включить фонарь, чтобы хорошенько все разглядеть. Хотя в этом уже не было
необходимости - именно в этот момент мой блуждающий огонек решил
вернуться.
пока, наконец, не замер на высоте 15 или 20 футов, сияя как сигнальная
ракета. Прямо под ним стоял Данго. У него не было выбора, он мог только
стоять.
волос неразрывно переплелись с ветками и листьями. Глаза у него были
ввалившиеся и измученные. В стволе, который являлся частью его тела,
виднелись червоточины и дупла, а у подножья чернели следы кострища. Я
видел, как со сломанной мной ветки капает кровь.
его.
я. - Ты хорошо знал меня.
дотянуться до меня. Он принялся осыпать меня проклятиями, а я стоял и
слушал, как кровь капает на землю, смешиваясь с каплями дождя. Когда-то мы
были партнерами в одном рискованном предприятии, но он попытался обмануть
меня. Я выдвинул против него обвинения и его выгнали. Потом он пытался
убить меня. Я поместил его в больницу на Земле, и он погиб в
автокатастрофе через неделю после выхода оттуда. Я знаю, что Данго без
тени сомнения расправился бы со мной, если б его подпустили ко мне с ножом
в руках. Но я лишил его этой возможности, устроив ему эту аварию,
поскольку знал, что он не успокоится, пока не прирежет меня или сам не
умрет. А я совсем не хотел, чтобы мне продырявили шкуру.
виду он напоминал мухомор, на котором горели глаза дикой кошки. Все зубы у
него были выбиты, а на щеке гноилась глубокая рана. Затылок его сросся с
деревом, плечи плавно переходили в ствол, а руки ему заменяли две большие
ветви.
не понимаю. Была авария, потом я вдруг оказался на этой планете...
когда найду - убью, как бешеную собаку. Потом вытащу тебя...
Пожалуйста.
Боже, как больно! Фрэнк, мне очень жаль, что я пытался обмануть тебя
тогда. Поверь мне... Пожалуйста!
пистолет, но затем медленно опустил его.
глаза наполнились слезами. Мне было тяжело видеть его мучения.
только тогда я вдруг почувствовал, что где-то совсем неподалеку есть
энерговвод. Я внезапно ощутил прилив сил и стал расти, становиться все
выше и выше, а сам Фрэнсис Сандау, как личность, становился все меньше и
меньше. Стоило мне лишь повести плечом, как раздавались раскаты грома. Я
поднял левую руку, и они переросли в непрерывный гул. Потом я резко
опустил руку, и последовавшая вспышка молнии ослепила меня, а волосы на
голове встали дыбом.
обугленных останков того, кто был некогда Данго - Ножом. Даже блуждающий
огонек куда-то исчез. Дождь хлынул, как из ведра, смыв все запахи. Я
побрел в том направлении, откуда пришел. В ботинках хлюпала вода, одежда
промокла насквозь. Как и где я уснул - не помню.
сна служат скобками, в которые заключен каждый прожитый день. Если вы
сморозили какую-нибудь глупость или причинили кому-то боль, то вы
начинаете злиться, когда вам напоминают об этом, но это - сегодня. А если
вас спросят о чем-то, что произошло вчера, то вы лишь кивнете или
усмехнетесь, только и всего. Вы уже перенеслись через небытие или
сновидение на другой островок в океане Времени. Много ли образов можно
вызвать из памяти? Сначала кажется, что много. На самом деле - все это
лишь малая толика того, что хранится где-то в глубинах памяти. И чем
дольше вы напрягаете свой мозг, тем больше подробностей всплывает на
поверхность. Поэтому, стоит мне поспать, и меня освобождает от тех
воспоминаний, что причиняют мне боль. Может показаться, что это проявление
черствости. Нет, это вовсе не означает, что я живу, не испытывая боли, не
жалея ни о чем. Просто за долгие века у меня выработался условный рефлекс:
после всякого эмоционального потрясения я засыпаю и просыпаюсь с головой
забитой мыслями о происшедшем вчера. Но, спустя некоторое время, память,
как стервятник, постепенно сужает круги и, наконец, камнем падает на
источник боли, раздирает его в клочья и пожирает, а прошлое безмолвным
свидетелем стоит рядом. Мне кажется, это называется "взгляд со стороны".
Много людей умерло у меня на глазах. Их смерть принимала самые разные
обличья. Равнодушным я никогда не оставался. Но сон дает памяти
возможность вновь завести пружину, и на следующий день моя голова снова
принадлежит мне. Потому что кроме смерти есть еще жизнь, в которой
соседствуют любовь и ненависть, радость и печаль, война и мир...
а пальцы стали холодными, как лед. На ней было лишь полосатое трико, и она
лежала, свернувшись калачиком под крохотным кустиком. Я завернул ее в свою
куртку и оставил сумку с инструментами и образцами минералов на той скале,
так потом и не вернувшись за ними. Девушка бредила, и мне показалось, что
она несколько раз произнесла имя "Ноэль", пока я нес ее к машине. На ее
теле были следы нескольких серьезных ушибов, а также множество мелких
порезов и ссадин. Я отвез ее в госпиталь, где о ней позаботились. На
следующее утро я пришел навестить ее и узнал, что она отказалась назвать
себя. Кроме того, у нее не оказалось денег, чтобы оплатить счет за
медицинскую помощь. Я сделал это за нее и заодно поинтересовался, что она
собирается делать дальше. Она сказала, что не знает. Я предложил ей пока
пожить в снимаемом мной коттедже, и девушка согласилась. Всю первую неделю
мне казалось, будто в доме поселилось приведение. Девушка все время
молчала, не отвечая на мои вопросы. Она готовила и убиралась в доме, а все
остальное время проводила, запершись в своей комнате. Но вот неделю спустя
она услышала, как я играю на старой мандолине - я впервые взял в руки
инструмент за последние несколько месяцев - и вышла из своей комнаты, села
напротив меня и стала слушать. И я играл намного дольше, чем рассчитывал,
так как впервые за все это время девушка хоть как-то отреагировала на то,
что происходило вокруг нее. Когда я, наконец, отложил мандолину в сторону,
она спросила, нельзя ли ей поиграть. Я кивнул, и девушка подошла ко мне,
взяла инструмент и заиграла. Играла она довольно средне, как, впрочем, и
я. Я послушал, потом принес ей чашечку кофе и пожелал "доброй ночи". И
все. Однако на следующий день это был уже совершенно другой человек. Она
слегка подстригла свои темные волосы и сделала прическу. Припухлость под
ее глазами также почти исчезла. За завтраком мы с ней болтали обо всем
понемножку: о погоде, о последних новостях, о моей коллекции минералов, о
музыке, о предметах антиквариата и даже об экзотических рыбках. Обо всем,
кроме нее самой. После этого мы повсюду стали ходить вместе: в рестораны,
в театры, на пляж, но только не в горы. Так прошло почти четыре месяца, и
в один прекрасный день я вдруг понял, что влюбился в нее. Конечно, я ей
ничего не сказал, но она наверняка догадалась обо всем сама. Хотя, черт
побери, я ведь не знал о ней ровным счетом ничего и чувствовал себя
неловко. Может, у нее где-то были муж и шестеро детей. Однажды она
попросила меня сводить ее на танцы. Мы пошли и танцевали на террасе под
звездами до четырех утра, пока заведение не закрылось. Когда около полудня
я проснулся, ее уже не было. На кухонном столе лежала записка: "Спасибо за
все. Пожалуйста, не ищите меня. Я должна вернуться. Я люблю вас." Подписи,
разумеется, не было. Вот и все, что мне известно об этой девушке, имени
которой я так и не узнал.
птенца скворца с переломанными лапками. Точнее, у меня сложилось
впечатление, так как они торчали в разные стороны под невероятным углом.
Он сидел, упираясь в землю перьями хвоста, а когда заметил меня, то
откинул голову назад и широко разинул клюв. Я наклонился и увидел, что его
со всех сторон облепили муравьи, поэтому поднял и стряхнул с него
насекомых. Затем, поискав куда бы его положить, решил, что небольшая
корзинка со свежескошенной травой травой подойдет лучше всего. Я поставил
корзинку с птенцом на столик под кленами. Я попытался при помощи пипетки
залить ему в горло несколько капель молока, но он едва не захлебнулся. Я
снова принялся за работу. Чуть позже я вернулся, чтобы взглянуть на птенца
и обнаружил рядом с ним на траве пять или шесть больших черных жуков. Я с
отвращением выбросил их. На следующее утро, когда я вернулся с молоком и
пипеткой, рядом с ним опять лежали жуки. Я опять навел порядок. Некоторое
время спустя я увидел, как на край корзины опустилась большая черная