страшные, как кажется. Мы читали про твои бриджбургские дела. Так и
думали, что скоро с тобой увидимся.
и не дует.
дверь, потом перевел глаза на китайца, который, молча припав к своей
двери, снова смотрел на него. Ужас! Ужас! И вот так они переговариваются
между собой, так фамильярно встречают каждого новичка. Никакого внимания к
его несчастью, к его растерянности перед новым, непривычным положением, к
его мучительным переживаниям. А впрочем, кому придет в голову считать
убийцу несчастным и растерянным? Страшней всего, что они тут заранее
прикидывали, когда он попадет в их компанию, а это значит, что все
обстоятельства его дела здесь известны. Может быть, его будут дразнить,
изводить, пока не заставят вести себя, как им нравится. Если бы Сондра или
кто-нибудь из прежних его знакомых мог видеть его здесь, мог хоть
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Майер Стефани