Чтение 19–й страницы книги ~К востоку от полночи~

Ближе к ночи состояние Грачева стабилизировалось, если, конечно,
прибегать к привычной терминологии. Сверяясь с записями, графиками,
показаниями анализов, Оленев вел свой собственный дневник - это условие
было оговорено в завещании Грачева. Не упустить ни малости, даже ценой
жизни, ради тех, кто будет спасен после, вырван у смерти, в вечной битве
человека с неизбежным приходом небытия.

Они молча пили чай в ординаторской, жена Грачева, осунувшаяся и
подурневшая, тоже была с ними, ее присутствие тяготило, но на вежливые
намеки Марии Николаевны пойти и отдохнуть она твердо, но словно извиняясь,
отрицательно качала головой.

По привычке заглядывали дежурные хирурги, пытались завязать обычные
разговоры, натянуто шутили, но быстро замолкали и уходили. Летняя ночь
была светла и протяжна, малиновку сменил соловей-красношейка, из глубины
парка доносилась его короткая громкая песня.

Негласно они разделили обязанности. Оленев следил за Грачевым, Мария
Николаевна занималась больными в первой палате. Юра все время порывался
зайти и туда, выискивая повод, мельком, но внимательно вглядывался в
больную, по-прежнему неподвижно лежащую на спине, окидывал беглым взглядом
данные аппаратуры, анализы. Что-то настораживало его, хотя сердце исправно
гнало кровь, давление держалось, угроза отека легких миновала, а вовремя
начатая гипотермия надежно защитила мозг. Так или иначе, должно было
пройти не менее суток, когда можно сказать наверняка...

Главное - продержаться, пережить кризис и успеть заметить возможное
осложнение. Неожиданностей было много. В реанимации никогда не стоит
давать себе и тем более другим долгосрочные прогнозы. Быть может, все
резко переменится в ту или иную сторону, и, пожалуй, высшее мастерство
врача заключается именно в этом умении, подчас необъяснимом, предвидеть и
предсказать то, что случится с больным через час, через день. Предвидеть и
принять меры.

Несгибаемая Мария Николаевна не показывала ни малейшего признака
усталости и по всей видимости собиралась бодрствовать до утра, а сам
Оленев то и дело присаживался в кресло, вытягивал ноги, прикрывал глаза и
по старой привычке представлял себе бесконечную равнину пустыни, барханы
изжелта-розовые, три низких, один высокий, как четырехдольник в стихах,
как ненавязчивая, умиротворяющая мелодия, растянувшаяся до горизонта,
сливающегося с мутным, песочного цвета небом. Тогда он воображал себя
птицей, парящей над пустыней в такт барханам, чуть выше, чуть ниже, песня
без слов из одних гласных, закрытым ртом - растворение, расслабление,
безмыслие, полный и абсолютный отдых, недоступный даже сну.

Он сидел во второй палате, наедине с Грачевым, медсестра вышла, из
открытого окна несло прохладой. Оленев летел над песками, воздух топорщил
перья, кто-то внизу поднял ружье и выстрелил.

Он не сразу понял, что это Веселов, топнув ногой по жестяному
подоконнику, влез в окно и спрыгнул на пол. Машинально посмотрел на часы,
было четверть четвертого утра.

- Час Быка, - невозмутимо сказал Веселов, отряхиваясь. - Чего, думаю,
дома сидеть, чаи гонять. Все равно скоро на работу.

- Тебя же выгнали.

- Выгоняют только самогонку из бражки. Сказал же - час Быка. Рассвет на
носу, того и жди бедствий и мировых катаклизмов. Машка там? Ну и ладно.
Как тут делишки?

Оленев вкратце рассказал, что к чему.

- Ясненько, - сказал Веселов, приглаживая нечесаные лохмы. - Ждешь
событий?

- Жду.

- Тебе виднее, тихуша. Сколько лет вместе работаем, а ни черта друг о
друге не знаем. Это норма, да?

- Наверное, - неуверенно сказал Юра.

- Угу, - беспечно подмигнул Веселов. - Отсюда и сюрпризики. Чем помочь,
а?

- Не нравится мне наша утренняя больная. Вроде бы все в норме, а...

- Чуешь, значит? Это бывает. По себе знаю. А иногда и обманывает чутье.
Машке, что ли, не доверяешь?

- Кому еще, как не ей?

- Ну да, мы все через ее железные руки прошли. Воспитанники, выученики,
мученики. Пыточная камера - или кости переломают, или без носа оставят.
Или с носом, тоже не слабо. Грачев-то... Впрочем, о покойниках или
хорошее, или ничего.

- Ты это всерьез?

- Слушай, когда я говорил всерьез? Только по утрам, когда душа пива
жаждет.

- Ты ведь и пьяница понарошке. Куражишься, маешься, наговариваешь на
себя черт знает что. Маскарад. Сегодня маску сдернул, а под ней, как в
плохой комедии, другая маска. Кто ты, Веселов?

- А ты кто, везунчик? Может, пришелец, а?

- Не знаю, - честно сказал Оленев, - пришелец, ушелец, кабы знал,
сказал. Мне скрывать нечего.

- Это тебе-то?

Веселов расположился на широком подоконнике, курил, пуская дым в
открытое окно, болтал ногами, скреб небритый подбородок, а потом вдруг
замер в нарочито драматической позе и поднял вверх указательный палец.

В кармане Оленева звякнуло стекло. Он опустил туда руку и нащупал
пузырьки. За день он успел забыть о них. Ребионит. Лекарство, ведущее к
жизни через очищение смертью.

- Чуешь? - театрально-сдавленным голосом спросил Веселов. - Там что-то
неладно.

В соседней палате изменился привычный стукоток респиратора, негромкий,
отчетливый голос Марии Николаевны давал краткие указания, забегали сестры.

- Я пойду, - сказал Оленев, - а ты лучше отсидись в парке. Тепло, не
замерзнешь.

- Я свое отсижу, не беспокойся.

- Зачем вы покинули Грачева? - сухо спросила Мария Николаевна,
переходящая в такие минуты с "ты" на "вы".

- Там все стабильно. Что у вас?

- Давление падает. Скорее всего, центрального генеза.

За скупой фразой Оленев прочитал так много, что ему стало по-настоящему
страшно. Это означало, что центр в продолговатом мозгу, отвечающий за
артериальное давление и деятельность сердца, нарушился, пошел вразнос, и
если не принять экстренных мер, то... Он хорошо знал, что делается в таких
случаях, в действия Марии Николаевны не вмешивался, все было правильно,
выверено многолетней практикой, учтены последние монографии, статьи в
журналах, но все это изобилие знаний, опыта, мастерства и решительности в
конечном счете должно было привести к провалу. Рано или поздно.

- Не надо, - тихо сказал Оленев. - Я очень прошу вас, не надо.

- Что?

- Обычных методов применять не надо. Мы так не спасем.

- Еще один Грачев?

Вопрос был двусмысленный, но отвечать на него надо было однозначно.

- Это... моя родственница. Я имею право решать. Пока не поздно.
Помните, Грачев вводил ребионит умирающему ребенку? Его последние
эксперименты доказали, что существует четкая грань, когда еще не поздно.
Анабиоз спасет ее. Даст время и больной, и нам справиться. Через час будет
поздно.

- Не надо мне врать, Юрий Петрович. Какая еще родственница? За весь
день ее никто не искал.

- Я знаю. А что молчал, так простите - есть личные причины.

Мария Николаевна была железной женщиной, но все-таки женщиной. Оленев
рассчитал правильно.

- Всегда считала вас образцовым семьянином. Ну ладно, ваша личная жизнь
меня не касается, но за больных в отделении все-таки отвечаю я.

- Разделим пополам. Страшно?

Мария Николаевна недоуменно взглянула на Оленева, как на человека,
выскочившего на балкон голым на виду у многолюдной толпы.

- Ваши доказательства? Научно обоснованные. Предположим, что наши
классические методы к успеху не приведут. А ваши?

- "Ваши", это как? Мои и Грачева? Или это просто вежливая форма?

- Понимайте как знаете. Но возьмите ручку, бумагу и докажите. Сколько
вам понадобится времени?

- Четыре минуты.

- Даже так? Засекать на часах?

- Засекайте.

Дописывая последний листок, Оленев подумал, что он нарушает Договор,
вернее, один из его пунктов - не выделяться из среды обычных людей, не
показывать свои почти безграничные возможности проигрывать миллионы
вариантов решений со скоростью и точностью компьютера.

Запах крепкого чая, заваренного с лепестками жасмина, поплыл из левого
кармана халата. Оленев сжал пузырьки с ребионитом, боясь, что они сейчас
исчезнут, трансмутируются, превратятся в неведомого Печального Мышонка из
дочкиной сказки.

- Все, - сказал он. - Формулы, выкладки, ближайшие прогнозы при разных
вариантах наших действий.

Мария Николаевна перелистала листки, похоже было, что она даже не
вчитывалась в написанное. Это уже не имело никакого значения.

- Никогда не подозревала у тебя таких способностей, Юра, - сказала она,
неторопливо складывая листки вчетверо и пряча в карман. - Ну и денек
сегодня... Что ж, цель медицины - использовать любые шансы, даже безумные.
Безумные на сегодняшний день. Похоже, что ты, как и Грачев, жил
завтрашним.

- Спасибо, - тихо сказал Оленев и вытащил из кармана неприглядные
пенициллиновые пузырьки с прозрачной жидкостью.