совершенно не применимое и ситуации, ошеломило меня.
без выражения произнесла Нина.
равновесие. - Ты же меня видела где? В лаборатории?
Нина.
лаборатории.
лицо упал свет фонаря. Я тебя ясно видела.
как Нина пудрится и поправляет волосы, и только отдувался, словно спринтер
после проигранного забега.
проговорила она.
не был. Я там не был". Но это я говорил про себя и для себя: я уж и сам
начал что-то путаться, где я был, а где не был. Для Нины я не мог найти
слов и поэтому уцепился за первые попавшиеся.
истины!
Рэйчел. Может быть, ты тоже наглотался опия и в лабораторию попал в
состоянии транса?
телефон Линькова знаешь? Нет? Ну, вот тебе его домашний телефон, я сегодня
у него попросила.
мне.
уговоришься с ним о встрече и расскажешь ему все, что знаешь. Он сказал,
что сегодня вечером будет дома... В девять часов я позвоню ему. Если
узнаю, что ты еще не звонил и не был у него, я сама пойду к нему и все
расскажу...
рассказывать что угодно. Я все, что знал, давно рассказал ему. А
наговаривать на себя я не могу. Даже в угоду тебе.
актер!
тоже меня: воображаю, каково ему было, когда я же из него вытягивал
признание!
меня выставить... А может, он меня и раньше подозревал... Нина не будет
сочинять.
вечер в лаборатории... Между тем я сам себя видел в библиотеке...
мог бы додуматься раньше, просто обязан был додуматься! Нет, понадобилось,
чтобы меня, словно крысу, загнали в тупик, чтобы все обернулось против
меня, чтобы все перестали мне верить, и только тогда мои драгоценные серые
клеточки соизволили наконец сработать! Ну что ж, лучше поздно, чем никогда!
но...
институту.
налетал влажный ветер, гонял облака по небу, солнце то сияло и грело
вовсю, то пряталось за серыми облаками и моросящим теплым дождем. И
настроение у Линькова было под стать этому утру.
что скоро можно будет удрать куда глаза глядят от этой проклятой
головоломки. Но от дома до института было восемь кварталов, и пока Линьков
прошагал эти кварталы, настроение его качнулось на 180 градусов в сторону
глубокого пессимизма. На ближних подступах к институту он установил, что
информация, полученная от Чернышева и Берестовой, ничего не проясняет, а
только дополнительно и уже совершенно безнадежно запутывает дело.
По-настоящему ясно было лишь одно: что все прежние конструкции никуда не
годятся. А новые факты ни в какую схему не укладываются, просто валяются
порознь.
доверять совершенно нельзя. Что он. Линьков, все эти дни был простофилей,
которого водил за нос ловкий актер.
20 мая был в лаборатории. Допустим, Чернышев мог ошибиться... Линьков
после беседы с ним уже прикидывал мысленно, представлял себе коридорчик у
лаборатории, - что, собственно, мог увидеть Ленечка... Но вечерний звонок
Нины Берестовой положил конец сомнениям. Два человека видели Стружкова...
И если б эти люди были ему враги, а то ведь совсем наоборот! Ленечка чуть
не расплакался после того, как признался, что видел Бориса. Нина, правда,
не плакала, но она говорила таким преувеличенно твердым, деревянным
голосом...
что же дает этот факт? Да пока ровно ничего. Стружков, значит, что-то
скрывает, но что? Ведь не убил же он Левицкого? Не мог он его убить!
Потому что нельзя ни силой, ни хитростью добиться, чтобы взрослый,
физически сильный человек глотнул такую массу таблеток...
был в лаборатории, потому что он видел умирающего Левицкого и не поднял
тревогу, не попытался спасти его... Около одиннадцати вечера Левицкий,
конечно, был уже без сознания... Если б даже Стружков подумал, что
Левицкий просто спит, он должен был бы попытаться разбудить его... в
общем, он не мог не заметить.
была ему на руку? Каким образом?
начать. Ушел, сидел в библиотеке, потом пошел обратно. Кстати, а как же он
прошел в институт? Вахтер ведь о нем не упоминал. Наоборот, твердо заявил,
что в этот вечер в институте оставались только двое: Левицкий и Чернышев.
же...
Василий Макарыч по имени, что и вечером 20 мая; 21-го Линьков с ним
разговаривал.
приподнявшись с табурета за деревянным барьером. Линьков тоже очень
вежливо ответил на приветствие, однако извлек и предъявил свое
удостоверение - больше для того, чтобы завести разговор об институтских
порядках. Разговор действительно завязался, и Линьков для начала спросил,
пришел ли уже на работу Стружков. Ему хотелось выяснить, знает ли дед
Стружкова в лицо.
сегодня еще не приходил, - это Василий Макарыч сказал сразу, даже не
глянув на табельную доску с ключами.
сокрушенно. - Заболел, может? С горя оно и недолго:
так хорошо знает Стружкова, то вряд ли есть смысл снова спрашивать его о
вечере 20 мая. Он бы наверняка запомнил, если б Стружков. пришел или ушел
в неурочный час... Но все же, чем черт не шутит: Линьков тихонько
вздохнул, поправил очки и, облокотившись о барьер, начал допытываться у
деда: мог ли он не заметить или не запомнить, что Стружков в тот вечер
оставался в институте или что ушел и вернулся? Дед держался непоколебимо:
нет, он на память не жалуется, забыть не мог, всегда точно помнит, кто
остается в институте вечером, а Стружкова тем более заметил бы.
Стружков вышел из института ровно в пять, а вернулся без четверти шесть,
вы бы его тоже заметили? Даже в толпе, когда все выходят?