двери и все.
на нас такие помои, что ввек не отмоешься.
план. Ты элегантный, должен нравиться горничным, - и Азеф высоко и гнусаво
захохотал.
Савинков. - Через три дня может быть все погибнем, а ты разводишь такую
пошлость.
как резиновые, до того гнулись, выпрямлялись и снова шли в танце.
приказания:
субботу встретимся на вокзале в зале 1-го класса. В случае неудачи все
должны оставаться на местах. - Он передал Савинкову, толстую,
радужно-розовую пачку денег.
возня, взвизги. Каляев был бледен, на бледности лица мерцали страдающие
глаза. Пиша, склонялся низко к столу.
пожилой, бородатый человек с совершенно расстегнутыми штанами. Человек был
пьян и икал.
номер попал, - и икая, заплетаясь ногами, повернулся и хлопнул дверью.
было тепло и зябко от музыки стиха.
Встал и долго стоял у окна, смотря на рассветающую улицу.
аркады, Алексей Покотилов вышел из гостиницы "Бристоль" в волнении. В минуты
волнения у него выступали на лбу кровяные капли от экземы. Он часто
прикладывал платок ко лбу. И платок кровянился. Алексей Покотилов был в
волнении не от убийства, назначенного на завтра. Он получил из Полтавы
полное любви письмо женщины. Пробужденное письмом чувство, вместе с
напряженностью ожидания завтрашнего, создали невыразимое мученье. Но мученье
настолько сладостное, что ничего так сладко режущего душу Покотилов не
переживал. Он знал, Дора из газет узнает обо всем. Это будет невыразимое
счастье! Ведь Дора не только любимая женщина, Дора
ним выйдет Дора.
Миллионной.
неровно, то напирая на него, то откачиваясь. "Может, прав Азеф?" - подумал
Савинков.
любимой женщины и вот теперь необычайное чувство, необычайное, - повторил
он, - ах, Павел Иванович, если б она только знала, что будет завтра! О, как
бы она была счастлива, как счастлива, мы решили вместе идти в террор.
простите, что я вас так называю. Хотя, правда, к чему это "вы"? Мы должны
говорить друг другу "ты", ведь мы же братья, Павел.
именно я убью Плеве. Знаешь, без революции нет жизни. А ведь революция - это
террор.
кровяной платок. Савинков думал:
равно. Ты любил когда-нибудь?
Плеве мой, я убью его. А вы должны жить и вести дальше дело террора. Жаль
только, что не увижу Ивана Николаевича. Знаешь, многие его не любят за
грубость, говорят, что резок, не по товарищески обращается, но ведь, это
такие пустяки, я люблю Ивана, как брата, он наша душа, жаль что не увижу
его...
быть оба. Я Ивана тоже люблю. Он больше чем мы нужен революции.
замечательный человек и революционер, я хочу, чтоб ты знал: - ее зовут Дора
Бриллиант, она член нашей партии, давно хочет работать в терроре, но не
могла добиться, чтоб ее взяли. Я ее больше не увижу, но это счастье, Павел!
Ты понимаешь, что это счастье?
метафизическое.
иначе жить и мы отдаем себя нашей идее. В этом наша жизнь, разве ты не
понимаешь этого?
большими помпонами, зажигал свет. Принимал капли. Бурчал что-то про себя. Он
ощущал тяжесть в груди, в области сердца. Это мучило и не давало сна. Только
к рассвету Плеве заснул.
Каляев до рассвета ходил по улицам. Боришанский проснулся от собственного
крика, снился страшный сон, но когда вскочил, не помнил, что снилось.
Иосиф Мацеевский. Заставил бромом уснуть себя и Борис Савинков...
они должны были быть готовы. Швейцер с засученными рукавами быстро мешал у
стола желатин, вполголоса напевая:
Швейцер размешивал, паял, резал. Он был силен, легок, с упрямой линией лба.
Швейцер слегка волновался, как химик, назавтра готовящийся к гениальному
открытию.
запертой комнате не слышалось. Он был в туфлях.
лег, поставив будильник на стул у кровати. В девять будильник приглушенно
затрещал. Швейцер выбрился, умылся. На полу лежал чемодан, годный для взрыва
пол-Петербурга. Увидав в окно подъезжающего извозчика, Швейцер надел пальто,
взял чемодан и вышел.
"Поехали".
прекрасным клинком Роджерса. Принес вычищенное платье. Надевая вицмундир,
ленту и звезду, Плеве посмотрел в зеркало и спросил строго:
Покотилов. Покотилов спокоен. Не говорил ни слова. У Тучкова моста увидели
фигуру Боришанского. Покотилов с двумя бомбами вылез. Боришанский сел в
экипаж. У Боришанского глаз подергивался тиком. Возле облупленного дома
купца первой гильдии Сыромятникова, извозчик-Сазонов остановился. Швейцер и
Корнев Павел
Маккарти Кормак
Андреев Николай
Быков Василий
Доставалов Александр
Распопов Дмитрий