Чтение 19–й страницы книги ~Лучший экипаж в Солнечной~

- То есть? - не понял Энди.

- Не быть тебе адмиралом, - объяснил лейтенант. - Впрочем, как и мне.

У дверей училища Энди внезапно остановился.

- Все нормально, - улыбнулся лейтенант. - Я с тобой. Все будет ОК.

- Да нет, - сказал Энди. - Я хотел спросить... Вы мне помочь решили, потому
что я тоже русский?

- Ничего себе! - улыбка лейтенанта растянулась чуть ли не до ушей. - А кому
еще помогать-то на этой вонючей планете? Ладно, не дури, Andrey. Какая
разница, кто ты по национальности... Тебе было плохо. Как я мог пройти
мимо?

- Извините, - пробормотал Энди.

- Ерунда, - сказал лейтенант. - Я, наверное, за свою жизнь раз двадцать вот
так сидел один-одинешенек и впадал в отчаяние, как ты сегодня...

Энди ждал продолжения, но его не последовало. Тогда он не удержался и
спросил:

- И к вам подходили добрые люди?

- Ни-ког-да! - рассмеялся лейтенант не без гордости. Он поставил ногу на
ступеньку и хитро подмигнул Энди. - Выше ногу, курсант Вернер, - сказал он.
- И выше нос. Путешествие началось. Poyehali!

- Poyehali! - откликнулся Энди.

За последующие годы Энди впадал в отчаяние не двадцать раз, как лейтенант
Успенский, а всю тысячу. Он безумно тосковал по родителям и никак не мог
понять, отчего судьба так жестоко обошлась с ним. Но он никогда больше не
терял самообладания на людях. Военному астронавту такая роскошь не
полагалась.

В навигаторы он не прошел из-за слишком высокой нервной возбудимости. На
отделение систем управления огнем его тоже не взяли - реакция оказалась не
та. Расстроенный Энди сидел на подоконнике и с тоской рассматривал свой
билет в Европу, когда к нему подошел старший преподаватель отделения
технической поддержки. Он за шиворот снял абитуриента с подоконника и пять
минут с ним поговорил. "А откуда ты здесь вообще?" - спросил он. "Меня
привел лейтенант Успенский", - ответил Энди. "Да ну! - рассмеялся
преподаватель. - Что ж ты сразу не сказал! Узнаю друга Алекса. Его наш
ректор до сих пор без дрожи в голосе не вспоминает. Пошли, астронавт.
Считай, я тебя зачислил без экзаменов. И если ты через год не будешь лучшим
на курсе, я тебе за лень и раздолбайство голову оторву".

К четвертому курсу за Энди укрепилась репутация блестящего специалиста.
Постепенно он входил во вкус - работа с механизмами и электроникой боевых
кораблей оказалась не менее тонкой и увлекательной, чем нейрохирургия.
Корабли тоже были в какой-то степени живыми существами, они нуждались в
качественной диагностике, и тут Вернеру не было равных. На пятый курс он
перейти не успел - за ним приехал знаменитый капитан Успенский, встречать
которого выбежало во двор пол-училища. "Poyehali?" - спросил капитан.
"Poyehali!" - ответил Энди. Ему вне очереди вручили нашивки энсина, и
Успенский забрал Энди на свой дестроер "Хэн Соло". Два сезона
патрулирования в Поясе энсину Вернеру засчитали как дипломную практику. Без
малого половина экипажа "Соло" была из таких мальчишек, уже носивших
мичманские нашивки, но еще не получивших официального сертификата. Как
Успенский протаскивал их всех на борт, Вернер так до конца и не разгадал.
Но зато тинэйджерский экипаж, не обремененный излишней привязанностью к
жизни ввиду отсутствия детей и жен, буквально творил чудеса. Ордена и
медали сыпались на дестроер, как из рога изобилия. Гоняя пиратов и
контрабандистов, "Соло" производил маневры, невозможные для судов такого
типа, и подолгу ходил с ускорениями, под которыми в других экипажах никто
не мог шевельнуть рукой.

Потом Энди тонул на "Фон Рее". Потом затыкал собственным телом пробоину на
скауте "динАльт". Потом вляпался в большие неприятности на десантнике "Рик
Декард", где дважды был контужен и чуть не сгорел. Взрывался на бэттлшипе
"Эндрю Виггин". И эта последняя история оказалась концом его славной
карьеры. Лейтенант Вернер приобрел дурную репутацию везунчика. Человека,
который выпутывается из смертельно опасных ситуаций. И человека, которого
эти ситуации, что называется, находят без долгих уговоров. Его никто не
хотел брать в экипаж. Даже коммандер Рашен. Во-первых, у Рашена на
"Тушканчике" был полный комплект, а во-вторых, у Вернера в результате
многочисленных психических травм здорово испортился характер, и он Рашену
несколько раз основательно нахамил.

Вернера забраковал лично Задница, тогда еще не адмирал. Он просмотрел его
дело, покрутил костлявым носом и сказал: "Этого типа списать под
благовидным предлогом. Жаль мужика, но он беду притягивает. Бывают такие
люди, к сожалению". И Эндрю не прошел очередную медкомиссию, обнаружившую у
лейтенанта критический уровень нервной перегрузки. В принципе, комиссия
была не так уж далека от истины, и Эндрю это признавал. Он только обиделся,
что ему даже капитана не дали на прощание. Так и загремел в космодромную
обслугу - тридцатилетний лейтенант с Пурпурным Сердцем и редкостным
послужным списком.

В какой-то степени это было к лучшему. После катастрофы на "Виггине" Эндрю
окончательно возненавидел космос, в котором царит второй принцип
термодинамики и, как ты ни упирайся, всегда найдется кретин, готовый ни за
что ни про что угробить боевой корабль с тобой на борту.

Но с другой стороны, Вернер, спустившись вниз, погрузился в тоскливое и
беспросветное одиночество.

Эндрю чинил станции наведения, менял женщин, как перчатки, и галлонами пил
самогон, который механики добывали из гидравлической жидкости. Так он и
просидел на Земле всю страшную вторую марсианскую кампанию - работал, пил,
трахался, издевался над старшими по званию, совершал эксцентричные поступки
и ходил к психоаналитику. В конце концов руководство базы невзлюбило
Вернера до такой степени, что стало подыскивать более или менее легальный
способ от него избавиться. И тут очень кстати подоспел "Горбовски", на
который требовался специалист экстра-класса. А руки у Вернера не дрожали.
Работать он мог.

"Горбовски" был экспериментальным прототипом, кораблем принципиально новой
системы, на котором собирались обкатать старую, как мир, идею "нуль-Т".
Предполагалось, что, сгенерировав вокруг себя некое замысловатое поле, эта
штуковина сможет то ли проколоть, то ли искривить пространство,
раствориться на границе Солнечной и выскочить незнамо где. Детали работ по
"Горбовски" были строго засекречены, но о самой идее буквально орали все
сводки новостей, подавая затею как безусловно героическую и эпохальную.
Особенно журналисты напирали на фантастическую смелость экипажа, смакуя
блестящие эпизоды боевого прошлого испытателей-добровольцев.

Некоторых из этих людей Эндрю знал и обоснованно полагал сумасшедшими. А
начальство полагало сумасшедшим его, лейтенанта Вернера. И стало подъезжать
к Эндрю с настойчивыми советами пойти в испытатели. В ответ Вернер грязно
выражался по-русски и делал неприличные жесты. Его вроде бы оставили в
покое, но в один прекрасный день, когда Вернер, мучаясь с похмелюги, брел
на службу, его нагнали механики и стали громогласно поздравлять. Вернер
кинулся к ближайшему терминалу Сети, вывел на монитор блок новостей и
опешил. С экрана глядела его угрюмая физиономия, а чей-то голос взахлеб
расписывал, какой великий специалист и настоящий герой подал заявление на
должность старшего техника "Горбовски". А у ворот базы уже толпилась
пресса.

Вернер нехорошо посмотрел на механиков, и ему тут же сунули флягу с
бормотухой. Эндрю основательно похмелился, здорово упал духом и потерял над
собой контроль.

Журналистов от фатальных увечий спасло незыблемое правило - никаких
спецкостюмов за воротами базы. Впрочем, наземному персоналу спецкостюмы и
не полагались. Но пару челюстей Эндрю все-таки свернул. Драться он не умел
и поэтому бил так, чтобы уж наверняка. Затем он разогнал спешивший к месту
побоища наряд военной полиции, ворвался в кабинет начальника базы, закатил
ему истерику, вышиб зуб, сломал ребро и оттаскал за волосы.

И угодил под трибунал.

Позже он рассказывал эту историю Рашену и Боровскому, смеясь. Выходило, что
ему действительно здорово повезло. Его могли поставить к стенке, могли
загнать на урановую каторгу, что в принципе одно и то же. Но то ли Эндрю