Чтение 19–й страницы книги ~Лишь разумные свободны~

киберпространство общепланетной сети и долго (минуты три - и это при полной
загрузке!) шарила в ней прежде, чем натолкнулась, наконец, на подобие
колодца, на дне которого и находились личные файлы госпожи Ландовской.

Не став дожидаться, пока программа опустится до нужного мне уровня по
лестницам декодирующих подпрограмм, я вытащил из-под панели терминала шарики
биодатчиков, налепил их себе на мочки ушей и вошел в киберспейс, оказавшись
практически без привычного модального перехода на краю пропасти.

Пространство вокруг было черным, как мироздание в момент акта творения
- ну, это естественно, я ведь отрубил все каналы, по которым файловая
система Ландовской связывалась с виртуальным окружением. Пропасть, в которую
мне предстояло опуститься, выглядела жерлом действующего вулкана, из нее
несло жаром, пахло паленым, но свет, который шел изнутри, был не красным,
как следовало бы ожидать, но сине-зеленым, будто на дне плескался океан, а
не кипела лава.

Моя программа уже опустилась на несколько уровней и проложила для меня
дорогу в виде прорубленных в вертикальной стене ступеней. Ждать у меня не
было времени, хозяйка могла вернуться, и я бросился с обрыва вниз,
рассчитывая, что ведущей программе ничего не останется, как ринуться следом,
а точнее - чуть впереди меня, опережая на одну раскодировочную подпрограмму.
Это было опасно - если возникнет сбой (вполне возможный при столь варварском
обращении с многоярусным киберспейсом), то мое сознание просто вывалится на
поверхность, в самой же системе могут возникнуть необратимые изменения: я
больше не смогу получить никакой информации - любой компьютер будет
воспринимать меня как чужака. Ну и ладно. Вернусь на Землю и восстановлю
допуск, сейчас нужно плавно опуститься и...

Плавно не получилось. Один подпрограммный уровень - не та подушка, на
которую имеет смысл падать с высоты десятого этажа. Мозг будто стянуло
обручем, боль была страшная, но и прошла быстро.

Я увидел себя стоявшим на дне колодца. Стены были гладкими и синими -
значит, я не нарушил ни системы кодов, ни содержания базы данных. В обе
стороны вели два тоннеля, вход в которые был закрыт заглушками. Заглушки
можно было открыть, подобрав ключи, но у я не хотел терять время.

Я ударил кулаком, брызнули осколки, и проход открылся. Несколько шагов,
и я оказался в просторном кабинете, стены которого представляли собой панно
с изображением эклиптического круга Альцины. Профессиональная мастерская
астролога. Не то, что мне нужно в данный момент.

Я отступил и ударил по другой заглушке. Второй коридор оказался чуть
длиннее, и...

Когда бьют по голове, это всегда болезненно. Даже, если находишься в
виртуальном мире.

x x x

Открыв глаза, я обнаружил, что сижу под тенистым деревом. Было тепло,
даже жарко. Голубое небо бесконечной высоты. Густая тень - черная, как
вечность. Я поднял руку, чтобы пощупать затылок (мне казалось, что там
должна быть рваная рана), и неожиданно обнаружил, что совершенно обнажен.
Более того, тело было не моим. Мне, Максиму Каммереру, руководителю Отдела
чрезвычайных происшествий Комиссии по Контролю, месяц назад исполнилось 43
года. Мне, сидевшему под деревом, было от силы двадцать.

- На, поешь, очень вкусно! - сказал тоненький, но одновременно
глубокий, как Марианская впадина, женский голос, и я увидел гибкую руку,
появившуюся из-за моей спины. На изумительно красивой ладони женщины лежало
яблоко, форма которого и цвет наводили на мысль о том, что, если и вкус
будет столь же совершенным, то существует лишь одна возможность достичь
вечного блаженства - съесть этот плод.

Я обернулся. Улыбка, возникшая на моем лице, была, несомненно, улыбкой
идиота. Могло ли быть иначе? Рядом сидела обнаженная женщина. Она была
совершенна. Точнее, она была совершенна ровно настолько, чтобы
соответствовать моим представлениям о женской красоте. Черные волосы до
плеч. Карие глаза. Ямочка на подбородке. Крепкая грудь, будто две церковные
маковки.

- На, поешь,- повторила женщина и улыбнулась.

Из-за ствола дерева на мгновение появилась и тут же исчезла хитрая
мордочка, и я сразу пришел в себя.

Модельный мир. Ситуация выбора в компьютерной игре, куда меня вовлекли
против воли. Почему именно эта игра оказалась запечатанной и помещенной на
дно блокированной памяти в виртуальной системе госпожи Ландовской, мне еще
предстояло выяснить, хотя я был почти уверен в том, что к решению иоей
проблемы именно эта ситуация отношения не имела. Но, не отреагировав должным
образом на приглашение Евы, я, Адам, вряд ли мог сделать хотя бы один шаг -
и даже мой личный код-допуск не смог бы помочь по той простой причине, что
все, что могло быть этим кодом взломано, было уже взломано, и дальнейшее
зависело не от мощности системы, а от моей личной сообразительности и
понимания ситуации.

Я мог протянуть руку и взять яблоко из руки Евы, но мог и отказаться.
Мог, к примеру, встать, обойти дерево, за которым ждал результата своего
эксперимента Змей-искуситель, и прямо спросить у этого нахального
пресмыкающегося, зачем ему нужен этот искус. Нет, "зачем" - это понятно.
Нужно спросить, что произойдет, если я откажусь от яблока, поскольку вообще
не ем фруктов.

Ева смотрела на меня требовательно и, в то же время, лукаво. Она не
спрашивала, хочу ли я надкусить поганый плод. Она сказала "на, ешь" и ждала,
что я исполню ее желание. По сути, выбор мой состоял вовсе не в том, чтобы
съесть или не съесть яблоко и - совершить или не совершить грехопадение.
Грехопадение уже было совершено, на кожуре ясно видны были следы Евиных
зубов. От моего поступка ровно ничего не зависело. Я мог взять яблоко и
съесть - и Творец прогнал бы нас с Евой из Рая за нарушение Его воли. Я мог
ударить Еву по прекрасной руке, и яблоко покатилось бы в сочную зеленую
траву, доставшись тем, кому и было изначально предназначено, - червям. Но
Ева была бы все равно изгнана из Рая за нарушение Его воли, и мне ничего не
оставалось бы, как последовать за ней. Точнее - пойти с высоко поднятой
головой впереди своей половины. Потому что я отвечал за поступки Евы перед
Творцом. Из моей сути была создана мне женщина. И именно мое, а не
собствнное, невысказанное и даже непродуманное, желание Ева выполнила,
сорвав плод.

Единственное, что я мог сделать сейчас во искупление греха, это - убить
Еву. Хотя бы вон тем кривым поленом, которое валялось неподалеку, будто
специально созданное для убийства и оставленное Творцом на видном месте. Я
убил бы не Еву, не первую женщину. Я убил бы ту свою суть, которая
изначально была греховной. Ту суть, которую Творец намеренно отделил от меня
и немедленно поставил эксперимент, желая проверить, действительно ли я,
Адам, первочеловек, лишился всего греховного, что было во мне. Действительно
ли, удалив женское начало, Творец получил во мне самое совершенное свое
создание.

Чтобы доказать свою верность Ему, я просто обязан был лишить Еву жизни.
Уничтожить грех в самом его зародыше. Любое другое решение было половинчатым
и потому решением проблемы считаться не могло. Оставив Еву жить, я, даже
отобрав яблоко, даже ударив жену свою, даже прочитав ей дюжину проповедей о
пользе воздержания, все равно стал бы соучастником греха, ибо сама суть
греховности, выделенная из меня, - Ева, жена моя,- продолжала бы
существовать, и не сегодня, так завтра нашла бы повод для новой провокации.

Ситуации выбора в действительности не существовало. Выбора не было - я
обязан был убить.

Но убить я не мог.

Нет, не потому, что заповедь "не убий" тоже была Его указанием - прямым
и точным. Заповедь эта стала нравственным императивом гораздо позднее, а
сейчас, в Раю, отягощенном одним-единственным грехом, убийство не могло быть
оценено Им как грех. По очень простой причине: убивая Еву, я не убил бы
человека. Не убил бы женщину. Пока между нами еще не существовало никаких
человеческих отношений (кроме единственного обращения "на, ешь!"), Ева была
не женщиной еще, но лишь формой женщины. Содержание же, суть Евы, были
моими. Тем, что Творец извлек из меня и что еще не успело измениться, живя
собственной жизнью.

Убив Еву, я убил бы свою суть.

Убив Еву, я убил бы себя, поскольку, лишенный сути, не мог бы жить.

Творец создал меня - человека,- потратив целый день. Он сказал "и вот
хорошо весьма". И я, самое совершенное Его создание, сразу же покончил бы с
собой, доказав Создателю, что труд его был напрасен.

Я протянул руку и взял яблоко. Я улыбнулся Еве - моему
отражению-антиподу - кислой улыбкой, куда более кислой, чем оказался вкус
плода, когда я вонзил в него зубы.

Змей-искуситель захихикал за деревом. Ему казалось, что он унизил
Творца. Бедняга. Он выполнил Его волю, сам о том не подозревая, - только и
всего.

Яблоко хрустело на зубах, мягкая рука Евы перебирала мне волосы, и я не
ощущал ничего, кроме тихого бешенства. Я терпеть не могу ситуации, в которых
выбор предопределен. Особенно ситуации, когда предопределенность выбора
становится понятной лишь в тот момент, когда ты собираешься совершить
действие, изначально запрещенное и неосуществимое.

Если Ландовска играла в эти игры со своими клиентами, я не хотел бы
стать ее клиентом. Если она играла в эти игры сама с собой, мне было ее жаль
- нелепо играть в игру, в которой от игрока ничего не зависит.

Я доел яблоко, встал и, не глядя на Еву, пошел искать выход из Рая. Я
знал, что Ева, моя суть, последует за мной, потому что выбора не было и у
нее.

Мягкая трава щекотала пятки.

- Эй,- сказал я вслух, обращаясь то ли к госпоже Ландовской, то ли
непосредственно к компьютерной программе,- нет ли чего-нибудь поинтереснее?
И желательно без теологических экскурсов!