реабилитации Малинскому ничего не оставалось, как перековаться из технарей в
политические и пойти рядовым философом в периферийный вуз.
обложке учебника красовалась только фамилия Малинского. Фамилии Золотникова
не было и в помине, хотя из трехсот страниц он сочинил больше половины.
обошлось, но с некоторым осложнением. Золотников стал рассказывать всем
подряд историю с выпуском учебника и доказывать методом от противного, что
написал книгу именно он, а никакой не Малинский. Золотников заставлял всех
подряд слюнявить химический карандаш и дописывать жирным шрифтом свою
фамилию на обложке. Таким образом он докатился до горячки. Форма, правда,
была не тяжелой, почти бесцветной, зато выперло ее в сторону совершенно
неожиданную -- Золотников с явным запозданием возжелал обучить подопечных
всяким философским премудростям, чтобы студенты обогнули тернии, выпавшие
ему.
он на лекциях. -- Не вижу ваших глаз! Мне нужны ваши глаза!
говорил Нынкин, потягиваясь.
фантазировал Артамонов.
Гриншпон.
предложил первокурсникам срочно приступить к написанию рефератов. Будто не
студентам, а ему самому предстояло эти рефераты защищать.
Почему?
улавливаю связи вашей активности с природными явлениями!
расслаблялся, сходил на нет, а теперь, напротив, распалялся как самовар. Он
метал взгляд по галерке и сразу выискивал тех, кто занимался не тем.
Захваченная врасплох тишина в аудитории стояла, как ночью в инсектарии:
кроме жужжания трех не впавших в спячку синих мясных мух, ее ничто не
нарушало. Но и этого Золотникову было мало. Его мог взбудоражить любой
пустяк, даже такой, как, например, с Пунтусом.
Золотников.
увеличивают для меня.
темные очки!
светозащитные очки?! Я что, похож на сварочный аппарат?! -- Золотников
нервничал еще сильнее, если ему отвечали спокойно.
Несите сюда тетрадь!
остановиться Золотников уже не мог -- сказывалась расшатанность нервной
системы. Его потащило вразнос.
разговоров! Своей болтовней вы мешаете заниматься делом соседям! Нынкин,
покажите конспекты!
высовывался, -- все не вовремя, а высунувшись, начинал что-то бормотать и
пытался ввести в курс какого-то своего дела.
Да-да, вам!
опередил его порыв.
не нужна! -- не сбрасывал обороты Золотников. Его фасеточные глаза засекали
в окружающей среде до сотни изменений в секунду, и ни одного левого движения
не могло ускользнуть от его взора.
законспектировал ни одной лекции. Тем более -- ни одного первоисточника.
Нынкин пользовался в основном ходячими общежитскими конспектами. Кочевание
этих вечных конспектов с курса на курс и ежегодное переписывание на скорую
руку выветрило из произведений классиков весь смысл, доведя их до абсурдных
цитаток, которые наполняли душу агностицизмом и ревизионизмом.
произведением часок-другой! Тогда вы не станете совать мне под нос эти
извращения! Я удаляю вас с лекции! Матвеенков, несите свою тетрадь! --
Золотников без удержу стал косить всех подряд.
пугали никакие угрозы. Свое легкое поведение он объяснял тем, что у него
якобы писчий спазм -- то есть полное нарушение функций письма как левой, так
и правой руки. Он даже запасся какой-то сомнительной справкой на этот счет.
Иногда от скуки Матвеенков все же дорывался до полупустой конспективной
тетради, но ни к чему хорошему это не приводило. На листах появлялась
криптография. За эти каракули Алексей Михалыча уважительно величали
заслуженным каракулеводом. В течение семестра, чтобы всегда быть в форме,
Матвеенков нажимал на гипнопедию -- постоянно клал под подушку ни разу не
раскрытый бестселлер Малинского, а к экзаменам готовился по левым записям. В
этой связи у него развилась острая способность разбираться в чужих почерках,
и самые пагубные из них, какие были у Татьяны и Фельдмана, он читал как
высокую или офсетную печать.
потоку тайнопись Матвеенкова. Будто поток никогда ее не видел.
сам по себе.
выкарабкаться из водоворота.
Матвеенкова и вновь навалился на Пунтуса: -- Вы очень вольно себя ведете!
ломитесь в нее, как в автобус!
Золотников, и кратер его рта задымился, извергая ругательства средней
плотности. На лбу у Золотникова образовалась каледонская складчатость.
Сбитый неуязвимостью Пунтуса, он стал входить в кульминационную фазу
пароксизма. -- Я... вы, Пунтус, можете уже сейчас начинать волноваться за
свое дальнейшее пребывание в институте! Я уволю... я исключу вас за
академическую задолженность! Считайте, что экзамен у вас начался с этой
минуты! Я предложу вас комиссии, которая соберется после трех неудачных
попыток сдать экзамен мне!
когда закончит отвечающий, Климцов поднимал руку и просил слова, чтобы
дополнить. Золотников любил, когда дополняют. Это означало, что семинар
проходит живо и плодотворно. Чем длиннее было дополнение, тем больше
снималось баллов с предыдущего отвечающего.
пришествию. Добра ждать было неоткуда -- новую троллейбусную ветку провели в
трех кварталах от микрорайона, в котором жил Золотников. Даже этот пустяк
мог сильно сказаться на его экзаменационном настроении. К тому же, дав
интервью, философ попал спиной на снимок в областную газету. Лучше бы он
вообще выпал за кадр.
конспектов и первоисточников, наполняя жилье материализмом, а голову --
блажью.
способ закрепления пройденного материала.
никаких консультаций, -- соглашался с ним Гриншпон.
-- предложил Артамонов верный прием от сглаза и отчаянно принялся засыпать.
запасся специальной литературой, чтобы тут же документально подтверждать
безграмотность. Рассадил всех экзаменуемых по одному за стол и принялся
исподлобья наблюдать за ними.
шпаргалок я вас, кажется, предупреждал!