Чтение 19–й страницы книги ~Шпага Софийского дома~

- Олег, свет Иваныч, Христом-Богом прошу, будь мне отцом посаженым!

У Олега Иваныча кувшин с квасом из рук выпал.

Ну, блин, дает Гришаня! В посаженых отцах еще не приходилось бывать. Что ж, надо когда-нибудь начинать. Неловко отказывать отроку. С другой стороны, в прежнюю-то свою санкт-петербургскую жизнь насмотрелся Олег Иваныч на недорослей семнадцатилетних, кои по закону все дитями считались, хоть и оглоеды уже преизрядные; да что там - по закону, по умишку своему недалекому детьми и были, родительскими кошельками друг пред дружкой выпендривались, без мам-пап шагу ступить не умели, да и не хотели особо-то, в восемнадцать лет еще и жизненную дорожку не выбрали, все ждали, когда родители подтолкнут. Инфантилизм, в общем, полный. Самая омерзительная черта российской молодежи. Не так - в Новгороде Великом. Здесь взрослели рано - жизнь заставляла. Вон хоть тот же Гришаня - четырнадцать вот-вот исполнится, а язык не повернется дитем обозвать - при деле отрок, при должности, при уме-разумности. Не дите - вполне самостоятельный вьюнош. Или взять Олексаху, что раньше на Торгу сбитнем торговал. От роду годов двадцать - ума на все сорок. Покрутись на Торге-то, попробуй.

Посаженым отцом, говоришь?

- Так и быть, согласен, Гриша. Ну хватит, хватит, подымайся, давай, не пред иконой. Не о свадьбе думать пока надо, а о том, как грамоту подметную извадить. Гвизольфи с Петром-вощаником, говоришь, Варсонофий имал?

- Его люди. По владычному приказанью.

- Угу. А Гвизольфи, между прочим, человек не новгородский - княжий. А что, князь об аресте, я полагаю, не в курсе? - Олег Иваныч, хитро прищурясь, взглянул на Гришаню.

- Навряд ли ведает, - пожал плечами тот. - Кто ж ему скажет-то?

- Как это кто? А мы на что? Будем разве тут терпеть вопиющее нарушение прав человека? Нет, конечно! Завтра поутру и сообщим. Михаила Олелькович как раз в посадничий суд подъедет. Так что не горюй, Гриша! Думаю, не сегодня-завтра проблемка твоя уладится. Как там твоего соперника на любовном фронте кличут? Сувор?

Гришаня кивнул. Посмотрел на Олега Иваныча пристально:

- Уж сколь тебя знаю, Олег, свет Иваныч, а все к твоим речам не привыкну! Говоришь ты вроде бы и по-русски... а все же как немец или фрязин... иль какой-нибудь еллин древний, вроде Аристотеля да Платона.

Олег Иваныч усмехнулся:

- А тебе что, Гриша, смысл моих речей непонятен?

- Да смысл-то понятен... только уж больно мудрено!

С утра мело. Ветер крутил по дорогам поземку, наметал у ворот сугробы, бросал в лица прохожим колючую снежную пыль. Подъехав к Ярославову дворищу, где в выстроенных недавно палатах помещалась посадничья канцелярия, новый новгородский князь Михаил Олелькович спешился, закрывая от снега лицо.

- Можно вас на некоторое время, сир? - непонятно - то ли по-литовски, то ли по-польски - обратился к князю давно его поджидавший Гришаня.

Дружинники в латах вскинули бердыши.

Узнав Гришаню, Михаил Олелькович махнул рукой - свои.

Кивнул отроку - иди, мол, следом. Войдя в палату, кивнул склонившимся судейским, обернулся:

- Что хотел?

- Известно ли князю об аресте мессира Гвизольфи?

- Что-о? О каком аресте?! Когда?!

- Если князь соизволит проехать со мной...

- Князь соизволит! Дружина - за мною, остальным ждать.

Только снег под копытами заклубился.

К обеду синьор Гвизольфи был с извинениями выпущен. А заодно с ним - и некто по имени вощаник Петр, вообще никакого отношения к Михаилу Олельковичу не имевший. Выпущен был тоже по просьбе князя, узнавшего о самом существовании вощаника минут за пять до приезда на владычный двор из уст софийского служки Гришани. Владыко Феофил на законный вопрос Варсонофия рукой махнул раздраженно - только ссоры с новопоставленным князем ему сейчас и не хватало! Еретики-стригольники? Да пес с ними, не до них покуда. Тут дела похуже намечаются - говорят, на Ярославовом дворище мужики-вечники снова в сонмища скопляются. Да и митрополит московский Филипп никак ответ на владычное прошение не отпишет. Ехать ему, Феофилу, в Москву или нет? Никто не знает, а митрополит не пишет. Не до того, наверное. Или - не хочет. С ганзейцами бы к лету торг наладить, придется на все их условия пойти - пущай по старине воск колупают. Да что там говорить, с Новгородской-то стороны тоже всякие люди встречаются, так и норовят худой воск ганзейцам всучить, да еще и владычные клейма ставят, не стесняются. Откуда клейма-то у них? Вот о чем у владыки голова болит - раскалывается. А стригольники - да черт с ними, прости Господи, будет время - разберемся.

Михаил Олелькович остался обедать у владыки.

Проводив взглядом удаляющихся Гвизольфи и Петра (даст Бог - будущего тестя!), Гришаня довольный помчался в свою келью. Переводить на немецкий очередное тайное письмо Господы герру Вольтусу фон Герзе, магистру Ливонского ордена.

С Сувором возиться вообще почти не пришлось. Хозяин, Петр, отправил его за воском на дальние погосты. По просьбе Олега Иваныча, "случайно" встретившего вощаника и синьора Гвизольфи сразу после их счастливого освобождения из узилища. Увидав старого знакомца, итальянец жутко обрадовался и предложил немедленно вспрыснуть это дело в ближайшей корчме. Ну, в ближайшей, так в ближайшей. Все корчмы принадлежали не какому-то конкретному человеку, а Господину Великому Новгороду, то есть являлись собственностью республики. А уж кто там в корчме заправлял - дело десятое, хоть бы и тот же Явдоха - жулик, креста ставить негде. Нет, к Явдохе не пошли - далеко больно. Нашли поближе, на Лубянице. Хлопнули с морозца по чарке перевара, потом перешли на напитки, более приличествующие уважающим себя людям, - медвяной квасок, мед стоялый да мушкатель гишпаньский. Квас с медом - уж так чудны оказались, век бы и пил, а вот мушкатель Олегу Иванычу совсем не понравился - уж больно смахивал по вкусу на "тридцать третий" портвейн, разлитый в антисанитарных условиях на какой-нибудь полубомжовской кухне. Вощаник вскоре простился, а Олег с итальянцем просидели в корчме до вечера. Вполне приличное оказалось заведение - люди заходили не только выпить, но и поесть, да и просто посидеть в дружеской веселой компании, ничуть не напиваясь; кто-то рассказывал смешную историю, в одном углу азартно обсуждали городскую политику, в другом - тихо, вполголоса, пели. Не хватало только сигаретного дыма да темнокожего пианиста, тренькающего на старом фоно какой-нибудь регтайм или старый новоорлеанский блюз...

Вообще-то говоря, Олег Иваныч с Гвизольфи ушли б и к обеду, если б не...

- Иване! Захарий!!! - широко улыбаясь, шагнул к ним с порога приземистый широкоплечий мужчина с черной окладистой бородой. Одет богато - кафтан узорочьем изряден, шапка беличья, плащ бобровым мехом подбит. Кафтан, зипун, армяк, ермолка... от татар те слова появились, так и разнеслись по всем русским землям, даже, вот, до Новгорода добрались... да прижились, так что уже мало кто и помнил, что слова - не русские. Гвизольфи, кстати, многих татар хвалил, говорил, что встречаются и среди них совсем не плохие люди. А потом, понизив голос, сказал, что един Бог на небе, а Аллах, Иисус, Иегова - все названия суть одного и того же...

Ну, ежели он этим хотел Олег Иваныча удивить, то не удивил. Олег-то Иваныч в свое время и не такие богопротивные вещи слышал, даже типа экзамена что-то в холодильном техникуме сдавал - "научный атеизм" называется.

Так вот, о госте-то вошедшем... Старый знакомец оказался - купеческий староста Панфил Селивантов, с кем не так давно в посольство ездили, да и раньше немало погулеванили. Панфил домой возвращался, к себе, на Ильину улицу. С женой-то, помирясь, опять поссорился, да вот сегодня опять замирился. По такому случаю в корчму и зашел по пути, опростать перевара чарочку - да и ветер на улице-то: не долго и простыть в плащике-то бобровом.

Так и просидели с Панфилом до вечера. Сидели, беседовали, медвяный квас потягивая, других слушали. Олегу Иванычу то любо было. Песен попеть, гусляров послушать, эх-ма, развернись душа! Не все работать - и отдыхать когда-то надо! Жаль, репертуар у местных не очень. Снулый больно. Ничего, дайте время - и рок-н-роллу научатся! Сбацают в лучшем виде какие-нибудь там "Синие замшевые ботинки". Олег эту песню и попытался напеть Панфилу - бубен у корчемных отобрал. Панфил на ложках наяривал, Гвизольфи по полу скакал усердно. Веселуха! Оглянуться не успели, как в окошке стемнело.

Вышли, коней от коновязи отвязали. Гвизольфи, шапку сняв, помахал, прощаясь - ему не по пути было. А Панфил вспомнил - давно хотел на Славенский конец заехать, дружка старинного навестить - отца Хрисанфия, настоятеля церкви Воскресения, что на Павлова улице, совсем рядом с Олеговой усадьбой. Так и поехали вместе - веселей и не так опасно - на двух-то вооруженных мужиков напади, попробуй.

Взяли в путь медку стоялого кувшинец изрядный, не для пьянства, здоровья ради, ветер-то... нет, утих, кажись... Ну - все одно, не май месяц!

Так и ехали. Остановятся, выпьют - и дальше. Не езда - счастье! И никаких тебе гаишников! Хорошо, каурый Олегов конек дорогу сам знал.

Доехав до развилки на Павлова, остановились прощаться. В кувшине-то уж на донышке плескалось.

- Слышь, Олега... Ты зачем меня просил в какую-то трубку подуть? - чуть заикаясь, переспросил Панфил. - В какую трубку-то? И зачем дуть?

- Проба на алкоголь, Панфиле! - хохотнув, Олег Иваныч приложился к кувшину. Да так и застыл, словно римская статуя!

На углу Ильинской и Славной горело. Хорошо так горело, весело. Можно даже сказать - пылало ярчайшим пламенем. То место, где находилась усадьба Феофилакта - родной дом Олега Иваныча!

- Стой, Панфил, кажись, мои хоромы горят! - враз протрезвел Олег Иваныч. Вскинулся в седло - шпоры! Вмиг до усадьбы домчался. За ним и Панфил, может, помочь чем.

Пока горел только овин и часть стены, у которой, как знал Олег, лежало заготовленное на зиму сено. Не поместилось все в овин-то...

Сторож Акинфий да дедко Евфимий со своими оглоедами деловито таскали ведра с водой от ближайшего колодца. Колодец на самой усадьбе, судя по всему, был уже до дна вычерпан. Кособокий Пафнутий, кренясь, несся в сторону ближайшей церкви Ильи. Через минуту с колокольни послышался звон. Набат называется. Со всех домов на Славной, Ильинской, Павлова, Нутной выбегали люди. С ведрами, баграми, крючьями.

- Какая-то падла паклю на двор швырнула, - увидев Олега, пояснил дед Евфимий. - Вон, смотри-ко, как бы ишо...

Старик кивнул на заднюю часть двора, за хоромами, куда, брошенная из-за ограды, полетела горящая головня.

- Ну, шильники, ужо...

Выхватив шпагу, Олег Иваныч бросился на двор. С разбега перемахнул ограду.

Увидев его, отпрянула в темноту чья-то фигура.

- Стой! Стой, сволочь!

Фигура внезапно обернулась, выбросив пылающий факел. Всего на какой-то миг обернулась. Но и этого мига хватило. Хватило, чтоб узнать.

Тимоха Рысь! Закоренелый садист и убийца, а теперь вот еще и поджигатель!

Ну, на сей-то раз не уйдешь, собака!

Тимоха тоже узнал Олега. Разбушевавшееся пламя ярко осветило округу. Шильник стоял, ухмыляясь, никакого оружия в его руках не было.

Ну и не надо! Не тот это человек, чтоб играть с ним в благородство.

Олег подбежал ближе, взмахнул шпагой...

Что-то ударило его в левый бок, резко и сильно, словно гадюка кусила. Зашатался окружающий мир, затуманился, и вдруг приблизился к самым глазам грязный жесткий снег. Впрочем, его холода уже не почувствовал Олег Иваныч. Упал лицом вниз, ткнувшись головою в наметенный ветром сугроб.

- Дострелить, Тимоша? - вышел из тьмы шильник с самострелом.

- Не спеши, Митря, - ухмыльнулся Тимоха Рысь. - Сам добью, то мне сладко.

- А боярин?

- Боярину скажем - отбивался уж больно сильно.

- И то правда.

Подойдя к лежащему на снегу телу, Тимоха вытащил из-за пояса широкий кинжал непривычной формы... такой, какой иногда используют палачи. Примерился половчее.

Пущенное умелой рукой полено ударилось в голову шильника, кинжал упал на снег, сам Тимоха, ничего не понимая, еле успел сообразить скрыться...

- Окружай, окружай, робяты! - громко закричал Панфил Селивантов. - Там они, хари злодейские! У второго самострел - паситесь! Эх, Олежа, Олежа...

Панфил опустился на колени прямо в снег, рядом с Олегом. По его опаленной пожаром бороде текли слезы.

Глава 11

Москва. Ноябрь - декабрь 1470 г.

Приукрашивать облик Ивана Третьего нет ни необходимости, ни возможности. Его образ не окружен поэтическим ореолом. Перед нами - суровый прагматик, а не рыцарственный герой.

Ю. Г. Алексеев, "Государь Всея Руси".

...Время Ивана Третьего, время закручивания гаек, превращения уже не только дворян, но и бояр в забитых, знаюших свое место слуг великого князя.

А. Бушков, А. Буровский, "Россия, которой не было. Русская Атлантида"

Москва не знает ни блеска словесности, ни света просвещения, и сначала побирается крохами из Ростова и Новгорода...

И. Г. Прыжов, "История кабаков в России"

- Испей-ко, господине!

Бывший палач, а ныне костоправ и, по совместительству, лекарь, Геронтий, темноволосый худощавый мужчина среднего роста с аккуратно подстриженной бородкой, протянул лежащему на лавках Олегу какое-то дымящееся зелье в оловянном - с поллитра - кубке.

Олег Иваныч, подозрительно понюхав варево, скривился, глотнул и тут же закашлялся:

- Вечно ты, Геронтий, эдакой дрянью напоишь, супротив которой перевар корчемный нектаром ангельским кажется!

- Пей, пей, да не ворчи, Олег Иваныч, коль выздороветь хочешь. До дна, до дна. Вот и славно! - Геронтий принял из рук лежащего кубок. - Завтра еще раз перевязку сделаю - и на поправку пойдешь.

Палач-лекарь (Олег Иваныч, в зависимости от настроения, именовал его то патологоанатомом, то судмедэкспертом) поставил пустой кубок на стол, поправил висевший на поясе кинжал и поинтересовался, не найдется ли в доме красного вина, романеи иль мальвазеи какой. Болящий, вишь, потерял много крови, а для крови красное вино зело полезно, это еще древние говорили. Ну, раз древние... Вино, конечно же, нашлось. Правда, не очень большой кувшинчик - и трети ведра не будет...

Геронтий наполнил кубок, протянул раненому.

Олег Иваныч нахмурился:

- А сам что, не будешь?

- Гм... - замялся лекарь, потом махнул рукой: - А, ладно... Если только с сыром.

- Понял. С сыром, так с сыром. Пафнутий! Тащи сюда сыру! Что, что ты там кричишь? Только козий остался? Так тащи козий, какая разница, - мы ж не есть собрались - закусывать! Ну, здрав будь, Геронтий!

- За твое счастливое избавление от ран, господине!

Чокнулись.

Хороша романеица, пахуча, терпка.

- Давай-ка, Геронтий, еще по одной. Да успеешь ты еще на Торг. Кого там лечить-то? Смердов? И что с ними, бедными? Драку затеяли? Ребра друг другу пересчитали? Велика провинность! За дело хоть бились-то? Прям у Никольского храма, на паперти? Ну, богохульники, не могли другое место выбрать... А что, без тебя некому полечить?

Геронтий немного подумал и пояснил, что полечить кому, конечно, найдется. Но все это специалисты аховые - так бедных смердов ухайдакают, что те с неделю работать не смогут. Хотя, правда, какая в ноябре работа?

- Ну, иди уж, неволить не буду, - Олег Иваныч развел руками, попрощавшись с Геронтием, встал на ноги, прошелся по горнице. На этот раз хорошо получилось - башку, как третьего дня, не кружило. Видно, помогло... варево иль романея.

Короткая стрела-болт, выпущенная из арбалета Митрей, попала Олегу Иванычу точнехонько в левое нижнее ребро. Слава Богу, на излете попала, а то б вышибла ребро-то. Да и так, почитай, три ночи кость ныла, сейчас только и успокоилась. Ну, Митря, ну, смерд...

Смерд... На Москве это было ругательным словом, да и здесь, в Новгороде, мало кто уважал смердов - крестьян, живших за городскими стенами по всем обширным новгородским владениям, от Невы до Студеного моря. Никто и никогда не признавал за смердами права голоса на городском вече, однако именно они, эти забитые, лишенные избирательных прав труженики, в основном, и кормили Великий Город, несли в его пользу многочисленные повинности, от которых были освобождены свободные горожане. Алчные новгородские бояре силой, хитростью и коварством захватывали земли смердов, превращая их в свои вотчины, и самым коварным был здесь боярин Ставр. Почитай, половина его вотчин - бывшие смердов земли...

От раздумий о правовом положении смердов и возможных отрицательных последствиях этого отвлекло Олега Иваныча появление старого слуги - мажордома Пафнутия.

- Снова гости к тебе, господине, - убрав пустой кувшин, сообщил старик. - А вернее - гостья.

Гостья?

Только одна могла тут быть у него гостья...

Олег Иваныч быстро накинул на плечи кафтан и уселся к столу, разбросав перед собой кучу берестяных грамот, - изобразил кипучую деятельность.

Софья - конечно же, это была она - войдя, увидела Олега Иваныча за работой. А ожидала - лежащим и беспомощным...

- Входи, входи, боярыня-краса, - выйдя из-за стола, поклонился Олег Иваныч. - Садись, вина моего отведай. Оп... уж нету вина-то! Пафнутий, эй, Пафнутий!

Улыбнувшись, боярыня чуть пригубила принесенное Пафнутием рейнское.

- Рада наконец видеть тебя в добром здравии - за то и пью. Здрав будь! Вижу, уже весь в делах.

- Такова работа наша, - притворно вздохнул Олег Иваныч. - Некогда и щей похлебать вчерашних.

- Что ж - вчерашних-то? - засмеялась Софья. - Зашел бы... Хоть бы и завтра, после обедни. Может, нашлись бы для тебя и не вчерашние щи...

- Понял. Завтра после обедни! - закивал головой Олег Иваныч. - Сегодня все важные дела переделаю, а завтра всенепременно зайду, боярыня-краса. Сразу после обедни. Больно уж щей хочется.

Софья прыснула в рукав. Посидела еще немного. Поболтали. Хорошо, Новгород - не Москва. Попробовала б Софья на Москве так вот прийти, запросто, к малознакомому человеку в гости. Да хоть и к знакомому. Хоть и боярыня, да вдова. Поди, попробуй на Москве-то. Со свету сживут! Не то - Новгород, Господин Великий - свобода! Захотела прийти Софья - взяла да пришла! И плевать на всех хотела - имеет право - свободная женщина, новгородская гражданка!

Видно было, пр сердцу пришелся ей добрый молодец Олег Иваныч. А что, чем других хуже? Мужчина видный, статен осанкою, ликом светел; не молод, правда, так ведь и не стар - сорока нету. И при должности важной. Вот только... Хорошо бы земельки в поместье... хотя бы пару деревенек. Тогда б уж точно можно было б к Софье посвататься... А Феофил обещал, кстати!

После ухода боярыни не долго в одиночестве просидел Олег Иваныч. Зашел Панфил, купеческий староста, Селивантов, потом Гришаня заглянул. С усадьбы вощаника Петра возвращался отрок - к зазнобе своей ходил, Ульянке, - опосля Олега Иваныча решил проведать. Эдакого крюка дал - путь не близкий. Вон, дрожит, от холода, видно.

- Чего на руки-то дышишь, замерз, что ли?

Гришаня кивнул, улыбнулся.

- На вон, винца выпей, погрейся.

- Твое здоровьице, Олег Иваныч!

- Спасибо, сами не сдохните! Ну, что там на дворе владычном деется?

- Посольство в Москву собирается. Феофил-владыко решился-таки поставления от митрополита Филиппа добиваться. - Отрок вдруг хлопнул себя рукой по лбу: - Вот ведь чучело! Чуть не забыл: о тебе в палате Грановитой речь шла. Главой посольства назначил Феофил Никиту Ларионова, грамотея изрядного, а ему в помощь отец Варсонофий тебя посоветовал.

Олег Иваныч скривился:

- Какой милый, сердечный человек.

Посольство в Москву по степени опасности можно было сравнить разве что с поездкой к людоедам, причем со своими овощами в качестве гарнира.

- Что еще в Новгороде плохого?

- Михаиле Олелькович не всей Господе люб.

Вот те раз! Не люб! А на хрена тогда, спрашивается, приглашали? Хватило бы и прежнего князя - Василия Горбатого-Шуйского. Не фиг было его в Заволочье гнать. Иль он сам туда подался? Ну, да пес с ними, с обоими. О посольстве думать надо.

- У тебя, Гришаня, конечно, знакомых бояр да дьяков на Москве нету?

Отрок лишь сокрушенно развел руками.

- И у меня нету. Вот если б в Питере... Тьфу-ты. В общем, ладно, без знакомых обойдемся, первый раз, что ли. Так, думаешь, точно меня Феофил назначит?

- Как ты говоришь - "к бабке не ходи"!

- Ладно, посольство так посольство. Должность обязывает. Бок, правда, побаливает... ну, да черт с ним. А за посольство справное, знамо, можно и поместьишко выхлопотать, не всю жизнь в голых да небогатых ходить.

- Какое поместьишко, Олег Иваныч?

- Да ты не вникай, Гриша! Это я так... о своем, о девичьем.

Не прошло и двух дней, как уже почти оправившегося от раны Олега Иваныча вызвал через гонца Феофил. Встретил ласково - он всех в последнее время встречал ласково, кроме, пожалуй, несчастного Пимена, - сразу же познакомил с главой будущего посольства Никитой Ларионовым. Господин Ларионов - невысокого роста, подвижный, с живыми черными глазами - чем-то напоминал Олегу Геронтия. Такой же аккуратный, только повзбалмошней, позадиристей. Не молод - чуть постарше Олега. Взгляд прямой, открытый, но это так, к слову, - Олег Иваныч давно уже не верил открытым да честным взглядам, с тех давних пор, когда еще работал опером в родном РОВД. Вооружились изрядно - Феофил не жадничал - лихих людей на пути хватало. Охрана - все воины-профессионалы - в пластинчатых доспехах, надетых поверх длинных кольчуг, в стальных поножах, в шеломах с забралами в виде львиных морд. Мечи, секиры, копья, не говоря уж о самострелах, даже ручница имелась, для пущего врагам страху. Поди, возьми молодцов этаких! Господин Ларионов поверх кольчуги серебристой панцирь надел шикарный, миланской работы, черненым серебром украшенный. А Олег Иваныч. Олег Иваныч давно уже присматривался во владычных палатах к доспехам немецким - подарку орденскому. Эх и доспехи - красивы - не то слово! Изящны и совершенны, как изгибы тела любимой женщины. Вот только не тяжелы ли будут, в походе-то? Да и как надевать их?

- А ты, господин Олег, только верхнюю часть надевай, - посоветовал опытный Никита. - Чай, не на турнирах сражаться едем. Облачаться в них просто, смотри...

Действительно, просто. Затянули пару ремешков, кое-что подвинтили... Да не особенно и тяжело. И удобно - Олег сделал пару фехтовальных движений - нигде ничего не жало, не звякало, не мешало. Да эти латы рядом с бронежилетом - все равно что "мерседес" перед "запорожцем". Вот и верь в прогресс техники! Какой же тут прогресс? Регресс один. А врали-то господа историки: тяжелы-де доспехи рыцарские, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, - да ни фига подобного! Очень даже шевельнуть! При нужде - даже боксом заниматься можно.

- Ну, все, господин Олег, - попрощался глава посольства. - Завтра с утречка выезжаем.

- Дай Бог - в добрый путь!

Оба разом перекрестились на висящие в красном углу иконы.

Утро выдалось морозное. Трещал под копытами снег. Слева, за покрытыми белым лесом холмами, брезжил красноватой дымкой рассвет. Впереди лежали восемь дней пути - обычно столько времени добирались от Новгорода до Москвы. Позади поднимались к стылому небу купольные храмы Великой республики.

Ехали лесными дорогами, а чаще - уже замерзшими реками. Весело стучали по льду копыта, ржали кони, перекрикивались воины. Для ночевок выбирали небольшие поляны, в стороне от дороги, тем не менее - пользуемые: частенько находили оставленные кострища, еще дымящиеся, и охапки дров рядом. Утром, выезжая, так же, по обычаю, не забывали нарубить дров для едущих следом путников.

Передвигались, тьфу-тьфу, без особых приключений - хищники (серые и двуногие), видно, не решались связываться с хорошо вооруженным отрядом. Только блазнилось иногда - вроде как позади скакал кто-то... Пару раз даже слышалось лошадиное ржание. А может, казалось... Потом, после одной из ночевок, ржание слышалось впереди. А потом вообще исчезло. Ну и черт с ним.

Так и доехали до Тверской земли, проехали Волоцкий монастырь - совсем ничего до Москвы оставалось, господин Ларионов уже было и дух перевел, как вдруг, проезжая пустошь...

Выскочив из кустов, с обеих сторон разом навалились всадники в стеганых тегиляях, в колпаках, с саблями, с луками. Помчались стаей, словно волки, и так же, по-волчьи, выли.

По знаку Никиты воины без особой спешки выстроили лошадей вкруг. Выставили вперед копья, опустили забрала - ждали. Как только стали видны белки глаз передних всадников, Никита взмахнул рукой. Грянула ручница, и давно настороженные самострелы выпустили смертоносный заряд. Мало какая стрела пролетела впустую. Целились без суеты, тщательно, чего нельзя было сказать о нападавших. Те верещали, наскакивали без всякого толка и так же бестолково гибли. Потом беспорядочно отступили.

Олег, радуясь вместе со всеми, отер от крови шпагу.

Рано радовались!

- Смотри-ко, робята, снова!

Опять жуткие вопли и свист стрел - одна ударила Олегу в латы, слава богу, не пробила, но удар был сильный. Белый снег оросился кровью. Несколько воинов упали, пронзенные стрелами. А те, в тегиляях, все прибывали, визжали, привставая в седле, крутили над головами саблями, словно татары. И было их все больше и больше...