конца разбираться в собственном устройстве, телесном и духовном. Это
делает видимыми границы человеческих возможностей, а люди переносят это
тем хуже, чем менее они ограничены в стремлениях. Это во-первых.
Во-вторых, с именами дело обстоит иначе, чем с другими понятиями,
имеющимися в языке. Почему? Потому что имена не образуют связной системы.
Они чисто условны. Каждый из нас как-то называется, хотя мог бы называться
совершенно по-другому и оставаться тем же самым человеком. Случай - в лице
родителей - определяет имя. Итак, именам и фамилиям недостает логической и
физической необходимости. Если позволишь небольшое философское
отступление, напомню, что существуют только предметы и их отношения. Быть
человеком - значит то же самое, что быть каким-то предметом, пусть даже
живым. Быть братом или сыном - это уже отношение. Исследуя разными
методами новорожденного, обнаружишь в нем все, вплоть до его
наследственного кода, но не до фамилии. Мир познают. А к именам только
привыкают. Эта разница незаметна в обыденной жизни. Но тот, кто появился
на свет дважды, ощущает ее. Не исключено, что ты вспомнишь, как тебя
зовут. Это может случиться в любой момент. Может не произойти вовсе.
Поэтому я советовал бы тебе взять пока временное имя. В этом нет ни
фальши, ни бесчестья. Ты окажешься в положении собственных родителей над
твоей колыбелью. Они тоже не знали, пока не поженились, каким именем
назовут тебя. А сделав однажды выбор, спустя годы не могли бы и помыслить,
что у тебя могло быть какое-то иное, более подходящее по природе имя и что
они не дали его тебе.
задели его слова о собственной смерти. Он не понимал, почему так реагирует
на известный факт - ведь он, казалось, должен бы ощущать невероятную
радость воскресения из мертвых. - Я говорю не об имени. Знаю, что моя
фамилия начинается на П. Пять-шесть букв. Парвис или Пиркс. Знаю, что
остальных спасти не удалось. Лучше бы мне не показывали этого списка.
которые мало заботятся о себе. Таким ты был всегда. Не хочешь выбирать?
с тех пор, как стал бывать в этом кабинете, воспользовался правом стирать
содержание всех разговоров с машиной и, Словно этого было мало, одним
прикосновением обратил в ничто бюст греческого мудреца. В этот момент он
ощутил злое удовольствие - глупое, но захватывающее, как будто убил, не
убивая, того, перед кем слишком открылся и кто, будучи Никем, так
рассудительно и решительно опекал его - беспомощного. Это была плохая
замена доказательству, и он пожалел о поступке, из-за которого расстался с
ни в чем не повинным устройством. Однако же из-за того, что на деле ему
хотелось не столько найти себя в мире, сколько мир в себе, он подавил
напрасный гнев и стыд и совсем забыл о них, принявшись за дела более
важные, чем собственное прошлое. Ему было что изучать. Последний, самый
обширный проект поисков внеземных цивилизаций, называемый ЦИКЛОП, после
исследований, длившихся более десятилетия, закончился ничем. Таково было
мнение тех, кто слушал голоса звезд и ждал осмысленных сигналов. Загадка
Молчащей Вселенной, Suentium Universi, переросла в вызов, брошенный земной
науке. Безудержный оптимизм горстки астрофизиков двадцатого века заразил
тысячи других специалистов, заодно и дилетантов, и обратился в свою
противоположность. Миллиарды, вложенные в создание радиотелескопов,
просеивающих излучение миллионов звезд и галактик, все же принесли пользу
в виде новых открытий, но ни один из них не обнаружил ожидаемых вестей от
Иного Разума. Телескопы, установленные на орбитальных спутниках,
неоднократно обнаруживали пучки достаточно своеобразных волн, и это
поддерживало гаснущие надежды. Если это и была сигнализация, то прием ее
длился недолго и обрывался, не повторившись. Предполагалось, что
околосолнечное пространство пронизано посланиями, обращенными к каким-то
звездным адресатам; эти записи старались расшифровать бесчисленными
способами, но впустую. Информационного характера этих импульсов не удалось
установить наверняка. Традиция и осмотрительность заставляли специалистов
считать такие явления творениями звездной материи, жестким излучением,
случайно собранным так называемыми гравитационными линзами в узкие пучки
или иглы. Главный принцип наблюдения требовал считать природным явлением
все, что не обнаруживало явно искусственного происхождения. Астрофизика же
развилась настолько, что у нее не было недостатка в гипотезах, способных
точно "перевести" зафиксированное излучение безотносительно к его
отправителям. Возникла парадоксальная ситуация: чем большим набором теорий
оперировала астрофизика, тем труднее было бы намеренной сигнализации
доказать свою подлинность. В конце двадцатого века поборники проекта
ЦИКЛОП составили подробный каталог критериев, отличающих то, что может
породить богатейшая Природа, от того, что ей недоступно и потому выглядит
как "космическое чудо"; на Земле это могли бы быть, например, листья,
которые, опадая с деревьев, складывались в осмысленную фразу, или галька,
выброшенная на речной песок в виде окружностей с касательными или
евклидовых треугольников. Таким образом, ученые как бы составили заповеди,
которые должны выполняться любыми отправителями внеземных сигналов. Почти
половина этого списка была отвергнута в начале следующего столетия. Не
только пульсары, не только гравитационные линзы, не только мазеры газовых
звездных туманностей, не только огромные массы центра галактики вводили в
заблуждение наблюдателей регулярностью, повторяемостью, своеобразным
порядком многократных импульсов. Вместо отмененных "заповедей отправителей
сигналов" вводились новые и вскоре тоже оказывались недействительными.
только в Млечном Пути, но и среди мириадов других спиральных галактик.
Дальнейшее развитие науки - а именно астрофизики - подвергло этот
пессимизм сомнению. Само количество космических черт энергии и материи,
создавших понятие "Antropic Principle", тесной связи между тем, какова
Вселенная и какова жизнь, было красноречиво. В Космосе, в котором уже есть
люди, следовало ожидать рождения жизни и за пределами Земли. Одно за
другим возникали предположения, пытающиеся согласовать животворность
Космоса с его молчанием. Жизнь возникает на бесчисленном множестве планет,
но разумные существа появляются в результате редчайшего переплетения
исключительных совпадений. Правда, жизнь возникает не очень часто, но, как
правило, она развивается во внебелковых вариантах - кремний демонстрирует
обилие соединений, равное множеству соединений углерода, а эволюции,
начавшиеся на основе силиконов, неизменно не стыкуются со сферой разума
либо создают ее варианты, не родственные складу человеческого ума. Дело не
в том, что вспышка разума может иметь разные варианты - она бывает
короткой. Само же развитие жизни - в эпоху до возникновения разума -
тянется миллиарды лет. Высшие Существа, если они сформировались, через
сто-двести тысяч лет вызывают технологическое извержение. Это извержение
только способствует их все более высокому искусству овладения силами
Природы. Этот взрыв - ибо по космическому счету это сущий взрыв -
разбрасывает цивилизации в разных направлениях, слишком далеко для того,
чтобы они могли понять друг друга, опираясь на общность мышления. Такой
общности вообще не существует. Это антропоцентрический предрассудок,
почерпнутый людьми из древних верований и мифов. Разумов может быть много,
и именно потому, что их так много, небо ничего не говорит нам. Вовсе нет,
утверждали другие гипотезы. Решение загадки гораздо проще. Эволюция жизни,
если она порождает Разум, совершает это серией единичных случайностей.
Разум может быть погублен еще в колыбели любым звездным вторжением в
окрестности родительской планеты. Космические вторжения всегда слепы и
случайны; разве палеонтология с помощью галактографии, этой археологии
Млечного Пути, не доказала, каким катаклизмам, каким горам трупов
мезозойских пресмыкающихся обязаны" млекопитающие своим возвышением и
какой клубок явлений - оледенения, периоды повышенной влажности,
наступление степей, изменения земных магнитных полюсов, темпов мутации -
стал генеалогическим древом человека? Тем не менее Разум может вызреть
среди триллионов солнц. Он может ступить на путь, подобный земному, и
тогда этот выигрыш в звездной лотерее спустя одну-две тысячи лет
оборачивается катастрофой, ибо технология полна страшных ловушек и
вступившего в нее ждет фатальный конец.
поздно. Избавившись от религиозных верований, манящих исполнением
сиюминутных, только сиюминутных желаний, цивилизации пытаются притормозить
свой разгон, но это уже невозможно. Даже там, где их не раздирают никакие
внутренние антагонизмы.
ответы. От размышлений о себе и о мире - называемых на Земле философией -
Разумные Существа переходят к делам и тогда осознают: что бы ни вызвало их
к жизни, оно не дало им ничего более достоверного, чем смерть. Именно ей
они обязаны своим возникновением, потому что без нее не действовала бы в
течение миллиардов лет изменчивость появляющихся и гибнущих видов. Их
произвело на свет несметное число всех смертей археозоя, палеозойской эры,
последующих геологических эпох, и заодно с Разумом они получают
уверенность в своей смертности. Вскорости, спустя десяток с лишним
столетий после этого диагноза, они разгадывают родительские методы Натуры,
этой столь же коварной, сколь и бесполезной технологии самопроисходящих
процессов, к которым прибегает Природа, чтобы предоставить поприще для
очередных форм жизни. Технология эта вызывает у людей изумление до тех
пор, пока остается им недоступна. Однако этот период недолог. Похитив
секреты растений, животных, собственных тел, они преображают среду, то
есть себя, и этот рост владычества невозможно насытить. Они могут выйти в
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Корнев Павел
Посняков Андрей
Вронский Константин
Маккэфри Энн