кустов вывалился Аким и отдернул меня безо всякой вежливости с берега.
ловит? Да? Ты и ухи развесил! - Он смотрел на меня, как на первоклашку. -
Два его брата в тальниках сохатых свежуют. Трех завалили, кровь выпускают -
не текет. Нету крови. Комар высосал. Ни-се-о-о-о. На пароходы продадут.
Городские хоть се слопают.
нем Спасской башней я дарил когда-то Коле. Эх, Коля! Коля! Братан. Котел и
ложки Аким не сумел найти. Жарит хариусов на рожне, морду узкую от жара
воротит, от дыма щурится. Вкуснейшая штука - рыба, жаренная на рожне, кто,
конечно, умеет ее жарить, чтоб не сжечь хвоста и брюха, а спину рыбы не
оставить сырой.
спугнул их с самоловов, вот они и валялись на камнях, пережидали. Пробовали
забавляться хариусом, но припоздали, к ночи ближе стало морочно, упало
давление воздуха, рыба перестала играть и кормиться, лишь таймень в залуке
гонял по отмели чебаков, ахал хвостом всю ночь, будто из дробовика. Кержаки
до глухого часа таились в кустах, в первовечернем, густом мороке, на двух
лодках ушли к другому берегу Енисея, ткнулись в остров, затихли - прячут
мясо в лед.
разговоре, по фамилии Утробин, извлек краевую газету и от нечего делать стал
читать вслух, бросая усмешливые взгляды на слушателей: "За последние годы
многие браконьеры для большей свободы действия стали орудовать по ночам. Это
в сильной мере осложнило работу рыбоохраны. Сейчас в борьбу с ними вступили
совершенные приборы ночного видения. Вскоре ими будут оснащены все
мототеплоходы и катера Енисейрыбвода, радиус действия этих сложных
оптических приборов достигает нескольких километров. Так что если ночной
браконьер и уйдет от преследования, то внешний его вид, лицо, одежда,
опознавательные знаки на моторке, марка мотора и другие подробности уже
будут известны работникам рыбоохраны.
даже по два на лодке. Попробуй догони!"
самодовольно сказал лежавший за костром мужик с яростным костлявым лицом и
оловянного свечения взглядом. Он носил прозвище Командор и крутил роман с
продавщицей Раюсей.
надменный мужик.
продолжал читать Утробин, - а днем фоторужья, которые тоже появились на
вооружении рыбоохраны. С каждым годом увеличиваются и транспортные средства
Енисейрыбвода. После ледохода на Енисей и его притоки для несения патрульной
службы вышли шестьдесят мощных мототеплоходов, четырнадцать катеров,
тридцать пять моторок и более ста дюралюминиевых лодок. Весь флот приведен в
полную боевую готовность. Врагам природы не будет никакой пощады!"
Воцарилось глубокое молчание.
больше минуты.
затяжелел. - "Флот приведен в боевую готовность!.." - почему-то шамкая,
передразнил он, - атомную бомбу изладить на нас еще не додули!..
собирают крохами... Э-эх, хэ-хэ-э-э-э-э! Бросать всю эту волынку надо, на юг
подаваться, к фруктам. Че мы тут без рыбалки, без тайги? - спокойно
включился в беседу Утробин, хотя говорил он вроде бы всем и для всех, но
я-то чувствовал - до моего сведения доводятся соображения.
распускаясь большим своим телом и напрягшимся было нутром, начал
укладываться возле огня, хрустел каменьями, вдавливая их боком и локтями в
супесь.
приборах он не разбирался, зато привычное слово "ружье" на него
подействовало крепко.
мужик.
пристальней вглядывался в публику, собравшуюся у костра, стараясь ее понять,
запомнить, разобраться в ней.
прошлый свой приезд. Фамилия его тоже Утробин - распространенная по Енисею,
он приходился братом тому рыбаку, который только что читал газету, но
решительно ни в чем - ни в облике, ни в характере с ним не совпадал.
Когда-то, какими-то ветрами занесло на Енисей уроженца горного Кавказа, и
вот из колена в колено выкукливался или штамповался тот неведомый джигит и
шествовал в будущее, стойко сохраняя свой яростный облик. От залетной
кавказской птицы, скорее всего от беглого чеченца приросла веточка к роду
Утробиных - у Командора и другое прозвище есть - чеченец. Весь из мускулов и
костей, резко, по отдельности везде проступающих, брови в два пальца
шириной, черно прилепленные на крутые бугры лба, срослись над переносицей.
Из-под бровей с постоянным напряжением и вызовом сверкали резкие глаза, но
неухоженный курчавый волос, клубящийся на голове Командора, и чуть
размазанные губы, видать, от матери доставшиеся чеченцу, вялые и с лицом его
не совпадающие, смягчали облик клешнястого, порывистого человека. Он не
говорил, он выкрикивал слова и при этом сек собеседника молнией взгляда, и
может, от дикого вида его иль из-за трубки, а то и от должности - он и на
самом деле плавал командиром стотонной совхозной самоходки, вспоминался
певец пиратов, флибустьеров и прочей шоблы: "Стоит он высокий, как дуб,
нечесаны рыжие баки, и трубку не вырвать из зуб, как кость у голодной
собаки!.."
отправился к костру, я увидел мокрый мешок на подтоварнике, в нем скреблись
друг о дружку стерляди, все в лодке было разбросано, склизко, необиходно, на
корме к беседке прислонено ружье со стволами, окрапленными ржавчиной. Грех
большой трогать чужое ружье, но я не удержался, открыл его, вынул патрон -
на меня из медного ободка гильзы отлитым на фабрике зраком смотрела
свинцовая пуля. "Для чего ж в тихую летнюю жару с ружьем-то?" -
поинтересовался я, вернувшись к костру. Командор дернулся, резанул меня
взглядом и тут же заскучал.
налетит...
стране вечнозеленых помидор и непуганых браконьеров...
откровенно надо мной посмеялись. Аким, улучив момент, снова зашипел на меня:
взглядом в небо - гложет Командора горе. Сильный, независимый, он не
признавал его, не ждал, не думал о нем, и потому оно обрушилось на него
врасплох.
на самоловы. Ветерком чуть морщило воду, но тут же все успокаивалось.
Енисей, входящий в межень, уработавшийся, наревевшийся за весну, погулявший
во хмелю половодья, довольный собою, убаюканный глубокой силою, широтой и
волею, сиял под солнцем. С берега, из лесов, дымчато мреющих вдали, наносило
парким духом болот, холодком последнего снега, в самой уж глухой глуши
дотаивающего. Тлен прошлогодней травы, закисающих болот и умершей хвои
плотно прикрывало ароматами новоцветья. На смену сыплющимся на угреве
жаркам, свернувшейся медунице слепило золотом курослепа, по оподолью кустов
и каменных гряд шел в дудку дедюльник - так в здешних местах по-детски
ласково называли медвежью пучку. Воздух что карамелька. Накатывая с берегов,
он обволакивал тело под рубахой, приятно его молодил, наполнял радостной
истомой, позывал к ленивым и щекотным воспоминаниям: местная белотелая
красавица, подсеченная взглядом "чеченца", дула когда-то припухшими губами
ему на ноги - сдуру опрокинул ведро с ухой. Теперь "красавица" "дует" его
мужицкими матюками. Но что было, то было: сердце, ломящее жжением, отходило
от слабого бабьего дыха, опадал жар снаружи, возгорался внутри и, невзирая
на боль, хотелось сгрести в беремя молодую жену и чего-нибудь с ней
сотворить...
что телу и душе под рубахой хорошо, что краевое рыбнадзоровское судно "Кура"
укатило в низовья Енисея, вода высветляется, теплеет, стерлядь начинает идти
к каргам, а тут ей для забавы самоловчики-красавчики. Играй, дурочка, играй,
в жизни все с игры начинается!..
мокра не видно, кричать она не умеет - это точно! Если б умела, весь Енисей,
да что там Енисей, все реки и моря ревмя ревели б. Природа, она ловкая, все
и всем распределила по делу: кому выть-завывать, кому молча жить и умирать.
Поиграет крючочками-пробочками стерлядочка, гоп за бочок - и в мешочек!
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Жюль Верн
Майер Стефани
Афанасьев Роман