жаловаться, а мне за что его любить, если он дал вот это ребенку?
глаза, и поцеловала пятна. На минутку меня затошнило, я ведь боюсь уродства,
а он сидел тихо, не двигался, и я подумала : "Я целую горе, оно -- Твое, не
то что счастье. Значит, я люблю Тебя". Я почти ощутила вкус железа и соли и
подумала: "Какой Ты добрый! Ты бы мог убить нас счастьем, а дал нам быть с
Тобой в горе".
сказал:
завидую, ведь он носит знак горя и каждый день видит в зеркале Тебя, а не ту
унылую, земную штуку, которую мы зовем красотой.,
письмо, и мне стало стыдно, я его порвала, очень глупо Тебе писать, Ты же
знаешь все прежде, чем я подумаю. Любила ли я толком Мориса раньше, чем
полюбила Тебя? Или Тебя я и любила все время, касалась Тебя, когда касалась
его? Могла бы я Тебя коснуться, если бы сперва не коснулась его, как никого
не касалась, ни Генри, ни одного человека? И он любил меня, как никого не
любил. Меня -- или Тебя? Ведь он ненавидел во мне то, что и Ты ненавидишь.
Он был на Твоей стороне, но этого не знал. Ты хотел, чтобы мы с ним
расстались,-- и он хотел. Он добивался разрыва и злостью, и ревностью, и
любовью. Он ведь меня так любил, и я его так любила, что мы все растратили,
у нас ничего не осталось, кроме Тебя. Ни у кого из нас. Я ведь могла бы всю
жизнь крутить романы. Но уже тогда, в первый раз, в Паддингтоне, мы
растратили все, что у нас было. Ты был там. Ты учил нас не скупиться, как
богатого юношу, чтобы когда-нибудь у нас осталась только любовь к Тебе. Но
Ты ко мне слишком добр. Когда я прошу боли, Ты даешь мир. Дай и ему. Дай
ему, забери от меня, ему нужнее!
буду счастлива, но вот вчера видела во сне, что иду по длинной лестнице к
Морису. Я еще радовалась -- я знала, что когда я дойду, мы будем любить друг
друга,-- и крикнула, что сейчас приду, но ответил чужой голос, гулкий, как
сирена в тумане. Я решила, что Морис переехал и теперь неизвестно, где он,
пошла вниз, но почему-то оказалась по грудь в воде, и в холле был густой
туман. Тут я проснулась. Мир и покой исчезли. Я не могу без Мориса, как
тогда. Я хочу есть с ним вместе сандвичи. Я хочу пить с ним у стойки. Я
устала, я больше не хочу страдать. Мне нужен Морис. Мне нужна простая,
грешная любовь. Господи, дорогой мой, я бы хотела, чтобы мне хотелось
страдать, как Ты, но не сейчас. Забери это ненадолго, дай попозже.
Книга четвертая
места. Я хотел выяснить про Данстана, хотя и не столько, но теперь это
куда-то ушло, словно скучная дата. Теперь это было не важно. Если я опоздал,
то на неделю. "Мне нужен Морис. Мне нужна простая, грешная любовь".
Но если ты думаешь, что я все растратил, ты ошиблась. Осталось достаточно на
нашу жизнь",-- и я подумал о том дне, когда она паковала вещи, а я тут
работал и не знал, что счастье так близко. Хорошо, что не знал; хорошо, что
знаю. Теперь я могу действовать. Данстан -- это чепуха. Тот уполномоченный
-- тоже. Я подошел к телефону и набрал ее номер.
"Подождите",-- а я перевел дух, словно долго бежал. Я ждал ее голоса, но
снова услышал служанкин -- та говорила, что миссис Майлз нет дома. Не знаю,
почему я ей не поверил. Я подождал пять минут, потом натянул на трубку
платок и позвонил еще раз.
скоро.
гувернантка, и это бесило меня.-- Пожалуйста, не надо приходить.
оденется". Она сказала:
дождь со снегом, и острые снежинки словно проникали в петли макинтоша. Они
облепили фонари, бежать было трудно, я вообще плохо бегаю, я хромой. Я
пожалел, что не взял фонарика -- пришлось добираться целых восемь минут.
Только я ступил на мостовую перед домом, открылась дверь и вышла Сара. "Ну
вот,-- обрадовался я.-- Поймал". Я знал точно, что еще до ночи мы снова
будем с ней вместе. А тогда уж -- всякое может быть. Никогда я не знал ее
лучше, никогда так сильно не любил. "Чем больше знаешь, тем больше
любишь",-- подумал я. Я вернулся на землю доверия.
налево и быстро куда-то пошла. "Где-нибудь она да присядет,-- думал я,-- тут
я ее и поймаю". Я пошел за ней ярдах в двадцати, она не оглядывалась. Она
прошла мимо пруда, мимо разбомбленной книжной лавочки, как будто
направлялась к метро. Что ж, если надо, я мог с ней говорить в переполненном
вагоне. Она спустилась вниз, но не взяла сумки и обнаружила, что в карманах
нет денег, даже тех, которые дали бы ей ездить хоть до полуночи. Тогда она
взбежала вверх, перешла трамвайные пути. Одно не вышло, она вспомнила
другое. Я торжествовал. Она боялась, но не меня же, а себя и того, что
будет, когда мы встретимся. Значит, я выиграл и даже мог пожалеть свою
жертву. Я хотел сказать: "Не волнуйся, бояться нечего, мы будем счастливы,
кошмар почти кончился".
далеко. Она перебежала дорогу (я отстал еще из-за ноги), между нами прошел
трамвай, и она исчезла. Она могла свернуть налево, на Хай-стрит, или пойти
прямо, к Парк-роуд. Я ее не видел. Я не очень беспокоился -- не поймаю
сейчас, поймаю завтра. Теперь я знаю про этот идиотский обет, я уверен, что
она меня любит, уверен в ней. Если двое любят друг друга, они друг с другом
спят, это формула, доказанная всем человеческим опытом.
вспомнил про церковь на углу Парк-роуд и понял сразу, что она там. Конечно,
я оказался прав -- она сидела в боковом проходе, рядом с жуткой статуей
Девы. Она не молилась, просто сидела, закрыв глаза. Я разглядел ее в свете
свечей у статуи (в церкви было очень темно) и сел сзади, как Паркие. Я стал
ждать. Я бы годами ждал, раз уж узнал, чем все кончится. Я был продрогший,
мокрый, счастливый. Я даже мог смотреть на алтарь, жалеть того, кто висит
там. "Она любит нас обоих,-- думал я,-- но если надо выбирать между мифом и
человеком, ясно, кто победит". Я мог положить руку ей на бедро, поцеловать
ее -- он заключен в алтаре и не может за себя постоять.
не мог ее так оставить. Я сел рядом с ней и положил ей руку на колено. Когда
приступ прошел, она сказала:
Тогда я рассказал ей про Паркиса и про дневник -- я не хотел ее обманывать.
Шилова Юлия
Корнев Павел
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия