этого вытащить. Точно знал, что не шевельнут. По себе знал.
эту никуда не собирался передавать. Просто неприятен ему был этот угрюмый
страх, эта расплата задним числом и этот человек тоже. И никак он не мог
отказать себе в удовольствии оставить Федора Инатоиича со страхом наедине.
Пока без выводов.
Пора уж было глянуть и на этот уголок своих владений, по нагрянуть туда он
решил неожиданно и поэтому ничего Федору Ипатовичу не сказал. Отложил эту
папку, очень крупными буквами написал матери внеочередное -- когда тут
вернешься, неизвестно -- письмо и стал собираться в дорогу. А когда открыл
чемодан, в который -- так уж случилось -- почти не заглядывал с момента
отъезда из Ленинграда, то на самом дне обнаружил вдруг маленькую посылочку.
И со стыдом вспомнил, что посылочку эту передали ему в Ленинграде через
третьи руки с просьбой при случае вручить ее учительнице в далеком поселке.
В том самом, куда только-только собрался поехать.
при этом, и положил ее в рюкзак. На сей раз на самый верх, чтобы вручить по
прибытии, еще до того, как отправится на Черное озеро. А потом пошел в
читальный зал и долго копался там в старых книгах.
в жизни бывает. Без знамений и чудес.
13
нелепо было, как во времена Якова Прокопыча. А закончив этот торопливый, без
перекуров и перерывов, обязательный труд, умывался, причесывался, рубаху
одергивал и шел к аварийной пятистеночке Нонны Юрьевны. Ходко шел, а вроде
бы и не семенил, торопился, а себя не ронял. Мастером шел. Особой походкой:
ее ни с чем не спутаешь.
синяков еще не растеряв, что Филя с Черепком ему наставили, затосковал Егор,
замаялся. Ночь целую не спал не от боли, нет! С болью то он давно
договорился на одном топчане спать -- ночь не спал, вздыхал да ворочался,
сообразив, что обманул он робкую Нонну Юрьевну. Не выходило там в
тридцаточку, как ни кумекал Егор, как ни раскидывал. Не взял он того в
соображение, что не было у Нонны Юрьевны во дворе ни доски, ни бревнышка и
весь лес, значит, предстояло добывать на стороне. И пахло тут совсем не
тридцаточкой.
промах -- его и беспокойство. Побегал, поглядел, посуетился, со сторожем
лесосклада о ревматизме покалякал, покурил с ним...
закончилось. Не смогло бы Егорово горло никаких других слов произнести,
просто физически не смогло бы; сдавило бы его, и конец всякому разговору.
Скорее он бы хату свою собственной кожей покрыл, чтоб не текла, проклятая,
чем о лесе бы заикнулся, скорее столбом бы в углу перекошенном замер, но в
аварийной квартире Нонны Юрьевны заместо столба замереть было невозможно, и
потому Егор, языком костенея, брякнул на том перекуре:
выскочив. Но сторож ничего такого не заметил, поскольку размышлял напрямик:
напугается и не даст. Мало сказать -- себя наказать. Так как же тут
говорить-то без опыта?
быстренько: -- И еще пять штук.
напополам. Получается две пол-литры.
бревнышко. А Егор пока прикидывал:
третья доска. Висит на одном гвозде. Не, не репетируй: начальство ходит.
Ночью. Машину оставь за два квартала.
уверенность, что с ним договариваются всерьез.-- За три оставлю.
запыхался, тогда и радоваться перестал. И даже остановился.
еще махорка. А больше ничего: все свои деньги он всегда в кулаке носил. Либо
получку -- до дому, либо пай в тройственном согласии -- из дома. А тут целых
восемь рублей требовались. Восемь рубликов, как за пуд лыка.
уложимся. У знакомых занять --
покручинился и вдруг решительно зашагал прямо к собственному дому.
В избе пар стоял -- не проглянешь: стирка, понятное дело. И сама над корытом
-- потная, красная, взлохмаченная -- и поет. Мурлычет себе чего-то, но не
"тигры" свои, и потому Егор прямо с порога и брякнул:
выпрямится она, пену с рук смахнет, грудь свою надует и -- на четыре квартала
в любую сторону. И он уж подготовился к воплям этим, уже стерпеть все
собирался, но не отступать, а в перерывах, когда она воздух для повой порции
заглатывать начнет, втолковынать ей, кто такая Нонна Юрьевна и как нужно
помочь ей во что бы то ни стало. И так он был ко всему этому готов, так на
одно и устремлен и заряжен, что поначалу даже ничего и не понял. Не
сообразил.
опутанные,-- руки вытерла и из-за Тихвинской божьей матери (маменьки ее
благословение) коробку из-под конфет достала.
вернулась. Посмотрел Егор на деньги, враз пустоту -- волнующую, знакомую-в
животе ощутив. Посмотрел, сглотнул слюну и взял ровно восемь рублей:
погромче вроде бы. Вот почему, передавая сторожу бутылку и четыре рубля
чистыми, Егор посуровистей свел выгоревшие свои брови и спросил построже:
нет, инспектора тоже нет. Так кого обманывать? Себя? Невыгодно. Тебя, что
ли? Обратно невыгодно: второй раз не придешь.
дремоты-то.
поспешал куда-то, хотя поспешать было еще не время. Он был чудовищно горд
своей инициативой и деловой хваткой, но где-то рядом с гордостью шевелилась
большая черная пиявка. Поднимала тупую голову, нацеливая присоску в самое
больное, и тогда Егор вдруг вскакивал и метался, и, чем меньше оставалось
времени до воровского часа, тем все чаще поднимала пиявка эта свою голову и
тем все быстрее и суматошнее метался Егор.
бы он сапоги свои последние загнал и расплатился бы честь по чести, чем вот
эта вот пиявка, что ворочалась где-то возле самого сердца. Но выписать тес
этот через контору, оплатив его по государственной цене, было немыслимо не
только потому, что никто не купил бы у Егора его заветных сапог, а потому
лишь, что контора эта имела право продавать частным гражданам только
"неликвиды" -- продукцию загадочную и по содержанию и по форме, из которой
при самой великой хитрости можно было бы выстроить разве что малогабаритный
нужник. Вот почему все изыскания заднего Егорова ума,-- а он им был особо
крепок,-- все эти изыскания носили, так сказать, характер
отвлеченно-теоретический. А практический выход тут был один: через третью
доску обратно к углу.
благодаря им, Егор Кольку в ночной тот разбой не взял, ни единым словом об
этом деле не обмолвился и Харитине своей велел молчать. Впрочем, это она и
без него сообразила и еще загодя сказала:
перехватило, кончил он почти что шепотом: -- Ну, и слава богу!
медведя хаживал, и тонул, и спасал, и пьяных разнимал, и собак успокаивал.
Слово "надо" для него всегда было-что было не удивительно, а вот что до сих
пор сохранилось!--всегда было самым главным словом, и когда звучало оно -- в
нем ли самом или со стороны,-- тогда и страх, и слабость, и все его немощи
отступали на седьмой план. Тогда он шел и делал то, что надо. Без страха и
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Жюль Верн
Конюшевский Владислав