зарыдала соседская дворняга в переулке, морозно дребезжа, звякнул колокол.
Яблонька за окном начала дергаться, шевелиться, приближаясь к окну. Все в
комнате сделалось живое, задвигалось тенями, замельтешили кресты от рам на
полу и на стене.
ты, что ты, маленькая! Не бойся..." - Бояться нечего - опасность лейтенант
сразу бы почувствовал - нюх у него вышколен войною.
ярко, весело отгорела хата, заваливаясь шапкой крыши набок, соря ошметками
пламени по огороду.
очень резво пластала хата. Борис знал, что в хатах этих матица - она и
дымоход. Пока топят соломой - ничего, но как запалят дрова или скамейки, да
еще и бензинчику плеснут солдаты - ни жилья тогда, ни портянок.
кинутое на плечи.- Шкура продажная! Так ему и... На пересылке служил, в
подхвате у фашистов. Наших людей, как утильсырье, там сортировал: кого в
Германию, кого в Криворожье - на рудники, кого куда...
то бледным, заваливаясь в тень, и лишь глаза, зачерненные ресницами,
светились накаленно и злобно.
Барственный такой. С собакой в Россию пожаловал. На собаке ошейник
позолоченный. Лягуха и лягуха собака - скользкая, пучеглазая... Фашист этот
культурный приводил с пересылки девушек - упитанных выбирал... съедобных!
Что он с ними делал! Что делал! Все показывал им какую-то парижскую любовь.
Одна девушка выпорола глаз вальяжному фрицу, за парижскую-то любовь... Один
только успела. Собака загрызла девушку...- Люся закрыла лицо руками и так
его сдавила, что из-под пальцев покатилась бледность,- на человека, видать,
притравленная. Перекусила ей горло разом, как птичке, облизнулась и легла к
окну... там!.. Там!..- показывала Люся одной рукой, другой все зажимала
глаза. Чувствуя, как холодеют у него спина и темя, понимая, что Люся видит
что-то страшное, Борис придушенно спросил:
трясла, трясла головой, закатившись в сухих рыданиях.
успокоилась. "Бить! Бить так, чтобы зубы крошились! Правильно, Филькин,
правильно!" - вспомнив командира роты, утренний бой, овраги, Борис вспомнил
и собаку с дорогим ошейником, рвущую убитого коня: "Она! Надо было
пристрелить..."
Люси Борис заключил - не без ее участия.- Повесили на сосне. Собака его выла
в лесу... Грызла ноги хозяина... До колен съела...- дальше допрыгнуть не
могла. Подалась к фронту. Там есть чем пропитаться... А вражина безногий
висит в темном бору, стучит скелетом, как кощей злобный, и пока не вымрет
наше поколение - все будет слышно его...
больше никаких голосов не слышно, и колокол не звонил.
подчистую...
своей, что пришла к нему в далекий-далекий вечерний час. Он отвел ее обратно
на кровать, укрыл одеялом и, успокаивая, приложил ладонь к гладкому покатому
лбу. Она притихла под его рукою, и спустя время ознобная дрожь перестала
сотрясать ее.
Люся.- Я хочу к ним привыкать. Хочу все знать о тебе.
тяжких видений.
мать преподает русский и литературу. Школа наша в бывшей гимназии. Мама
училась в ней еще как в гимназии.- Он прервался, и Люся женским чутьем,
особенно обострившимся в эту ночь, уловила, как он снова отдаляется от нее.-
Когда-то в наш городок был сослан декабрист Фонвизин. С его жены, генеральши
Фонвизиной, Пушкин будто бы свою Татьяну писал. Мама там десятая или
двенадцатая вода на киселе, но все равно гордится своим происхождением. Я,
идиот, не запомнил родословную мамы,- он улыбнулся чему-то своему, закинув
руки за голову, глядя в какую-то свою даль.- Улицы и переулки в нашем
деревянном городке зарастают всякой разной топтун-травой. Набережная есть.
Бурьян меж бревен растет, птички в щелях гнезда вьют. Весной на угреве
медуница цветет, летом - сорочья лапка и богородская травка, и березы
растут, старые-старые. А церквей!.. Золотишники-чалдоны ушлые были:
пограбят, пограбят, потом каждый на свои средствия - храм! И все грехи
искуплены! Простодушны все-таки люди! Ну а теперь в церквах гаражи, пекарни,
мастерские. По церквам кусты пошли, галки да стрижи в колокольнях живут. Как
вылетят стрижи перед грозой - все небо в крестиках! И крику!.. Крику!.. Ты
не спишь?
молодой были. Я у них поздныш, вроде как бы сын и внук сразу...- Он поправил
подушку, навалился на нее грудью.
в крови, жили в нем, волнуя и утешая его, были им самим. А разве себя
перескажешь?
завалившимся срубом набережной скапливался туман, конопатил щели меж бревен,
заячьими шапками надевался на купола церквей, на прибрежные будки и бани, на
рекламные тумбы, на кусты. От реки шел запах прелой коры, днем туманы пахли
убитым лесом. Коренная вода подбиралась к дамбе, вымывала из-под срубов
землю, отрывала гнилые сутунки.
таинственного добра: бутылочных стекол, черепушек, озеленелых от плесени
монет, костей, медных крестиков. В лужах под дамбой бедовала прозевавшая
отход реки рыбья мелочь. Вороны прыгали вдоль распертой землею дамбы, хищно
совали головы под бревна и заглатывали рыбешек с жадным клекотом.
гнильем. Рыбешки измученно бились в теплых руках, лезли меж пальцев.
Отпущенные, лежали они поверх воды, пошептывая судорожными ртами, и, пьяно
качаясь, уходили ненадолго в глубину. Но их, как сухие ивовые листья,
выталкивало наверх. Набравшись сил, с уже осознанным страхом, малявки
шильцами втыкались вглубь, припадая ко дну, высматривая корм и клубящуюся в
воде родную стайку.
эту пору, да и весь городишко пахли рыбой, плесенью мхов, вянущей
огородиной. Штабеля бочек поленницами росли выше и выше, пароходов, баржей
приставало все больше и больше, обветренного, истосковавшегося по обществу,
пододичавшего народа - северных рыбаков, людно и густо делалось. Играли
гармошки на берегу, повизгивали за омулевыми и муксуньими бочками женщины,
ребятишки подсматривали стыдное. Ночи делались шаткие, неспокойные, все в
городе пело и гуляло, как при древних золотишниках, вернувшихся с фартом.
Парят себя ветками - комары и мошки заедают,- улыбаясь, заговорил Борис, и
Люся догадалась, что перед ним прошли какие-то, лишь ему известные картины,
и он продолжал их видеть отдельно от нее.
куда-то, блаженно улыбаясь.
или орехами кедровыми потчуют девок пареваны. Рты у всех черные. Городишко
засыпан ореховой скорлупой... Да что про комаров да про ягоды?! -
спохватился Борис.- Давай лучше мамины письма почитаем.
привык свое делить пополам, и время нужно, чтобы все у них стало одним: и
жизнь, и душа, и мысли.
что он всю жизнь будет вот так посылать ее и она не устанет быть у него на
побегушках.
отойдет. Мучается. Зачем такого мальчика поить? - выговаривали лейтенанту
Люся, вернувшись с сумкой.- Ох, Борька! - она погрозила ему пальцем.-
Балованный ты!
бокса отдал в лесокомбинатовский клуб. И мне там сразу нос расквасили. В
секцию меня мама больше не пустила, но папа везде с собой брал: на рыбалку,
на охоту, орехи бить. Однако нить никогда не позволял. А этот, чердынский,