каминной полке. Музыкальная шкатулка хранилась среди наиболее дорогих
Инеку подарков в одном из шкафов. И за все эти годы, подумал он не без
огорчения, ему так и не удалось проиграть весь набор композиций до конца,
хотя пользовался шкатулкой он постоянно, - так много было уже знакомых,
которые хотелось слушать снова и снова, что он едва перебрался за середину
шкалы.
возможно, им чем-то понравилась эта станция, а может, и сам смотритель.
Они помогли ему выучить веганский язык и помимо разных других вещей
нередко привозили с собой свитки с литературными произведениями родной
планеты; без всякого сомнения, они стали его лучшими друзьями среди
инопланетян, если не считать Улисса. Но потом они вдруг перестали
появляться, и Инек не мог понять почему; он спрашивал о них у других
сиятелей, когда те прибывали на станцию, но так и не узнал, что случилось
с его друзьями.
гораздо лучше, чем в тот день в 1915 году, когда впервые описал их в своем
дневнике. Однако даже сейчас многие привычные для них идеи давались ему с
большим трудом.
особенно хорошо - старого мудреца-философа, который умер у него в комнате,
на полу возле дивана.
разговор. Старик рассказывал об извращенном этическом кодексе,
одновременно бессмысленном и комичном, выработанном странной расой
растительных существ, с которой ему довелось встретиться во время
посещения планеты на другом краю галактики, далеко в стороне от привычных
маршрутов. Старый сиятель выпил за обедом пару бокалов золотистого напитка
и, находясь в прекрасном расположении духа, с удовольствием рассказывал
случаи из своей жизни.
Инек в растерянности протянул руку, но, прежде чем он успел до него
дотронуться, сиятель соскользнул с дивана на пол.
совсем, оставив на полу лишь тело, угловатое, костлявое, уродливое, - тело
чужеродного, одновременно жалкого и чудовищного существа. Более
чудовищного, казалось Инеку, чем все, что ему доводилось видеть раньше.
смерть, оно превратилось в отвратительный скелет, заполняющий мешок из
чешуйчатой натянутой кожи. Видимо, думал Инек, с трудом подавляя в себе
смятение, именно золотое сияние делало его таким замечательным и красивым,
таким живым, стремительным и преисполненным величия. Это золотое сияние
было самой жизнью, и, когда оно уходило, оставалось нечто ужасное, при
одном только взгляде вызывающее отвращение.
очевидно, они носили его как окутывающий плащ - нечто вроде маскарадного
костюма, скрывающего их истинный облик. И ведь как странно: они носили
свое животворное начало снаружи, тогда как у всех остальных существ оно
внутри.
то и дело закрывая луну, взбирающуюся по восточному небосклону, батальоны
рваных облаков. На станции стало холодно, одиноко, и это одиночество,
казалось, простирается далеко-далеко за пределы привычного земного
одиночества.
Галактический Центр и стал ждать ответа, опершись на машину обеими руками.
станции. В Центре это не вызвало ни замешательства, ни вопросов. Они
просто дали ему указания, как следует поступить (словно такое случалось
нередко). Веганец должен остаться на планете, где застигла его смерть. С
телом необходимо поступить, как того требуют местные обычаи. Таков закон
жителей Веги-21, и это его долг перед покойным. Веганец должен оставаться
там, где он скончался, и это место навсегда становилось как бы частью
Веги-21. Такие места, сообщил Галактический Центр, есть по всей галактике.
ЗЕМЛЕ.
ОБЯЗАННОСТЯМИ?
ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ПРИГЛАШАТЬ ЕГО БЫЛО БЫ НЕРАЗУМНО.
ОКАЖЕТЕ ВЫСОКОЧТИМОМУ ПОКОЙНОМУ. ЭТО ТАКЖЕ ЗАКОН.
ПАМЯТИ ПОКОЙНОГО.
сиятелем, собираясь с духом, чтобы наклониться и поднять его с пола. Очень
не хотелось прикасаться к телу. Ему казалось, что перед ним лежит что-то
жуткое, нечистое, словно это какая-то подделка, муляж того сияющего
существа, которое совсем недавно сидело рядом с ним и разговаривало.
восхищался ими, и каждой новой встречи ждал с нетерпением - встречи с
любым из них. А теперь он весь сжался от ужаса, не в силах заставить себя
прикоснуться к мертвому сиятелю.
смотрителем ему не раз доводилось видеть совершенно кошмарных инопланетян.
Он научился подавлять свои чувства и уже не обращал внимания на внешний
вид гостей, воспринимая их просто как другие формы разумной жизни, как
людей, как братьев.
незнакомое ощущение. Но умерший гость, напомнил Инек себе, был его другом,
и, как умерший друг, он заслуживает уважения и заботы.
мертвого сиятеля с пола. Тот почти ничего не весил, словно с приходом
смерти он как бы утратил объем, стал меньше, ничтожнее. Может быть,
подумал Инек, само золотое сияние обладало каким-то весом?
пристройку, засветил там фонарь и направился в хлев.
последний раз, но ничего в хлеву не изменилось. Прочная крыша надежно
защищала его от непогоды, внутри по-прежнему было сухо и прибрано, только
везде лежала толстым слоем пыль, а с потолочных балок свисала паутина. Из
щелей в потолке клочьями повылезло вниз старое-престарое сено. Запахи
навоза и домашних животных давно уже выветрились, и теперь остался лишь
один запах - сухой, сладковатый, пыльный.
Работая в темноте - поскольку он не решился занести фонарь в заваленный
пересохшим сеном чердак, Инек отыскал дубовые доски, сложенные под самым
скатом крыши.
он, будучи мальчишкой, провел много счастливых часов в те дождливые дни,
когда на улице играть ему не разрешали. Он представлял себя и Робинзоном
Крузо на необитаемом острове, и каким-то безымянным беглецом, что
скрывается от облавы, и переселенцем, спасающимся от индейцев, которые
охотятся за его скальпом. У него было ружье, деревянное ружье, которое он
сам выпилил из доски, а затем обстругал и зачастил стекляшкой. Инек очень
дорожил этой игрушкой все свое детство - до того самого дня, когда ему
исполнилось двенадцать и отец, вернувшись из поездки в город, подарил ему
настоящую винтовку.
пригодиться, отнес их к лестнице и осторожно спустил вниз. Потом слез сам
и прошел в угол, где у него хранились инструменты. Открыв крышку сундука,
он обнаружил, что там полно старых, уже давно оставленных мышиных гнезд.
Инек выбросил на пол несколько охапок соломы и сена, которые грызуны
использовали для устройства своих жилищ, и наконец добрался до
инструментов. Металл потускнел оттого, что инструментом долго никто не
пользовался, но ничего не поржавело, и режущие кромки все еще оставались
острыми.
так же, при свете фонаря, он делал гроб и век назад, подумалось ему.
Только тогда в доме лежал его отец.
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия