Чтение 19–й страницы книги ~Почти как люди~

Я сказал это для того, чтобы нарушить молчание. Комната была
совершенно нежилой, во всяком случае, по человеческим канонам. Пыль здесь
лежала почти таким же толстым слоем, как и наверху. Повсюду валялся самый
разнообразный хлам, и в углах скопились кучи мусора.

- Не хотите присесть? - спросил Этвуд.

Он указал на стул с мягкой обивкой, стоявший наискосок от стола.

Я направился к нему, и у меня под ногами что-то зашуршало. Тут я
увидел, что ступаю по валявшемуся на полу большому измятому куску почти
прозрачной полиэтиленовой пленки.

- Осталось от прежнего хозяина, - небрежно бросил Этвуд. - Надо бы
наконец навести здесь чистоту.

Я сел на предложенный мне стул.

- Позвольте ваше пальто, - сказал Этвуд.

- Пожалуй, я не сниму его. У вас тут вроде откуда-то дует.

Я не спускал глаз с его лица - оно не дрогнуло.

- Быстро же вы все подмечаете, - благодушно заметил Этвуд без всякой
угрозы в голосе. - Пожалуй, даже слишком быстро.

Я промолчал, и он заговорил снова:

- Однако я рад, что вы пришли. Не часто встретишь такого
проницательного человека.

- Уж не собираетесь ли вы предложить мне работу в вашей организации?
- с усмешкой спросил я.

- Эта мысль, - невозмутимо ответил Этвуд, - уже мелькнула у меня.

Я покачал головой.

- Вряд ли я вам нужен. Ведь город вы уже купили и, надо сказать,
неплохо с этим справились.

- Город! - оскорбленно вскричал Этвуд.

Я кивнул.

Он рывком отодвинул от стола стул и осторожно опустился на него.

- Я вижу, что вы ничего не понимаете, - произнес он. - Придется вам
все разъяснить.

- Давайте, - сказал я. - Для этого я и пришел.

Этвуд с серьезным видом подался вперед.

- Не город, - проговорил он тихим напряженным голосом. - Не цените
меня слишком дешево. Нечто гораздо большее, чем город, мистер Грейвс.
Гораздо большее. Полагаю, я ничем не рискую, открыв вам это, ведь теперь
меня уже никто не может остановить. Я покупаю Землю!

Есть идеи настолько чудовищные, настолько противоестественные и
возмутительные, что человеку нужно какое-то время, чтобы вникнуть в их
смысл.

К таким вот идеям относится предположение, что у кого-нибудь может
зародиться мысль - пусть одна только мысль - попытаться купить Землю.
Завоевать ее - это куда ни шло: ведь это добрая, старая, традиционная
идея, которую вынашивали многие представители человечества. Уничтожить
Землю - это тоже можно понять, потому что были и есть безумцы, которые
если и не кладут в основу своей политики угрозу всеобщего уничтожения, то,
во всяком случае, используют ее в качестве дополнительной точки опоры.

Но купить Землю - это не укладывалось в сознании.

Прежде всего, Землю купить невозможно - ведь ни у кого не найдется
такого количества денег. А если б и объявился такой богач, все равно это
бред сумасшедшего, - что бы этот человек стал делать с Землей, купив ее? И
наконец, это было неэтично и шло вразрез с традициями: настоящий бизнесмен
никогда не уничтожает всех своих конкурентов. Он может их поглотить,
установить над ними контроль, но отнюдь не уничтожить.

Этвуд балансировал на краешке стула, как встревоженная хищная птица,
- должно быть, в моем молчании он уловил осуждение.

- Тут комар носа не подточит, - проговорил он. - Все совершенно
законно.

- Возможно, - выдавил я.

Однако я чувствовал, что тут есть к чему придраться. Если б я мог
выразить это словами, я бы объяснил ему, что здесь не так.

- Мы действуем в рамках социального устройства человеческого
общества, - продолжал Этвуд. - Наша деятельность базируется на ваших
принципах и законах, которые мы соблюдаем со всей строгостью. Мало того,
мы придерживаемся ваших обычаев. Мы не нарушили ни одного. И уверяю вас,
друг мой, что это не так-то просто. Крайне редко удается провести подобную
операцию, не нарушая обычая.

Я попытался что-то сказать, но слова лишь булькнули в горле, да там и
остались.

- В наших деньгах и ценных бумагах нет ни единого изъяна, - заявил
Этвуд.

- Как сказать, - возразил я. - Что касается денег, то у вас их
слишком много, чересчур много.

Но беспокоила меня вовсе не мысль о чрезмерном количестве денег. Меня
встревожило что-то другое. Нечто куда более важное, чем эта денежная
вакханалия.

Меня насторожили кое-какие его слова и то, как он их употреблял. То,
как он произносил слово "наше", словно имея в виду себя и каких-то своих
сообщников; то, как он употреблял слово "ваше", как бы подразумевая под
этим все человечество, за исключением некой группы себе подобных. И то,
как он особо подчеркнул, что действует в рамках социального устройства
человеческого общества.

Мой мозг словно раскололся надвое. И одна его половина вопила от
ужаса, а другая призывала к благоразумию. Ибо мысль, пронзившая его, была
настолько чудовищной, что сознание отказывалось ее воспринять.

Теперь он уже улыбался, и при виде этой улыбки меня внезапно
захлестнула жгучая ярость. Вопль, исторгавшийся одной половиной моего
мозга, заглушил разумные доводы другой, и я поднялся со стула, выхватив из
кармана пистолет.

В тот момент я бы убил его. Не задумываясь, без всякой жалости я
выстрелил бы в него в упор и убил. Все равно что я раздавил бы ногой змею
или прихлопнул муху.

Но выстрелить мне не пришлось.

Потому что стрелять было не в кого.

Даже не знаю, как это объяснить. Объяснить такое невозможно.
Подобного явления еще не наблюдало ни одно человеческое существо. Ни в
одном человеческом языке нет слов, чтобы описать, что сотворил с собой
Этвуд.

Он не заколебался, постепенно растворяясь в воздухе. Он не растаял.
Что бы с ним ни произошло, это случилось мгновенно.

Только что он сидел передо мной. А через мгновение его уже не было, я
не заметил, как он исчез.

Раздался негромкий стук, как от падения легкого металлического
предмета, и по полу запрыгало несколько угольно-черных кегельных шаров,
которых тут раньше не было.

Должно быть, мое сознание мгновенно проделало какой-то сложный
акробатический этюд, но тогда я этого не заметил. И все мои последующие
поступки я приписал инстинкту - я не сознавал, что было причиной, а что -
следствием, не анализировал факты, не строил догадок и предположений, но
все это, несомненно, промелькнуло в моем мозгу, побудив меня к немедленным
действиям.

Я выронил пистолет и, нагнувшись, схватил с пола кусок полиэтиленовой
пленки. Схватил его и начал расправлять уже на пути к наружной стене, где
зияла дышавшая холодом дыра.

Направляясь к дыре, прямо на меня катились шары, и я был к этому
готов - у прикрытой пленкой дыры их ждала ловушка.

Первый шар ткнулся в дыру, увлекая за собой пленку, за первым
последовал второй, потом третий, четвертый, пятый. Я схватил концы
прозрачного полотнища, сложил их вместе и вытянул его из дыры - и в этом
импровизированном мешке, ударяясь друг о друга, взволнованно постукивали
угольно-черные шары.

В подвале оставалось еще несколько шаров - тех, что не попали в сеть,
- и теперь они в исступлении катались по полу, ища, куда бы спрятаться.

Я поднял мешок и встряхнул его, чтобы утрясти мой улов. А чтобы шары
не выскочили, как следует закрутил горловину и перебросил мешок через
плечо. Тем временем остальные шары продолжали метаться в поисках темных
уголков, и со всех сторон слышалось какое-то шуршание, шелест и шепот.

- А ну, марш в свою дыру! - крикнул я им. - Убирайтесь туда, откуда
явились!

Никакой реакции. Они все уже попрятались. И теперь следили за мной из
темных уголков, из куч хлама. Быть может, даже не видя меня. Скорей всего
просто ощущая мое присутствие. Впрочем, неважно как, но они следили.

Я шагнул вперед, и моя нога наступила на какой-то предмет. Я в ужасе
подпрыгнул.

Это был всего-навсего мой пистолет, который я выронил, когда нагнулся
за пленкой.

Я оцепенело смотрел на него, чувствуя, как у меня затряслись все
внутренности, но дрожь эта билась где-то в глубине, не в силах вырваться
наружу и завладеть всем телом - настолько оно было напряжено. Зубы мои
порывались застучать, но безуспешно, потому что челюсти были стиснуты с
такой отчаянной силой, что ныли мышцы.

Отовсюду за мной следили невидимые наблюдатели, из дыры дул холодный
ветер, а у меня за спиной, в мешке, скорей возбужденно, чем злобно,
постукивали друг о дружку шары. И еще в подвале была пустота - пустота
там, где только что было двое людей, а теперь остался один. Хуже того,