Чтение 19–й страницы книги ~Бегство от безопасности~

- А какие отрицательные последствия решения стать писателем? - спросил он.

Идя назад, я не смог расшифровать выражение его лица и понять, почему он спрашивает.

- Много лет назад я написал книгу о диете, в которой сказал, что многим из нас не помешало бы сбросить фунтов десять?

- Это и есть отрицательные последствия?

- Нет, - сказал я ему. - Последствие, которое не доставило мне удовольствия, заключалось в том, что один из моих читателей согласился с этим, процитировал меня в качестве авторитета и отрезал себе голову, таким образом избавившись от лишнего веса.

Глаза словно блюдца.

- ЧТО?

- Он не понял, о чем я писал, Дикки, но сбросил те самые десять фунтов.

- Ты шутишь!

- Не совсем, - сказал я. - Много лет назад я действительно написал книгу, в которой главный герой не боялся смерти. Один молодой человек прочитал эту книгу, решил, что он тоже не боится смерти, и покончил с собой.

- Ты опять шутишь.

- Нет. Это правда.

Я сел на траву с планером в руке.

- Зачем он это сделал?

- Он был влюблен в одну девушку и не нравился ее родителям, которые пообещали разлучить их навсегда. Влюбленные решили покончить с собой, въехав на большой скорости в стену. Она выжила, а он погиб.

- Почему они просто не бежали вдвоем?

- Хороший вопрос.

- Если бы я уже решился умереть за что-то, Ричард, вряд ли меня остановило бы что-нибудь меньшее, чем смерть! А к этому относится немало решительных мер.

- Например?

Интересно, что я считал решительными мерами, когда мне было девять лет?

- Взять свой скаутский нож, еду и спички и бежать с ней в горы.

Я вспомнил свой последний мальчишеский побег: прочь из родного города, в дикие дебри, которые изо дня в день виднелись на горизонте. Я ожидал большего.

- Если бы я умел водить машину, мы бы уехали в Монтану. Или пробрались бы на грузовое судно, идущее в Новую Зеландию.

Конечно же, побег был его первой мыслью. Если бы сегодня в нашей жизни еще оставалось место чему-нибудь решительному, я бы тоже выбрал побег.

- Я бы поговорил с ее родителями, - продолжал он, - пообещал бы подстригать траву на их лужайке до конца жизни, показал бы им дневник с моими отметками и привел бы полсотни своих друзей, чтобы они засвидетельствовали, что я действительно хороший парень.

Я кивнул.

- Господи, ну и потом, ведь она не была собственностью своих мамы и папы!

- Нет, - сказал я. - По моему убеждению - ни одной секунды, но вряд ли у ее родителей были те же убеждения, что и у меня.

- Позволил бы ей уехать, - сказал он. - Писал бы ей письма от имени нового близкого друга, пока бы не подрос настолько, что мог бы отправиться за ней.

- Возможно.

- Я бы работал и посылал бы ей деньги, чтобы она могла звонить мне, когда захочет. По телефону мы бы договорились, как нам опять встретиться.

Я ждал.

- Терпение. Рано или поздно мы останемся одни, без родителей, и тогда никто не сможет помешать нам быть вместе.

За пять минут Дикки придумал пять планов, как преодолеть родительский запрет, не прибегая к самоубийству, - по одному плану в минуту. Однажды, подумал я, тот парень тоже ломал над этим голову.

Если бы бедняга раскачивался на почти перетертой веревке над озером, полным крокодилов, тогда бы я мог согласиться, что выбор у него весьма ограничен, но даже в этом случае смерть вовсе не была бы неизбежной. Одно время, во Флориде, я часто плавал в водоеме с аллигаторами; не все из них людоеды. Если они не голодны или погружены в медитацию, когда ты проплываешь мимо, они не представляют никакой опасности.

Я подбросил планер. Он набрал высоту, выровнялся и медленно скрылся из виду за гребнем холма.

Смерть - это единственное, чего нельзя изменить, подумал я. Хотел бы я, чтобы тот мой опрометчивый юный читатель был здесь, со мной и Дикки. Убить себя в шестнадцать лет не означает выиграть игру, ради которой мы находимся здесь.

И запомни, сказал бы я ему: если ты собираешься использовать мою книгу для оправдания самоубийства, тебе потребуется мое письменное разрешение, прежде чем сделать это. Давай, сделай это: я разозлюсь как черт, и мой читатель, забывший, какой игрой является наше пространство-время, низко поклонится этому миру зеркал.

Я помолчал минуту, задумавшись над его выбором.

- Что бы ты чувствовал, Дикки? Ты убиваешь себя, въехав в стену, воспаряешь над своим смятым за рулем телом и вдруг понимаешь: "О, нет! Мы же могли сбежать в Окленд! Ну и дурак же я!"

- Слишком поздно, - сказал он. - По-твоему, мне снова пришлось бы стать в очередь, потом снова родиться младенцем, еще более беспомощным, чем подросток. Мне пришлось бы все начинать сначала: учиться говорить, учиться ходить, учиться считать, пойти в детский сад, делать все, что скажут взрослые, потому что они большие, а я маленький...

Нам не нужно снова становиться в очередь, подумал я. Нам ничего не нужно делать. Мы хотим делать это снова, пытаясь сделать это правильным, умным и точным действием.

В первый раз с момента нашей встречи мальчик, которым я был, проявил жалость к мужчине, которым он станет.

- Каковы были бы последствия, - тихо сказал он, - если бы ты написал книгу, которую кто-нибудь не понял бы?

- Я до сих пор ощущаю этот огромный груз, Дикки. Я хотел бы поговорить с ним, хотел бы услышать от него другие варианты.

- Это невозможно. Он мертв.

Кто знает, подумал я. Может быть, к тому времени, как я завершу свою следующую книгу, она уже сможет ее прочитать.

Тридцать восемь

Дикки ушел, не прощаясь, оставив меня в одиночестве.

Когда с нами случается что-то ужасное или мы попадаем в безвыходную ситуацию, как здорово услышать магическое "Все в порядке", даже если произносим его мы сами.

"Все в порядке" -это космическая истина, подумал я, и ощутил, как спадает напряжение внутри. У моего юного самоубийцы были свои уроки, как и у всех нас. Все в порядке. Если бы нам не было чему здесь научиться, вряд ли мы оплатили бы это путешествие.

Я посмотрел на горы за холмом сквозь мили чистого, как алмаз, воздуха. Для полетов не существует расстояний. Можно добраться до любой точки на Земле: отдаленная деревушка и снежное высокогорье, коралловый остров и клубящиеся облака. В ненастные дни мы можем подняться к самому солнцу, если пожелаем. Верь в Инструменты, продолжай подъем и в дождь, и в снег, и в туман, и рано или поздно окажешься на вершине. Космический закон полетов, который нам необходимо доказать в своей жизни.

Пора просыпаться и переходить к другому сну.

В тот момент, когда я об этом подумал, из-за вершины холма внезапно показалась голова Дикки, устало плетущегося с маленьким планером в руке.

- Он действительно летает, Ричард! Он был далеко-далеко от холма! Ты действительно умеешь летать! Как у тебя это получается?

- Практика, - ответил я, пряча удачу за скромностью.

- А название - секрет? - спросил он, зная, что я не пойму, о чем он, и задам вопрос.

- Какое название?

- Название твоей религии.

- У нее нет названия, Дикки, и никогда не будет. И вообще, это не религия - во всяком случае, в общепринятом смысле. Организованная религия - это паутина из тысячи доктрин, ритуалов и навязанных верований, в центре которой находится Бог - Великий Паук. В этой паутине люди гибнут. Пожалуйста, никакой организованности!

Он улыбнулся мне.

- У тебя есть безымянная неорганизованная религия? У тебя есть что-то, во что ты веришь. У тебя есть... что?

- У меня есть способ выяснять для себя истину, который я еще не довел до конца. Это... это - экспериментальная личная философия, и у нее никогда не будет названия. Ты знаешь почему.

Я знал, что он этого не знает, но, на мой взгляд, он заслужил право угадать.

- Потому что название - это ярлык, - сказал он, - а как только появляется ярлык, идеи исчезают и начинается обожествление или осмеяние ярлыка, и вместо того, чтобы жить ради идей, люди начинают умирать ради ярлыков, поэтому новая религия - это, по-твоему, последнее, в чем нуждается мир.

Я уставился на него.

- Неплохо угадываешь.

- А есть ли у нее какой-нибудь символ, у твоей безымянной экспериментальной личной философии?

- Конечно, нет. Символ - это тот же...

- Я понял, - сказал он. - Но почему бы тебе, просто ради удовольствия, не придумать какой-нибудь символ, который выражал бы твой образ мыслей, напоминал бы, что у него нет и никогда не будет имени? И ради безопасности тоже. Ведь что-то, не поддающееся выражению словами, вряд ли может стать ярлыком.

- Интересная идея, - сказал я. - Хотя значение имеет только то, как я использую свои знания в каждую минуту своей жизни; как я использую их, чтобы помнить в разгар игры, что это всего лишь игра.

Он не отставал.

- А если бы все-таки символ был, в твоем сознании, что бы это было? - спросил он. - Уж наверное, не звезда, не полумесяц и не крест?

Я засмеялся.

- Нет, Дикки, не крест. Крест без перекладины. Мне не нравятся перекладины.

- Крест без перекладины, - сказал он, - это единица.

- Точно, - сказал я. - Единица в двоичной арифметике значит Не-Ноль, Есть вместо Нет. Единица - это число Жизни, число снов не важно.

- Крест без перекладины - это заглавная буква I.

- Напоминающая мне о том, что этот безымянный путь - мой личный образ мысли, которым я не делюсь ни с кем, пока меня не попросят, и то если у меня в тот день будет настроение рассказывать, чего обычно не случается, исключая наши встречи с тобой.

- Крест без перекладины - это маленькая l.

- Напоминающая мне, что в конце каждого сна меня ждет вопрос: "Насколько хорошо в этот раз ты проявил любовь?"

- Вот он, - сказал он. - Совершенный символ 1.

- Никаких символов, никогда,- сказал я.- Не в твоей жизни.

- Конечно, не в моей, - сказал он. - Существует только одна жизнь.

Он сел на траву в нескольких дюймах от моего колена, не выпуская из рук планер.

- Я должен немедленно решиться на это, Ричард, - сказал он.

- Решиться на что?

Он с удивлением посмотрел на меня, как если бы я должен был знать, о чем идет речь, потом понял, что я не могу этого знать.

- Решиться уйти, - сказал он. - Думаю, что мне нужен совет.

В его голосе промелькнуло что-то, напомнившее мне брата, и это меня немного напугало.

Дикки - так же реален и так же нереален, как любой другой Ричард Бах, подумал я, и смерть ему страшна не более, чем мне. Кроме того, он мне понравился, мы начали доверять друг другу, стали друзьями и нам еще нужно многое друг Другу сказать. Почему он вдруг заговорил об уходе?

- Я не знаю, случается ли это с каждым, - сказал он. - Но для нас пришло время, когда я должен решить, оставаться ли мне с тобой или исчезнуть вновь вместе с частью твоего детства.

- Неужели я знаю так мало, - спросил я,- что ты смог так быстро всему научиться и теперь уходишь?

- А ты хочешь, - спросил он, - остаться безнаказанным за то, что запер меня на полвека?

Как будто бросил мне в голову камень. Я моргнул от шока, прежде чем понять, что месть не входила в его планы. Он просто задал вопрос, обдумывая варианты.

- Ты прав, - сказал он.- Я не успел узнать все. Но я очень внимательно выслушал все то, что ты считаешь истинным.

Он протянул мне маленький планер.

- Спасибо, Ричард.

Дикки не мой брат, подумал я. Почему же я чувствую себя так, как тогда, когда умер Бобби?

- Ты никогда ничего не говорил о каких-то решениях или об уходе, - сказал я. - Ты нереален, ты - это воображаемый ребенок, воображаемый я. Ты не можешь меня покинуть!

- Ты - воображаемый взрослый, - сказал он, - который рассказывает мне один из вариантов моего будущего. Я доверяю тебе, я тебе верю и думаю, что, по всей вероятности, ты прав. Но если теперь ты хочешь сказать, что все, кто не имеет тела,- в том числе и я - нереальны, то это значит, что я не понял ни слова из того, что ты мне рассказал. Неужели ты хочешь начать все снова и сказать мне, что реально только то, что можно увидеть глазами? Я очень в этом сомневаюсь, Ричард, и я - не взрослый.

Когда испытываешь к кому-то -кукле, домашнему животному, ребенку, которого встретил в своем сознании, - симпатию, и знаешь сердцем все, что он чувствует, - это и есть любовь. А что может разорвать связь, спаянную любовью?

- Извини, - сказал я. - С моей стороны было глупо так говорить. Если тебе пора уходить, значит - пора. Я веду себя как ребенок.

Он внимательно посмотрел на меня, чтобы понять, не шучу ли я.

- Теперь, обладая твоими знаниями, - сказал он, - я могу начать жизнь, настолько отличную от твоей, что в следующий раз, встретившись со мной, ты не сможешь меня узнать. Вот было бы забавно.

- Да уж, - сказал я.

Долгая пауза.

- Наверное, тебе уже пора двигаться.

- Тебе это тоже принесло пользу, - сказал он. - Большую часть своей жизни ты пытался избавиться от своего детства, считая его мертвым грузом. Я не позволил тебе сделать это. Я бы не умер в своей клетке, и тебя бы не отпустил. Но ты открыл дверь. С небольшим опозданием, но все-таки открыл. Спасибо за дождь в моей пустыне.

- Не уходи, - сказал я. - Мы друзья.

- Ричард, тебе почти шестьдесят! Ты хочешь учиться дальше? Ты хочешь избавиться от лишнего багажа? Твое детство - это груз, от которого я могу тебя освободить!

- Мне что? - переспросил я. - Мне почти что?

- Тебе почти шестьдесят. Мне девять лет, а ты опережаешь меня на полвека. Тебе почти шестьдесят лет.

Была ли эта ухмылка его декларацией независимости?

- Я не верю ни в девять, ни в шестьдесят, ты ведь знаешь. Мы не построены из времени...

Он терпеливо наблюдал за мной, как будто я был ребенком.

- Дикки, - сказал я. - Кегли, шахматы, рапиры, шпаги или сабли, трек, поле, бассейн или дистанция. Выбери нужный тебе вид и выбери возраст. Девятнадцать? Тридцать восемь? Сорок? Я соглашусь с любой иллюзией любого выбранного тобой возраста, и, клянусь... вышибу из тебя мозги! Что значит "тебе почти шестьдесят"?

Он еще какое-то время смотрел на меня, продолжая усмехаться, скорее друг, чем ребенок. Потом что-то вдруг произошло с его глазами, как будто час пробил и его время истекло. Он кивком поблагодарил меня, возвращаясь к своему решению.

- Шестьдесят, - сказал он, - это слишком долгий срок, чтобы нести в себе детство, которое ты едва помнишь. Позволь мне кое-что сделать для тебя. Позволь мне снять с тебя этот груз. Потом мы отпустим друг друга.

Тридцать девять

Лесли отложила свою книгу: "Несколько полезных способов избавиться от болезней садовых растений".

- О чем ты думаешь, дорогой? - спросила она. - Что тебя беспокоит?

Я лежал в кровати рядом с ней, уставившись в потолок.

- Ничего. Просто задумался.

- Гм, - сказала она. - Ладно.

Она вернулась к книге.

Я решил не сообщать ей о решении Дикки до того, как сам все хорошо не обдумаю, потратив один час или десяток на размышления об этой странной дружбе, о том, почему она так много для меня значит и каким могло бы стать наше будущее, если бы он решил остаться.

Как он и обещал, я почувствовал себя гораздо легче без давнего детства, хватающего меня за пятки. Ушли сомнения, тревожившие меня десятилетиями, исчезло тяжелое чувство, что я забыл что-то очень важное из тех лет, когда был ребенком. С его помощью я наконец выбрался из того времени, и смутный вид вчера вдалеке окончательно скрылся из виду.

- Быстро схватывает, - сказала Лесли, не отрываясь от книги.

- Кто?

- Дикки, - сказала она. - Он узнал все, что хотел, и ушел?

- Откуда ты знаешь?

- Просто угадала, - сказала она.- На самом деле нужно быть сделанной из камня, чтобы не уловить твои волны Ощущения-Незавершенности.

Хорошо было бы однажды пережить какое-нибудь приключение, дать ему время улечься, потом выбрать свободную минуту и рассказать жене и его начало, и середину, и конец, а также смысл. Но, подумал я, с ней это так же вероятно, как мороз в аду.

- Ну, в общем, ты права.

- Он приходил, чтобы дать тебе что-то или что-то взять у тебя? - она спросила это так, как будто заранее знала ответ.

- Ему нужны были знания, - ответил я, - и мне доставило удовольствие с ним поделиться. Теперь он знает почти все, что знаю я, а как с этим поступить - его личное дело. Я для него - лишь часть только этого одного будущего.

- Ты значил для него не более чем это, - сказала она, полуспрашивая-полуутверждая. - Тебе будет его недоставать?

- Я не думаю, что могу так сказать, - ответил я.- Но я буду помнить его и думать о нем. Она улыбнулась в ответ на мои слова.

- Трудно было научить его вносить рациональность в каждую частичку живого человеческого чувства, или ему это тоже легко далось?

- Ох, Вуки, перестань! Я действительно рационален и не собираюсь в ближайшее время себя переделывать. Но даже если я изменюсь, то в первую очередь пострадаешь от этого ты. Сейчас мы находимся в равновесии - ты и я на наших маленьких качелях; ты же не хочешь, чтобы я прыгнул всем своим весом на твою сторону, не правда ли?

- Рациональный или чувствующий, - сказала она, - не имеет значения. Все равно я тебя не брошу.

- Спасибо, милая.

Я придвинулся ближе, выключил свою лампу, просунул руку под подушкой Лесли и закрыл глаза.

- Без тебя было бы так холодно.

- Учишься? - спросила она.