Чтение 19–й страницы книги ~Без пощады~

- Ну, Пушкин, вижу, ты свиточек этот просто сожрать готов, - хитро прищурившись, сказал он. - Но подарить я его тебе не могу, извини.

- Да я и не думал просить! - запротестовал я. - Эта вещь сама к вам в руки приплыла, значит - часть вашей судьбы, не моей!

- Во-во. Но ты человек культурный. А вас, головастых, я знаю, хлебом не корми - дай какой-нибудь забубон религиозный почитать. Так чтобы ты не думал, что я насчет фарси того, присвистел маленько, слушай же, чего они пишут. Ни хрена не понятно, хотя слова довольно простые в основном... Может, ты что-нибудь протараканишь?

Меркулов уткнулся в свиток носом и принялся читать вслух.

- "Знаю, когда стала плоть и когда стала..." Стала... ну, скажем так, "ткань", "материя"... Так вот, "...когда стала материя, разлилась повсюду Тьма. Тридцать два айона Свет был потерян. Свет нашел себя в тридцать третий айон..." Что такое айон, а, Пушкин?

- Понятия не имею.

- Значит, два мы дурака. Ладно, "...нашел себя в тридцать третий айон. Свет нашел себе жилище..." Жилище... Ну, в общем, не такое грязное жилище, как все остальные "места", как они пишут... Мысль такая, Пушкин, что везде очень грязно и противно, и Свету этому долго не находилось места...

- Где не находилось места?

- Ну, в мире, во Вселенной, не знаю. Манихеям это, наверное, без лишних слов понятно. Так вот, про жилище теперь. "У жилища шесть управителей..." Там такое слово, "горбан", оно вообще-то значит "жертва", но в конкордианской армии употребляется в значении "господин". Скажем, "горбан сарван" - это "господин капитан", хотя дословно - "жертва капитан". Потому что давным-давно персы вежливо так говорили, обращаясь к начальству: "Да стану я жертвой за вас". Да, так вот у жилища шесть торбанов...

- Так, может, и надо читать: "жертва"?

- Нет-нет, именно "хозяин" или "господин", но лучше всего "управитель". Из эстетических, так сказать, соображений. "Первый управитель - золото и жизнь, второй управитель - железо и..." строительство, так примерно... "третий управитель - медь и густой воздух, четвертый - свинец и дыхание земли, пятый - ртуть и свобода, шестой - серебро и..." Дословно - "удвоение". Не понимаю... Но дальше еще хуже: "У второго управителя - два управителя, у шестого - три управителя". Ну не бред ли?

- Полный бред. Может, хотя бы "соуправителя"?

- Нет. Написано "горбан", без модификаторов. А если "соуправителя" - яснее стало бы?

- Нет.

- То-то и оно. Так, а теперь обещанные забубоны: "Знаю, управителей шесть, управителей управителей пять. Знаю, Свет огражден, дурное не пройдет, злое не пройдет. Знаю, Свет родил Сыновей. Знаю, я Сын Света. Жду освобождения в жилище Света. Придет пятый управитель, прольется ртуть, случится освобождение. Свет покинет жилище, сожжет Тьму, освобождение станет везде". Извини, не очень по-русски... Ну, скажем, "освобождение случится повсеместно"... Черт, тоже как-то криво звучит...

- Но общая мысль ясна. Это все?

- Все.

- А на обороте?

- На обороте не фарси. Другой язык.

- Арамейский?

- Может, и армянский, откуда я знаю! Нам за него надбавок не обещали.

Я не стал просвещать Меркулова насчет того, что армянский и арамейский это, мягко говоря, не одно и то же. Вместо этого я поинтересовался:

- Вы православный символ веры помните, товарищ капитан-лейтенант?

- Спросил! "Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого..."

- Так вот, то, что вы прочли, больше всего смахивает на своеобразный символ веры. Только, конечно, не христианский, а манихейский. Особенно если везде вместо "знаю" написать "верую".

- Похоже, ты прав... А что ты насчет "управителей" думаешь?

- Ничего особенного. Это может быть что угодно и кто угодно. Какие-нибудь их, манихейские, ангелы, демоны, духи, я не знаю... Но, если честно, я не думаю, что это сильно важно. Вот если бы вы нашли рецепт, как намеренно вызвать пробой или нагнать Муть, - другое дело.

- Что да, то да, - вздохнул Меркулов. - Но амулет все равно мировой, согласись! Настоящий антиквариат!

- Слов нет. Завидую!

Эх, лейтенант Пушкин, лейтенант Пушкин... Все бы вам Муть нагонять... А вам, капитан-лейтенант Меркулов, только антикварные амулеты подавай... Своего православного креста мало...

ГЛАВА 8

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

2621 г.

Кенигсберг, Российская Директория

Планета Земля, Солнечная система

- Татьяна! Ну не будь же такой скрытной! - настаивала Тамила. - В конце концов, это нечестно! Я тебе все рассказываю как есть. А ты мне - ничего!

- Ладно, - сдалась Таня. - Скажи мне, что ты хочешь знать?

- Вы с Мирославом, ну... это...

- Что "это"?

- Уже... ну... были близки?

- Ах ты вот о чем?! - Таня,как бы невзначай отворачивалась, чтобы Тамила не заметила, что вогнала ее в мак.

- Об этом всегда интересно, - простодушно объясняла Тамила и устраивалась на Таниной кровати поудобней, подтягивая к животу свои сильные крепкие ноги.

- Еще нет. Видишь ли, Мирослав говорит, что наши отношения ему очень дороги и что он...

- Что он?..

- ...он не хочет их форсировать.

- Понятно, - уныло вздыхала Тамила. - Но полгода - это не очень-то... Ну, я хочу сказать, что за полгода оно как-то само... И не надо ничего форсировать.

- Это ты так считаешь. А мы с Мирославом - нет, - горделиво отвечала Таня. - У нас все по-особенному.

- Ню-ню... Особенные вы наши...

Поначалу Таню действительно не беспокоил тот факт, что поцелуи на матрасе в центре студии ни к чему в общем-то не приводят. Это казалось ей органичным. Ведь не каждая же тропинка должна приводить к замку доброго волшебника Звезденция. Но почти через год знакомства с Воздвиженским она начала волноваться.

Новый год Таня встретила с друзьями Мирослава, поэтами и "халтурщиками", в Доме литераторов.

Многие пришли на вечер со своими женами, иные - с детьми, притом довольно взрослыми. В обществе этих спокойных, умудренных опытом, освоившихся в жизни женщин и мужчин Таня чувствовала себя неуютно.

"Шли бы вы лучше за стол, девочки-припевочки. А мы тут со взрослыми дядями пока поговорим о всяком непонятном", - сказал поэт Гоцев, адресуясь к Леле и Юле - своим дочкам-школьницам, а заодно, так получилось, и к Тане, которой пришлось втянуться в разговор с прилипчивой Юлей о поступлении в КбГУ.

В общем, именно на Новый год Таня очень остро почувствовала, что засиделась в девочках-припевочках...

К утру такси отвезло Таню и Мирослава, припорошенных праздничным конфетти, в студию на Льва Толстого.

Мирослав был в приподнятом настроении, он острил, прижимал румяную девушку к себе, играл ее завитыми в дорогом парикмахерском салоне локонами и подмигивал ей, как казалось Тане, со значением. Но когда они вошли в квартиру и тяжелая дверь, обитая рыжим дерматином, за ними захлопнулась, всю игривую живость Мирослава словно ветром сдуло.

Он забрался под пуховое одеяло и, даже не дождавшись, пока Таня возвратится из ванной в голубом комбидресе с дивно расшитым серебром лифом, захрапел.

Мирослав лежал, широко раскинув руки. Он походил на антарктического тюленя.

Уткнувшись носом в подушку, облеченную в несвежую наволочку, Таня проплакала всю ночь.

Как же это получается, товарищи? Любовь есть, а страсти нет?

Разве такое бывает?

Когда Таня возвратилась в общежитие, новенький видеофон (новогодний подарок родителей) уже надрывался вовсю.

- Ну как, свершилось? - доискивалась загорелая, стройная Тамила. Новый год она встретила в бунгало-люкс, спрятанном в гуще майянских джунглей Канкуна, в обществе своего нового бога, артиста московского балета на льду и звезды всероссийского масштаба Аслама Каримбекова.

- Свершилось, - с вымученной улыбкой соврала Таня.

- Тогда поздравляю! - Тамила глупо улыбнулась. - То-то я смотрю, мордуленция у тебя бледненькая.

Когда сеанс связи окончился, Таня с головой залезла под старенький клетчатый плед и зарыдала.

Она никогда не думала, что когда-нибудь в жизни ей придется врать самой близкой подруге на такую деликатную тему.

Впрочем, через три месяца Таня не выдержала и призналась Тамиле в своей лжи. Носить в себе правду о взаимоотношениях с Мирославом у нее больше не было сил.

- Послушай, а может, он просто голубой?

- Нет, это отпадает.

- С чего ты взяла?

- Знаешь, нам на курсе психологии говорили, что, согласно данным статистики, индивиды, склонные скрывать свои гомосексуальные наклонности, слово "гомосексуализм" произносят в четыре раза чаще, чем все остальные. Данные такие... А от Мирослава я вообще никогда этого слова не слышала! Ни разу!

- Ты меня не убедила. Мало ли - произносит, не произносит.

- Или вот когда ты нам контрамарочку давала на концерт. Там в первом отделении был мужской балет "Каприз". А во втором - "Шопениана". Так он все первое отделение сидел и ныл, как маленький. Когда, мол, эти ломаки в трико прекратят тут анальные страдания свои... Хочу, говорил, нормальных балерин. В пачках! И пафос чтобы здоровый был!

- Гм... - Тамила подперла щеку рукой и с задумчивым видом уставилась в потолок - ни дать ни взять Шерлок Холмс в сердце Гримпенской трясины.

- Нет, я чувствую, что он нормальный, - как можно убедительней, сказала Таня. - Это у тебя пунктик на голубых. После Анатоля...

- Может, ты и права, что пунктик... - легко согласилась Тамила (впрочем, она все делала легко). - Тогда, может, он просто импотент, а?

- Тоже нет... Понимаешь, когда мы целуемся... - Таня замялась и спрятала глаза. - В общем, это вряд ли...

- Ага, - с видом знатока кивнула Тамила и резюмировала: - В таком случае, дорогая моя Жизель, у меня только одна жизненная версия. У твоего Воздвиженского есть другая женщина.

Тамила, как всегда, оказалась права.

Первыми Тане на глаза попались жирно смазанные алой помадой окурки в пепельницах - и как она их раньше не замечала? Затем пришел черед самообнаружиться остаткам халвы в холодильнике и гостевым женским тапочкам, начавшим регулярно попадаться под ноги в темной прихожей (в то время как Таня всегда ставила их на полку для обуви, прежде чем отправиться домой). Все эти приметы красноречиво свидетельствовали: Таня - не единственная женщина, регулярно навещающая "берлогу".

Соперницей Тани оказалась музыкальный критик Аполлинария Живокоренцева.

Чтобы выяснить это доподлинно, Тане пришлось пойти на маленькую низость. Впрочем, объятые ревностью девушки в таких категориях обычно не мыслят.

Однажды, пока Воздвиженский мыл свое тучное тело под душем, она просмотрела список последних номеров его домашнего аппарата. Оказалось, что Живокоренцевой он звонит в среднем по разу в день. То есть в четыре раза чаще, чем ей.

Что ж, Таня немного знала "Полиньку". И этого было достаточно для того, чтобы прийти в ужас от вкусов Воздвиженского.

Ровесница Мирослава, Аполлинария Живокоренцева была замужем и проживала под Балтийском вместе со своими четырьмя детьми обоего пола: двумя мальчиками от первого брака, двумя девочками - от второго.

Аполлинария владела огромным особняком с клематисами на чугунной ограде, фонтаном на заднем дворе и прочими признаками несреднего достатка. Она даже приглашала туда Таню и Воздвиженского - на первомайские шашлыки. Но Таню некстати сморил коварный грипп, она температурила, ее тошнило. Неудивительно, что из той поездки она не запомнила почти ничего.

Природа подарила Полиньке лицо крупное и порочное. Такие лица упорно не хотят забываться. Может быть, поэтому их особенно охотно рисуют плохие художники?

Тело Живокоренцевой тоже нравилось плохим художникам (их продукцией была завешана вся Полинькина гостиная). Оно было внушительным. Временами оно источало крепкий запах пота и почти всегда - сладкий запах духов "Желанная".

Подмышки обтягивающих бюст свитеров, которые так любила Полинька, всегда были мокры. Помимо свитеров, Полинька обожала носить дорогие джинсы от дизайнеров с именами. Красные, ультрамариновые и золотистые, они делали ее зад похожим на застеленный попоной круп цирковой лошади.

Муж Полиньки был генералом. Личный шофер на длинном "Руссобалте" цвета беж поджидал ее у подъезда филармонии в конце каждого рабочего дня.

- Ну так радоваться надо, что она замужняя, да еще и страшная как черт, - рассудительно заметила Тамила.

- Да чему тут радоваться? - хлюпая носом, откликнулась Таня.

- Как это чему? Что она тебе не соперница!

- Почему не соперница? Он же с ней спит?!

- Да откуда ты знаешь?! Может, и не спит! - отмахнулась Тамила.

- Знаю... - неумолчно рыдала Таня. - Потому что в ванной я видела презерватив!

- Это еще ни о чем не говорит! Мало ли, может, он в них воду заливает и с балкона по прохожим, мы так в школе развлекались.

- Ага. Это с первого-то этажа!

- Ну... Может, он тебя готовится... м-м... познать!

- Он использованный был! Использованный! - Носик у Тани стал красным от рева.

- Тогда знаешь что?

- Что?

- Брось ты его на фиг, этого пиита!

- Не могу. Не могу, понимаешь?

- Не понимаю! Я же балерина! А балерины никогда ничего не понимают! Они тупые! И вот я, тупая, не понимаю, почему бы тебе его не забыть!

- Потому что я его, кажется, люблю...

Слово "кажется" Таня употребила не зря.

Она и впрямь не была уверена, что любит Мирослава. Иногда ей казалось, что да, любит.

А иногда - что любит, но не совсем.

Слишком уж часто Мирославу удавалось не на шутку рассердить ее или сконфузить. По молодости лет Таня думала, что, если бы она наверняка, вот на все сто процентов, любила Воздвиженского, вывести ее из душевного равновесия ему не удалось бы даже самыми отвратительными выходками.

Помимо прочего, Таню смущал эстетический момент их взаимоотношений.

Дряблое брюшко Воздвиженского, его неопрятные повадки - например, манера не мыть неделями посуду или снисходительность к заношенным носкам... Тане казалось, что, люби она Воздвиженского по-настоящему, как Татьяна - Онегина, то не замечала бы ни брюшка, ни носков, ни чашек, кофейная гуща в которых за две недели неприкосновенности успевала превратиться в геологическую окаменелость.

А вот когда Таня думала о словах, что говорил ей Мирослав, а также о "чувствах", которые все же звучали иногда в его стихах, особенно часто - в ранних, все ее сомнения уходили.

Ее сердце затопляла тревожная уверенность в том, что она будет любить Мирослава, автора "Осеннего романса" и "Клюковки", Мирослава, который называет ее Снегурочкой и без устали вышучивает коллег по цеху, всегда-всегда, вечно, всю жизнь...

Люба, которая, как и Тамила, оказалась вовлечена в эту амурную катавасию и вдобавок чувствовала себя виноватой (ведь из-за нее Танька связалась с этим папиком!), щедро раздавала добрые советы.

- А ты знаешь что? Чем реветь, расспроси его лучше начистоту!

- Что спросить-то?

- Спроси, кто ему дороже. Ты или эта его корова Жопокоренцева... Поставь вопрос ребром!

- Ты думаешь, поможет?

- Хуже точно не будет! - В голосе Любы звучала обнадеживающая уверенность.

- А вдруг он меня после этого... бросит? - спрашивала Таня, и глаза ее светились неподдельным ужасом.

- Ага. Бросит он тебя. Как же!

Через неделю Таня решилась последовать Любиному совету. И, нагрянув к Воздвиженскому влажным апрельским утром, учинила выяснение отношений.

Больше всего ее удивило то, что, получив от нее прямые и, как ей казалось, неприличные вопросы, Воздвиженский не нашел нужным юлить и отпираться.

- Да, мы с Аполлинарией иногда... занимаемся тем, что среди людей не нашего круга принято называть плебейским словом "секс", - безмятежно попивая кофей, разъяснял Мирослав. Лицо у него с похмелья было слегка отечным. - Но в целом у нас с ней чисто духовные отношения!

- Хм! - сказала Таня.

- Ты же знаешь, Танек, Аполлинария любит своего мужа. Я для нее только эпизод... Наш бурный роман остался в прошлом. В далеком прошлом... - продолжал Мирослав.

- Но спите-то вы в настоящем! - возмущенно выкрикнула Таня.

- Сколь ты все же молода и наивна, Снегурочка моя, - с деланным достоинством провозглашал Воздвиженский. - "Спите"... Ты бы еще сказала "дуетесь", как у вас, студентов, принято...

- Как это не называй, а суть - одна! Порнографическая!

- Вот она, планета Екатерина... Собственной персоной! Ты хоть понимаешь, дорогая моя, сколь сложен мир человеческих чувств?

- Это я понимаю, - кивнула Таня, старательно делая вид, что не обиделась за планету Екатерину.

- И в этом мире существуют тысячи оттенков! Миллионы нюансов! Сотни настроении! Эх, если бы ты знала, сколь безгрешны наши отношения с Полинькой... Сколь много в них чистого, горнего света, - разглагольствовал Мирослав, опершись локтем на сложенные башней диванные подушки. Распахнувшийся халат обнажил покрытый черными волосами живот и изрядную грудь. - Впрочем, если тебе это неприятно, Снегурочка моя, я готов прекратить отношения с Аполлинарией... Я, конечно, имею в виду их физический аспект! Мне это элементарно! Ведь я люблю ее не как женщину, но как родственную душу! Я люблю ее тонкий ум, ее кроткий взгляд, ее способность понимать с полуслова...

- Может быть, это слишком сложные материи для дурочки с Екатерины, но мне кажется - это какое-то извращение!

- Что именно, душа моя?

- То, что ты любишь меня, но со мной не спишь! А с ней спишь, но ее не любишь!

- Ах вот оно что... - Воздвиженский меланхолически запустил пятерню в свою густую бороду. - То есть ты хочешь, чтобы я с тобой переспал. Так?

Вывод этот из сказанного Таней никоим образом не следовал. Тем не менее по сути он являлся верным. И Таня, выдержав длинную паузу, за время которой ее щеки успели стать пунцовыми, отвечала:

- Да.

- Тогда знаешь... - задумчиво сказал Воздвиженский. - Лучше бы тебе перед этим чего-нибудь выпить... Например, ликеру...

И на глазах у оторопевшей Тани он вскочил, распахнул створки своего скудного бара и принялся греметь полупустыми бутылками, бормоча себе под нос "выдохлась, зар-раза", "какой же этот Закрепищечин все-таки проглот!" и "наверное, саке слабовато будет, пятнадцать градусов - это же мизер...".

Когда он наконец возвратился к Тане с высоким бокалом, в котором слоями стояли конкордианская экспортная ржаная водка "Слеза блаженных", вязкий вишневый ликер "Первый поцелуй" и восстановленный из концентрата сок черной дыни (основной продукт питания дружественных чоругов), Таня почувствовала себя зверушкой, которой добрый, доктор Айболит несет полезную микстуру.

- Пей! - потребовал Воздвиженский, протягивая Тане бокал.