следующий раз, когда какой-нибудь добрый самаритянин приютит васт хоть
спасибо скажите. Даже в гостиницах постояльцы с вечера предупреждают о
своем отъезде.
хуже слизняков или гусениц. Я почувствовал, что краснею. Кошмарная женщина!
хамства.
спеша тронула машину с места, и мы остались вдвоем, совершенно
раздавленные. Опять этот дом, который мы несколько часов назад покинули,
как полагали, навсегда, - было отчего пасть духом. А уж на кого мы были
похожи после нашего бессмысленного марш-броска - бродяги-оборванцы, да и
только, хлюпики несчастные. Даже известие о скорой починке машины нас уже
не обрадовало. Из дома вышел Раймон и кинулся к нам, он был в коротких
кожаных штанишках, какие носят баварцы. При виде карлика, осклабившегося во
весь рот, нам стало и вовсе тошно; если бы он хоть заикнулся о нашей
позорной эскападе, мы бы его, наверно, убили на месте.
съездить с ним в гараж, дабы своими глазами посмотреть, как продвигается
ремонт. Он распорядился отбуксировать туда машину. Не позже трех часов она
будет на ходу. Все это прозвучало вполне убедительно, сомнения наши
развеялись. Да и разве могли мы теперь возражать или противиться? Но
сначала карлику приспичило сделать снимок на память. Он сходил за
"поляроидом" и щелкнул нас два или три раза; помню, как насупилась Элен,
вынужденная позировать человеку, которого на дух не переносила. Вид у нее
был жалкий, она зябко куталась в анорак, губы посинели. В "рейндж-ровере" я
растирал ее, чтобы согреть.
Тяжелые тучи лежали на склонах гор. Снег в низинах превратился в волнистую
корку, напоминавшую безе. Было одиннадцать часов, почти середина этого
безумного дня, - а я даже не подозревал, чем он закончится. После крутого
поворота, в какой-то полупустой деревне, Раймон затормозил перед невзрачным
домишком, который украшала выцветшая вывеска. С поднятым капотом, словно
девица, задравшая юбки, наша машинка стояла над ямой в ремонтной
мастерской, где пахло смазкой и горелой резиной. На стенах - календарь с
красотками в бикини, реклама мишленовских шин и прейскурант. Куча старых
покрышек у дверей, бетонный пол в черных масляных пятнах, повсюду
разбросаны всевозможные инструменты. Подошел, шаркая ногами, хозяин гаража,
все такой же расхристанный, в спецовке поверх рваной фуфайки. Когда,
интересно, этот тип в последний раз мылся? С ухмылкой, разозлившей меня еще
вчера, он подтвердил слова Раймона. Со станции техобслуживания в Доле ему
еще утром доставили новенькую ось - он помахал ею перед нами, будто
вещественное доказательство предъявлял или клялся частицей Креста.
Господня. Ему-де придется разобрать часть двигателя, чтобы добраться до
коробки передач, но к обеду он закончит; к тому же скоро придет еще один
механик, вдвоем они быстро управятся. Сейчас он как раз заряжает
аккумулятор, который за ночь сел. Да наплети он что угодно, скажи, что
машину надо распилить электропилой, чтобы она поехала, мы бы и это
проглотили. Он похлопывал ладонью по капоту, как жокей по холке лошади, и
все повторял: "Это вещь, отличная работа", - уж не знаю, то ли восхищался
мастерством немцев, то ли опасался повредить сложную механику. Раймон вился
вокруг нас мелким бесом, энергично кивал на каждое слово механика, сияя от
радости: ведь мы могли убедиться, что все наконец улаживается.
чего доброго, опять спустит собак, увидев, что мы в который уже раз
вернулись. Но от хозяйского гнева мы были избавлены - ни он, ни его супруга
даже не показались. Раймон был за хозяина: он подал нам кофе, приготовил
горячую ванну и предложил подождать наверху, пока пригонят машину. Странная
деталь: кровати в нашей спальне были застелены теми же простынями, как
будто подразумевалось, что мы вернемся. Но за несколько часов с нами
произошло столько всего несуразного, что на эту маленькую странность мы и
внимания не обратили. Потеплело, снег подтаивал, кусочки льда срывались с
балконов и маленькими кинжалами вонзались в белое покрывало. Расторопный
слуга был настолько любезен, что принес нам перекусить - немного ветчины со
сморчками, салат из рапунцеля с орехами, сыр, фрукты, даже бутылку
"Шато-Шалона"; при виде такого великодушия у нас отлегло от сердца. Мы были
совсем разбиты: к физической усталости добавилось еще и унижение. Наша
попытка к бегству с позором провалилась, чудо еще, что хозяева не держали
на нас зла. Я подумал, что надо бы из Парижа послать им цветы, чтобы хоть
как-то извиниться: все-таки наше поведение ни в какие ворота не лезло.
появлялся откуда ни возьмись, да так проворно, прямо вездесущий какой-то;
этот трудяга суетился, бегал вверх и вниз по лестнице то за солью, то за
горячей водой, приносил нам масло, поджаренный хлеб, как самым дорогим
гостям. Элен, видно, хотелось отыграться на нем за наши незадачи: ей то и
дело чего-то не хватало, и коротышка поспешал, не выказывая ни малейшего
раздражения. Я знал, что он, уж конечно, получит от нее чаевые - это было в
ее обычае, дай Бог, чтобы она не переусердствовала в своей щедрости. Около
половины третьего, когда мы, покончив с едой, маленькими глоточками
потягивали восхитительный кофе, дом вдруг ожил, послышались шаги. Раймон
заглянул к нам и сказал, что они со Стейнерами едут за покупками в город,
вернутся только вечером. Через час или два приедет механик с машиной. Он
попросил нас хорошенько запереть дверь, а ключ оставить под ковриком и
пожелал счастливого пути. Я готов был расцеловать его на радостях.
снежной пыли. Машина Стейнерши стояла в гараже. Мы с Элен остались одни.
Она решила вздремнуть, - нам еще предстояло шесть часов пути до Парижа. А
мне почему-то спать больше не хотелось. В отсутствие хозяев у меня возникло
какое-то странное ощущение свободы. Однако же они были на диво доверчивы -
оставили нас в доме без надзора, и это после того, как мы их так грубо
оскорбили. Я спустился на первый этаж; ступеньки скрипели и трещали, но
меня это больше не волновало. Только тиканье больших стенных часов да
бульканье воды в трубах нарушали тишину. Я чувствовал себя как ребенок,
пренебрегший запретами взрослых и знающий, что ему за это ничего не будет.
В гостиной полюбовался расставленными на полочках безделушками из слоновой
кости - стоили они, должно быть, целое состояние. Потом снял трубку
телефона и услышал гудок, но, когда набрал наш парижский номер,
механический голос сообщил мне, что линия неисправна. Я маялся от безделья
и не то чтобы искал что-то конкретное, во мне все было интересно.
Жерома и Франчески, расположенными в противоположном крыле дома, - Раймон
вчера показал мне их мельком. Я на цыпочках проскользнул в комнату мадам
Стейнер. Скудостью обстановки она напоминала монашескую келью. На большом
письменном столе светлого дерева стоял компьютер, лежали пакетик с
засахаренными фруктами, коробочка шоколадных трюфелей, а также "Дороги,
которые никуда не ведут" Мартина Хайдеггера. Старенький радиоприемник
мурлыкал слащавую до слез песенку. Зашел я и к Стейнеру. Кровать в его
комнате была застелена, но смята, под ней валялась пара ботинок. Вместо
философских трудов, которые изучала его жена, я обнаружил сваленные прямо
на полу десятки журналов мод за последние годы. Некоторые страницы были
помечены галочкой или крестиком. В ящике открытого комода мне попались
какие-то личные письма, счета от поставщиков и за электричество. Я прилег
на минутку, проверяя упругость матраса, принюхался к подушке, но столь
характерного запаха Стейнера не почувствовал. Нашел на ковре несколько
мелких монет и машинально сунул их в карман. Потом вернулся в гостиную, еще
раз пошарил взглядом по книжным полкам, по томам в кожаных переплетах - мне
очень хотелось прихватить их с собой, особенно иллюстрированное издание
басен Лафонтена 1875 года. Я взял две книги, попытался заполнить пустоты и
скрепя сердце поставил обе на место.
Кастрюли, сковородки, кокотницы сияли, медные блюда разных размеров висели
в ряд на стене по ранжиру. Электронная техника уживалась здесь с
классической кухонной утварью. В плетеной корзине лежала на соломенной
подстилке дюжина кругленьких; гладеньких яиц. Два огромных, размером с
платяной шкаф, холодильника стояли друг против друга, мерно гудя, словно
огромные белые пчелы. Я открыл один, потом другой - оба ломались от
всевозможной снеди и свежих овощей. В отделения для молочных продуктов
выбор не уступал дорогому отелю. С такими запасами можно было выдержать
осаду. Голода, что ли, панически боялись эти люди? Я провел рукой по
выступам и выемкам на разделочном столе - деревянная поверхность была вся в
зарубках от топорика и ножа, но отчищена, оттерта, будто новенькая. От
всего этого веяло традиционным укладом, старой доброй французской
провинцией; хорошо, наверно, иметь такую работящую прислугу... Я был уже в
дверях - предварительно заглянув во все шкафчики, полюбовавшись блеском
разложенных в идеальном порядке столовых приборов, расцветкой тарелок и
блюд, - когда вдруг зазвонил телефон. Я вздрогнул. Трубка висела на стене
над ларем для хлеба. Я не решался подойти, он все звонил и звонил, раз
десять, наверно, потом смолк. Когда я взял трубку, то услышал длинный
гудок. И вот туг-то взгляд мой упал на деревянную панель с ключом, о
которой Раймон сказал мне вчера, что это дверь в неприкосновенные владения
"самого".
ничего нового. В конце концов, мы здесь одни, никто никогда не узнает, что
я сделал. Я снял ключ с крюка и вставил его в замочную скважину. Скрипнули
петли, и панель повернулась. На меня пахнуло затхлым воздухом. Я повернул
выключатель: от крошечной площадки вырубленная в камне лестница вела вниз,
в подпол. Ступеньки были неровные, и я держался за перила, боясь
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Браун Дэн
Якубенко Николай
Орлов Алекс
Флинт Эрик