Чтение 19–й страницы книги ~Монсеньор Кихот~

я занимался.

- _Знать_ я ничего не знаю.

- Я же достаточно ясно вам сказал. До того, как вы отправились спать.

- Ах, Санчо, я привык забывать, что мне говорят.

- Это же была не исповедь.

- Нет, но когда ты священник, легче относиться ко всему, что тебе
говорят, как к исповеди. Я никогда не повторяю того, что мне кто-то
сказал, - даже, по возможности, про себя.

Санчо что-то буркнул и замолчал. Отцу Кихоту показалось, что его
спутник несколько разочарован, и он почувствовал себя немного виноватым.

Когда они уселись в ресторане "Валенсия" неподалеку от Главной площади,
в маленьком внутреннем дворике за баром и отец Кихот глотнул белого вина,
настроение у него стало понемногу улучшаться. Он получил большое
удовольствие от посещения дома Сервантеса, куда они прежде всего
отправились и что обошлось им по пятьдесят песет каждому (интересно,
подумал отец Кихот, не впустили бы его бесплатно, если бы он назвал свое
имя кассирше). В доме стояла мебель, часть которой действительно
принадлежала Сервантесу; письмо королю по поводу налога на масло,
написанное его рукой, висело на побеленной стене, и отец Кихот живо
представил себе эту стену, забрызганную кровью, в ту страшную ночь, когда
в дом внесли окровавленного дона Гаспара де Эспелата и Сервантеса
арестовали по ложному подозрению как соучастника в убийстве.

- Его, конечно, выпустили на поруки, - сообщил отец Кихот Санчо, - но
представьте себе, каково ему было продолжать жизнеописание моего предка
под бременем такой угрозы. Я иной раз думаю, не о той ли ночи он
вспоминал, описывая, как _ваш_ предок, став губернатором острова, велел
отправить одного парня на ночь в тюрьму, и парень заявил: "Как ни велика
власть вашей милости, а все-таки вы не заставите меня спать в тюрьме"
[Сервантес, "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский", ч.2, гл.49, пер.
Н.Любимова]. Возможно, именно так сказал и старик Сервантес судье.
"Предположим, вы велите заточить меня в тюрьму, и заковать в цепи, и
бросить в камеру, и все равно, если я не захочу спать, не в вашей власти
заставить меня".

- Сегодня жандармы знали бы, как на это ответить, - сказал Санчо. - Они
одним ударом живо уложат тебя спать. - И мрачно добавил: - Я бы не
возражал сейчас поспать.

- Но ваш предок, Санчо, был добрый человек, и он отпустил парня. Так же
и судья поступил с Сервантесом.

И тут во внутреннем дворике, где солнце золотило белое вино в бокалах,
мысли отца Кихота вернулись к Марксу. Он сказал: - А знаете, я думаю, мой
предок вполне поладил бы с Марксом. Бедняга Маркс, у него ведь тоже были
свои рыцарские книги, принадлежавшие прошлому.

- Маркс смотрел в будущее.

- Да, но он все время оплакивал прошлое - воображаемое прошлое.
Послушайте вот это место, Санчо. - И отец Кихот достал из кармана
"Манифест Коммунистической партии". - "Буржуазия разрушила все феодальные,
патриархальные, идиллические отношения... В ледяной воде эгоистического
расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского
энтузиазма..." [Маркс К., Энгельс Ф., "Манифест Коммунистической партии",
I]. Неужели вам не слышится голос моего предка; оплакивающего навсегда
утраченные времена? Мальчиком я наизусть выучил его слова и до сих пор
помню их, хотя, может быть, и не совсем точно. "Между тем в наше время
леность торжествует над рвением, праздность над трудолюбием, порок над
добродетелью, наглость над храбростью и мудрствования над военным
искусством, которое безраздельно царило и процветало в золотом веке
странствующих рыцарей... Амадиса Гальского... Палмерина Английского...
Роланда..." [Сервантес, "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский", ч.2,
гл.1, пер. Н.Любимова]. А теперь послушайте еще один отрывок из
"Коммунистического манифеста" - вы не сможете отрицать, что Маркс был
самым настоящим последователем моего предка: "Все застывшие, покрывшиеся
ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными
представлениями и воззрениями, разрушаются; все возникающие вновь
оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть" [Маркс К., Энгельс
Ф., "Манифест Коммунистической партии", I]. Он был настоящим пророком,
Санчо. Он даже предвидел появление Сталина: "Все сословное и устоявшееся
исчезает, все священное оскверняется..." [Маркс К., Энгельс Ф., "Манифест
Коммунистической партии", I].

Какой-то человек, обедавший в одиночестве на том же дворике, застыл, не
донеся вилки до рта. Но как только Санчо взглянул на него через
разделявшее их пространство, он пригнул к тарелке голову и принялся
поспешно есть. Санчо сказал:

- Не читали бы вы так громко, отче. Возглашаете, точно в церкви.

- Немало написано мудрых истин не только в Библии или у святых отцов. И
эти слова Маркса требуют того, чтобы их громко возглашать... "Священный
трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма"...

- Франко, конечно, умер, отче, но все равно, пожалуйста, будьте хоть
немного осмотрительнее. Тот человек прислушивается к каждому вашему слову.

- Подобно всем пророкам, Маркс безусловно допускает ошибки. Даже
апостол Павел склонен был ошибаться.

- Не нравится мне портфель этого человека. Такой обычно носят служивые.
А я чую полицейского за тридцать метров.

- Позвольте я приведу вам то место, которое я считаю самой крупной
ошибкой Маркса. Все его дальнейшие ошибки пошли отсюда.

- Ради всего святого, отче, если уж вам так необходимо это прочесть, -
читайте хотя бы тихо.

И отец Кихот, чтобы потрафить мэру, заговорил чуть ли не шепотом. Санчо
пришлось пригнуться к нему, чтобы расслышать, - вид у них был определенно
как у заговорщиков.

- "У пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не
имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями; современный
промышленный труд, современное иго капитала... стерли с него всякий
национальный характер" [Маркс К., Энгельс Ф., "Манифест Коммунистической
партии", I]. Возможно, так оно и было, когда он об этом писал, Санчо, но с
тех пор мир пошел по совсем другому пути. А послушайте вот это:
"Современный рабочий с прогрессом промышленности не поднимается, а все
более опускается ниже условий существования своего собственного класса.
Рабочий становится паупером..." [Маркс К., Энгельс Ф., "Манифест
Коммунистической партии", I]. Знаете, несколько лет тому назад я
отправился отдыхать с одним другом-священником... звали его... о, господи,
до чего же забываются имена после одного-двух бокалов. У него был приход в
Коста-Брава (в ту пору "Росинант" был еще совсем молоденький), и я там
видел английских пауперов - как их именует Маркс, - которые жарились на
солнце на местных пляжах. Ну а если говорить о стирании национального
характера, так они заставили местных жителей открыть лавочки, где торгуют
рыбой с жареной картошкой, иначе они перебрались бы в другие места - может
быть, во Францию или в Португалию.

- Ах, англичане, - протянул Санчо, - об англичанах нечего и говорить -
у них во всем свои правила, даже в экономике. Русский пролетариат тоже
теперь пауперами не назовешь. Мир многому научился у Маркса и у России.
Русский пролетариат отдыхает бесплатно в Крыму. А там не хуже, чем в
Коста-Брава.

- Пролетарии, которых я видел в Коста-Брава, сами платили за свой
отдых. Сегодня пауперов можно найти только в "третьем мире", Санчо. Но это
не потому, что победил коммунизм. Не кажется ли вам, что так было бы и без
победы коммунизма? Да ведь этот процесс уже начинался, когда Маркс писал
свои труды, только он этого не заметил. Потому коммунизм и распространяют
насильно, применяя силу не только против буржуазии, но и против
пролетариата. Гуманизм, а не коммунизм, превратили паупера в буржуа, а за
гуманизмом всегда стоит тень религии - христианской религии, как и
Марксовой. Сегодня мы все буржуа. И не говорите мне, что Брежнев не такой
же буржуа, как вы и я. Разве так уж будет плохо, если в мире все станут
буржуа - кроме таких мечтателей, как Маркс и мой предок?

- Послушать вас, отче, так мир будущего похож на страну Утопию.

- О, нет, гуманизм и религия не покончили ни с национализмом, ни с
империализмом. А именно они возбуждают войны. Войны объясняются ведь не
только экономическими причинами - их порождают человеческие страсти,
например, любовь; они происходят из-за того, что не нравится чей-то цвет
кожи или чей-то акцент. Иногда из-за того, что у кого-то остались
неприятные воспоминания. Вот почему я рад, что у меня короткая память
священника.

- Вот уж никогда не думал, что вы занимались политикой.

- Не "занимался". Но мы с вами давно дружим, Санчо, и я хочу вас
понять. "Капитал" всегда отпугивал меня. А эта книжица - другое дело. Она
написана хорошим человеком. Таким же хорошим, как и вы... и тоже
заблуждавшимся.

- Время покажет.

- Время никогда ничего не показывает. Слишком коротка наша жизнь.

Мужчина с портфелем положил на тарелку нож с вилкой и знаком попросил у
официанта счет. Когда счет принесли, он быстро расплатился, даже не
проверив его.

- Ну вот, - сказал отец Кихот, - теперь вам, Санчо, будет легче
дышаться: этот человек ушел.

- Будем надеяться, что он не вернется и не приведет сюда полицию. Очень
он внимательно смотрел на ваш нагрудник, когда уходил.

Отец Кихот решил, что можно уже не шептаться и говорить свободнее.

- Наверное, потому, что я много читал святого Франциска Сальского и
Хуана де ла Крус, - сказал он, - я, конечно, нахожу восхищение буржуазией,
которое порою встречается у бедняги Маркса, несколько противоестественным.

- Восхищение буржуазией? Что вы этим, черт побери, хотите сказать?

- Экономист, конечно, не может не смотреть на все с чисто