Чтение 19–й страницы книги ~Жизнь Кости Жмуркина, или гений злонравной любви~

- Ну а потом? - нетерпеливо перебил его Быкодеров.

- А потом суд состоялся. Дали им по три года общего режима. Это за грабеж
с нанесением тяжких телесных повреждений! Рецидивистам! Каково?

- Выходит, мы с тобой из кривого ружья прямо в десятку попали?

- Вроде того. Придумал ты все красиво, ничего не скажешь. А теперь думай,
как Жмуркина на волю вытащить.

- Это зачем? - Быкодеров изобразил крайнюю степень удивления.

- Ну как зачем!.. - Корыто даже заерзал на стуле. - Я ведь тебе объяснял.
От его симпатий со мной беда случилась. А теперь все по местам стало.
Разобрались. Фарт ко мне вернулся. Даже за кабанов страховку получил. И дочка
вернулась. Пора и честь знать. Жалко парнишку.

- С каких это пор, дорогой товарищ Корыто, ты таким жалостливым стал?
Забыл, где служишь? Да и вообще, при чем здесь ты? Тебя он невзлюбил, ладно. Да
только этого мало, как в песне поется. Меня-то он только мельком видел, пару
минут. А я на этом месте давно засиделся. - Быкодеров ласково погладил свой
стол. - Пускай этот щенок и меня невзлюбит. Да так крепко, чтобы я через год
министром стал.

- Да в своем ли ты уме, Захар Захарыч? Не-е, я в этом деле не участвую. -
Корыто затряс башкой влево-вправо, словно слепней отгонял.

- Участвовать ты будешь во всем, что я тебе прикажу. Посмотри, - Быкодеров
сунул ему под нос какую-то бумагу. - Приказ о твоем увольнении. За проступок,
дискредитирующий высокое звание работника милиции. Только номер осталось
поставить и дату. Прямо сейчас ставить или подождем?

- Да ты же только что сам говорил... заглохло все... Генерал посмеялся
только...

- Не толкали, вот и заглохло. А захотев, можно знаешь какой трезвон
поднять. Не станет же генерал из-за тебя своей шкурой рисковать.

- Вот ты, значит, как... - Корыто сгорбился. - Со мной ты, значит,
разобрался. Подмял. А с ним как думаешь поступить? Как его ненависти будешь
добиваться? Ногти станешь щипцами рвать?

- Ногти? - Быкодеров пожал плечами. - Придумаешь тоже. Ногти отрастут
скоро. Тело заживчиво, а сердце забывчиво. Нет, мне надо, чтобы он меня каждый
день ненавидел. Из года в год.

- Чую, ты крупную пакость задумал.

- Задумал, чего скрывать. Жмуркина твоего из рук выпускать нельзя. Он
атомной бомбы пострашнее. Надо, чтобы он не только меня ненавидел, но и органы
целиком. Неужели тебе ради процветания родных органов какого-то вахлака жалко?

- Ничего мне сейчас не жалко... Ни его, ни себя. Только процветать вы уже
без меня будете...

- Ладно, не раскисай. Будешь ты еще полковником. Я об этом позабочусь.

Он нажал кнопку внутренней связи и сказал в микрофон коммутатора:

- Катя, сооруди нам чего-нибудь на двоих. Кофе, лимончик... Ну, сама
знаешь.

- Я кофе не пью, - тупо сказал Корыто. - Мне бы чаю.

- Будет тебе чай, будет тебе и к чаю. - Быкодеров достал из сейфа два
высоких хрустальных бокала. - Слушай, этот, как его, Сучков...

- Курков.

- Верно, Курков. Он от своего заявления не откажется?

- Не должен... Но только мое дело сторона;

Я завтра в госпиталь ложусь.

- В гроб ты ляжешь, - ласково посулил Быкодеров.

Обитая красной искусственной кожей дверь бесшумно отворилась, и секретарша
Катя, среди работников управления, не утративших еще репродуктивных
способностей, известная под ласковым прозвищем Килька, впорхнула в кабинет.
Отстукивая каблучками ритм, на манер боевого барабана побуждавший мужчин к
безумству и самопожертвованию, она прошествовала по сверкающему паркету и
водрузила на стол мельхиоровый поднос, на котором имелось все, что нужно двум
мужчинам, заливающим горе или, наоборот, отмечающим успех. После этого, закинув
ногу на ногу, она уселась на подлокотник полковничьего кресла.

Впрочем, на Корыто, кроме больших звезд и алкоголизма, нажившего на службе
еще геморрой, простатит и целый букет других хворей, это никакого впечатления
не произвело.

"Печенку и ту видно", - неодобрительно подумал он.

ГЛАВА 7. УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ

Костя, успевший за неделю стать ветераном камеры, лежал в одиночестве на
почетном месте под нарами. На самих нарах лежать было невозможно - они были
сварены из железных прутьев, отстоящих друг от друга на пядь. Несмотря на
дневное время, камера освещалась электричеством. Единственное зарешеченное
окошко изнутри прикрывалось еще и металлическим листом, в котором без всякой
симметрии были насверлены отверстия, каждое диаметром не больше карандаша.

Специфическая вонь, присущая темницам всех времен и народов, давно
перестала донимать Костю. Он уже сам стал частичкой своей тюрьмы, насквозь
пропитавшись ее запахами и постигнув ее нехитрую философию.

Ни на допросы, ни тем более на работу Костю не водили, а спать он почти не
мог - стоило прикрыть глаза, и сразу возобновлялся кошмар, который он пережил в
первую же ночь пребывания здесь, когда двое звероподобных, изукрашенных
наколками подонков едва не вытряхнули из него душу, основательно попортив при
этом телесную оболочку. У Кости болел сломанный нос, зудели рассеченные брови,
ныл сколотый зуб. Уши были на месте, но формой напоминали оладьи. На косточках
пальцев не осталось кожи - видно, и мучителям его перепало на орехи. Несколько
дней он с ужасом ждал возвращения негодяев, но потом узнал, что тех сразу после
суда под конвоем увезли в область.

Публика в камере менялась постоянно и в своем большинстве представляла ту
часть человечества, на которую махнул бы рукой самый закоренелый гуманист. Да и
сами они, погрязшие во вшах и всех мыслимых пороках, давно поставили крест на
своей жизни. Опасаясь стукачей, Костя старался ни с кем без особой нужды не
разговаривать.

Ближе к полудню в дверях заскрежетал ключ и в камеру втолкнули нового
обитателя. Это был первый человек в шляпе, которого встретил здесь Костя.
Похоже, и галстука он не чурался, но этот предмет туалета, равно как шнурки и
брючный ремень, перед помещением в КПЗ изымался. С удивлением глянув на Костю,
человек в шляпе присел на угол нар, но тут же встал, потирая зад.

- А стулья тут не предусмотрены? - поинтересовался он.

- Только по праздникам, - буркнул Костя, вспомнив, как в первый вечер его
одурачили с этими самыми стульями.

Когда сразу после ужина постовой постучал в железную дверцу кормушки и
приказал всем выходить в коридор, один из рецидивистов, до того относившийся к
Косте довольно лояльно, доходчиво объяснил ему, что сейчас всех обитателей КПЗ
поведут на просмотр телевизионных передач. "Да только вот беда, - вздохнул он.
- Стульев здесь никогда не хватает. Ты, как только дверь откроется, быстренько
выскакивай, хватай первый попавшийся стул и беги до самого конца коридора".

Костя, наивно полагая, что ему желают добра, пулей вылетел из камеры и
заметался в поисках вожделенных стульев. А имелись они только в одном месте - в
маленькой комнатушке, на стенах которой висели приборы охранной сигнализации и
рамочки со всякими инструкциями. Прихватив сразу пару стульев, он как угорелый
понесся по коридору, но спустя полминуты был настигнут милиционерами, сбит с
ног и отколошмачен связкой тяжелых тюремных ключей. Оказывается, их выводили
вовсе не на просмотр телевизионных передач, а на оправку в туалет. Естественно,
в данной ситуации Костино поведение выглядело более чем странно.

- Не возражаете? - Новоприбывший постелил плащ на пол и залез под нары.

Костя на это только пожал плечами. Некоторое время новичок всматривался в
Костино лицо, а затем спросил:

- Кто это тебя так, брат?

- Не твое дело.

Несмотря на столь грубый ответ, шляповладелец покинул плацкартное место и
принялся стучать в дверь.

- Ну чего тебе? - раздраженно спросил постовой.

- Здесь человек нуждается в срочной медицинской помощи. Вызовите врача.

- Перебьетесь, блатнюги.

- Брат, если ты лишен возможности вызвать врача, то принеси аптечку. У вас
она должна быть.

Кормушка открылась, и щербатый постовой уставился на Костиного доброхота,
как на заморское животное.

- Ты что, в санаторий попал? - рявкнул он. - Не положено арестованным
лекарственные препараты выдавать.

- Почему не положено? - Новичок говорил неторопливо, но как-то очень
проникновенно. - Кто это, брат, тебе такую глупость сказал?

- Инструкция сказала, - отрезал постовой, но от кормушки не отошел.

- Человека без медицинской помощи тоже не положено оставлять. Что выше,
закон или твои инструкции?

- Вызывайте начальника.

- Брат, меня и ты вполне устраиваешь. Разве ты не человек? Разве тебя не
мама родила? Разве у тебя детей нет?

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом постовой, у
которого обычно и щепотки соли нельзя было выпросить, смешался и, что-то
недовольно бурча, ушел, но почти сразу вернулся, неся картонную коробку из-под
обуви. Губной помадой на ней был намалеван красный крест.

- Ты врач, что ли? - спросил Костя, глядя, как его сокамерник быстро
сортирует лекарства.

- Почти, - ответил тот. - Можешь, брат, звать меня Ермолаем.

- Костя, - скромно представился Жмуркин. "Почти врач" Ермолай ловко
обработал его ссадины перекисью водорода, смазал какой-то мазью кровоподтеки, к
левому уху пластырем прикрепил марлевую салфетку, а напоследок заставил Костю
проглотить горсть разноцветных таблеток.

- Сейчас тебе станет лучше, - сказал он, поглаживая Костину руку.

И действительно, тому сразу полегчало. Не только боль поутихла, но и на
душе как-то посветлело.

- За что сидишь? - задал он новому знакомцу сакраментальный зэковский
вопрос.