в распоряжение Сибирского военного округа, оттуда в двадцать первый полк, в
первую роту, куда прибыл из госпиталя Яшкин и рассказывал про фронт почти
как про Хасан: порядка нет, связь никудышняя, по своим как стреляли, так и
стреляют, комиссары как болтали, так и болтают, командиры как пили, так и
пьют, танки как вязли, так и увязают. Одно утешение: немцы ввиду
стремительного продвижения и при своей-то образцовой дисциплине и связи тоже
по своим лупят, бомбят своих за здоровую душу.
сей неспокойный свет, один за другим отплыли к тихим берегам лучшего мира.
Тетушка потерялась в миру -- нет ни дома, ни семьи, ни любимой женщины.
Военный человек. Спец. Экая должность! Экая дурь! Какой смысл в такой жизни?
Чтобы топтать других? Ломать судьбы? Готовить людей на убой? Но они и без
подготовки погибнут на такой войне, с подготовкой такой вот, что в двадцать
первом полку, которые погибнут и до фронта. Мальчишек растят, спасают от
зла, добру учат, чтобы они творили еще большее зло в битве за добро? "О
Господи! Что за жизнь! Что за дурацкая путаница в башке! И разламывается
башка, и выпить нечего, да и не хочется". Хотелось бы, разбудил бы Груньку,
помял, она деваха разбитная, добыла бы из-под земли...
отмучился? Добил его дубарь, помог ему. Да он бы все равно скоро умер. И
списали бы его, в тайные отчеты незаметно внесли. Он, слава Богу, уже не
познает ужаса боя, никто не подденет его на штык, не всадит пулю ему в
грудь. "Царство тебе Небесное, парень. Лежишь вот сейчас в полковом морге, в
ямине глубокой на полу валяешься, и ничего-то тебе не больно, жрать уже не
хочется, братья-солдаты не рычат, не бьют тебя, мокрого". Щусь почувствовал
на лице мокро, неторопливо, как милая тетушка Елизавета учила, перекрестился
в темноте и утих, жалея себя, людей, весь свет жалея и радуясь тому, что
такого вот раскисшего, жалостливого его никогда никто не видел, не знает и
не узнает, -- забылся беспокойным сном, облегченный слезами и молитвой,
которой его обучила опять же тетушка и которую он уже даже и не помнил до
конца: "Упокой, Господи, души усопших раб Своих... и прости им все
согрешения, вольные и невольные..."
казарму подразделения, но Яшкин громко, чтобы всем было слышно, объявил:
гомони, старче, хотя бы в этот страшный день.
заявлял, что его судили, отправили в штрафную роту, кто-то заверял, что он
осел в штабе полка и принял роту в третьем батальоне. Щусь насчет Пшенного
ничего не говорил, да его особо и не донимали расспросами, радуясь, что
другого командира роты не присылают и правит в подразделении младший,
привычный всем лейтенант, все последнее время отсутствующе глядящий куда-то
выше их и дальше их.
первой роты одного за другим вызывали в особый отдел полка, где главным был
старший лейтенант Скорик.
и была брошена курсантская рота на Хасан. Курсант Щусь, как написано было в
наградном листе, в штыковой атаке заколол трех самураев, отбил вражеский
пулемет, обернув его в сторону противника, приземлил наступающую цепь врага.
Когда пулеметные ленты кончились, курсант снова ринулся на врага, получил
штыковое ранение, но все же на сопку Заозерную взобрался, где и подобрали
его санитары. В читинском госпитале ему вручили орден, после чего молодой
герой поистребил вина не меньше бочки и восхищенных девок больше, чем
самураев в бою.
успешней героя хасанских боев, аж вот куда додвинулся -- до начальника
особого отдела стрелкового полка, количеством штыков, точнее едоков, равного
дивизии. Большинство командиров двадцать первого полка терпеть не могли
бывшего сокурсника Левы Скорика, давно бы его схарчили, но Щусь был любимцем
командира полка Азатьяна, тот, не иначе как стремясь поглумиться над
ожиревшими, самодовольными тыловиками- штабниками, поручил
выщелку-орденоносцу раз в неделю проводить с ними строевые занятия.
состава, гонял майоров, капитанов, старших лейтенантов и лейтенантов до
седьмого пота, да еще в заключение заставлял пройти строевым шагом по
расположению полка, чтобы все видели, что возмездие в Божьем миру еще
существует. С насмешкой, не иначе, кричал нескладному капитану с древней
дворянской фамилией Дубельт, култыхающему вразнопляс со строем:
строевому командиру, их истязающему, не решался и под шаг запыхавшихся
тыловых чинов затягивал таким же тощим, как он сам, тенором: "Солдатушки,
бравы ребятушки, где же ва-аши жо-о-оны?" "Наши жо-о-оны -- пушки заряжены,
вот кто на-аши жо-оны!" -- чуть озоруя, однако и потрафляя лихому строевику,
рявкали штабники.
лейтенант Щусь. -- Выше ногу! Шире шаг! Подобрать животы! Р-рас-спрямить
спины! Рр-рысс-два! Рррыс-два!
въедливо поинтересовался:
уже никого, кроме себя, не уважающие. -- Поблажку сам себе выдает. В строй
его! На цугундер!
особое внимание:
ножку, или я займусь с вами индивидуально строевой подготовкой.
Вечерко-о-ом! После отбоя!
тебя куда-нибудь упеку!..
напивался, а напившись, являлся к штабу полка, митинговал:
смерти загоняю. Рожи ваши видеть не могу! Войско обжираете!
Но его оттуда непременно вызволял полковник Азатьян и подолгу увещевал,
обещая: скоро, может, уже с нынешним составом бойцов, двадцать первый
стрелковый полк целиком и полностью, вместе со своим штабом, отправится на
фронт. С кем тогда он, командир полка, пойдет в бой? С этими, как совершенно
точно их называет неустрашимый герой, болванами, да? И что будет в полку с
ребятишками-красноармейцами, если его покинут такие люди, как командир
первого взвода? Они останутся на растерзание держиморд пшенных, да?
сам терпи. Я ж терплю! Мне, боевому командиру, совсем от тебя недалеко, на
Халхин-Голе, получившему награду и ранение, каково? Ты все осознал, да? Иди,
дорогой мой, иди! И не напивайся больше. Я бы тоже вместе с тобой напился,
побунтовал бы, перебил все окна в штабе, да что окна, я бы весь этот штаб
перебил, но нельзя, дорогой, нельзя-а-а. От нас родина требует врага бить,
не окна, врага, врага, дорогой мой.
младшего лейтенанта Щуся -- никакой зацепки в бумагах не нашел. Родом Щусь
из русско-немецкого иль казачьего поселения, что в Семиречье, под
Павлодаром. Зацепка малая, чтоб упечь куда надо героя Хасана. Скорик
запросил павлодарский гражданский архив, тобольский райвоенкомат запросил,
который призывал Щуся в армию и направлял в военное училище. Хоть советскую
икону пиши со Щуся -- настолько чист он и безупречна его биография.
Ма-ахонькая, совсем крохотная зацепка в бумагах была: род казаков Щусей
где-то на уровне прадедов сплетался с немецкой ветвью, и не отсюда ли
странное и непривычное уху отчество -- Донатович? Да и фамилия Щусь? И эти
голубые глаза с водянистой размытостью, заключенной в резко обрисованный
двумя кружками серый зрачок, и эта невиданная аккуратность во всем. Сколько
помнил Скорик Щуся, ни одной он волосинки лишней не переложил с четко
расчерченного расческой пробора, ничего лишнего на темечке не нагромоздил. И
как, как из Щусева превратился он в Щуся? Накуролесил Щусь достаточно для
суда, разжалования и штрафной роты, да никак его не выдернуть из объятий
полковника Геворка Азатьяна. Обожает его полковник, грудью заслоняет. Но
вот, кажется, и полковнику скоро на дыбу идти: в полку полный разлад
дисциплины, воровство, истязания, драки, много больных и наконец всему венец
-- смерть красноармейца в строю, нападение на офицера.
по-свойски, небрежно обратился Скорик к Щусю.
клуб с танцами и девочками. Вызвали, так извольте обращаться, как положено в
армии, по званию.
награды даются не так легко, как некоторым.
собеседника, помрачнел, помолчал.
Панов Вадим
Русанов Владислав
Андреев Николай
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей