хлебосольному покровителю. Вийону было всего лишь около семнадцати лет, но в
куда более позднем возрасте поэт включил эту балладу в "Большое завещание"
-- едва ли потому, что (как считают иные исследователи) не знал о том, что в
1461 Людовик XI прево д'Эстутвиля "уволил": баллада, что ни говори, не из
числа самых знаменитых, но уже вполне зрелая.
паперти, поножовщина: клирик Филипп Сермуаз напал на Франсуа Вийона и ножом
рассек ему губу; причиной драки, по косвенным данным, была некая дама по
имени Катрин де Воссель, -- скажем деликатно, что едва она принадлежала к
высшему обществу. Поднаторевший в искусстве уличной драки Вийон запустил
камнем в голову Сермуаза, на чем жизненный путь любвеобильного клирика
завершился, а у Вийона начались неприятности с правосудием. Вийон просто
бежал, и едва ли сам знал куда, кроме того, что хотелось ему быть подальше
от парижского суда*.
этих скитаниях выучил он жаргон "кокийяров", проще говоря -- воровской язык
середины XV века. В наследии Вийона на нем написано одиннадцать баллад,
шесть из них впервые появились еще в первоиздании Пьера Леве (1489), пять
остальных, сохраненных в рукописи, принадлежавшей шведской королеве
Кристине, впервые увидели свет лишь в 1881 году; окончательно это баллады не
расшифрованы и по сей день. Впрочем, едва ли они могут быть однозначно
расшифрованы вообще: даже современникам было разобраться в них непросто, не
для того воры и бандиты, известные теперь под названием "кокийяров" (не
называть же их "блатными"!) свой собственный язык сочиняли, чтобы его
понимала всякая придворная сволочь. Словом, язык забылся. Сколько таких
языков забылось...
нижеследующие строки:
колыги и гомза, кубы биряли бряеть и в устреку кундяков и ягренят; аламонные
карюки курещали курески, ласые мещата грошались". Три всего строки,
грамматика явно русская, а больше нормальный читатель не поймет ни слова.
Между тем эта фраза на офенском языке приведена в первом же издании словаря
В.И.Даля (стр. LXXVII, т. I), где она же на нормальный русский язык и
переведена: "В нашей деревне третьего дня проходили солдаты, мужики угощали
их брагой и вином, бабы подавали есть, а в дорогу надавали пирогов, яиц и
блинов; красные девки пели песни, малые ж ребята смеялись".
разносчиков-офеней, мелких торговцев той поры, бродивших из села в село с
коробами городского товара. К французским кокийярам никакой В.И.Даль с
расспросами не приставал, зато оказался в их среде Франсуа Вийон, взял да и
сочинил на их языке больше десятка баллад (нет уверенности, что все
уцелели), теперь, спустя пятьсот лет с лишним ученым и поэтам-переводчикам
остается по большей части гадать -- что же все это значит.
искусственных языках просто заимствуются из других (в офенский, скажем,
попало немало греческих). Много архаизмов, провинциализмов, ломаных слов.
Короче, общий смысл этих баллад худо-бедно понятен, -- ничуть не менее
понятен, чем какая-нибудь шумерская клинопись или даже архаический
древнегреческий. Трудней с поэтическим переводом: на русский язык их
пытались переложить неоднократно -- и каждый раз отступались. Переводы Елены
Кассировой в виде эксперимента были сперва опубликованы в очень малотиражном
журнале "Ной"; позднее -- в виде последней части поэтического наследия
Вийона в "полном" Вийоне (Рипол-классик, М, 1998). Не надо подходить к этим
балладам со строгими моральными требованиями: для воров годятся лишь
воровские сюжеты, а много ли их? Виселица, палач, застенок, кабак, бардак --
вот почти и все. И меньше всего годятся эти баллады для подражания в жизни:
уголовный кодекс во Франции времен Карла VII и Людовика XI, понятно, был
иным, чем в наши дни в России, но лучше не ставить экспериментов. Как писал
в свое время М. Гаспаров (цитирую по памяти): "Одно дело подражать Овидию,
другое -- героям Овидия..."
перевести все одиннадцать баллад; притом использовав некий "синтетический"
блатной жаргон, вызывающий лишь ощущение "фени", но на самом деле включающий
слова из разных ее слоев; Юрий Корнеев перевел полностью только баллады из
издания Пьера Леве (и одну -- из не известного ученым до середины XIX
кодекса Кристины Шведской), им, однако, был использован просто немного
устаревший блатной язык ХХ века. Существует также перевод первой из баллад,
опубликованный в 1999 году в Ростове-на-Дону ("Феникс") за подписью "Фима
Жиганец" (судя по копирайту -- подлинное имя этого "Жиганца" -- А.Сидоров,
сделан этот перевод без знания французского языка и даже без подстрочника:
вместо таковых использованы переводы Кассировой и Корнеева; как пишет "Фима
Жиганец" "Эти баллады перевели Е.Кассирова и Ю.Корнеев, однако, к сожалению,
они практически не знают русского уголовного арго и их переводы отличаются
искусственностью и фальшью". Как говорится, не похвалишь сам себя -- кто ж
тебя похвалит, чем и занимается "Фима Жиганец". Использовать "русское
уголовное арго" через пятьсот с большим гаком лет для перевода баллад,
созданных на жаргоне "кокийяров" -- мягко говоря, означает идти по пути
наименьшего сопротивления. Е.Кассирова, используя известный эксперимент
Л.Гумилева и С.Снегова (по переложению научно-исторического текста на
синтетически-блатной), пока что создала единственный полный и достаточно
убедительный для русского читателя вариант переложения вийоновских "баллад
кокийяров".
ограничился. Вернувшись в Париж с пустыми карманами в начале 1456 года, он с
друзьями "пошел на скок": ограбил Наваррский коллеж; поскольку он всего лишь
стоял "на стреме" (на атасе, на вассере, на шухере и т.д. -- по выбору
читателя), заплатили ему лишь четверть взятой "кассы" -- сто двадцать пять
золотых экю. По тем временам это было немало, но и кража была достаточно
громкой, так что в очередной раз Вийон "сваливает" из Парижа.
выплыло и участие в нем Вийона. Проступок в глазах властей был отягчен еще и
тем, что в 1455 году, перед смертью, убитый Вийоном клирик Сармуаз простил
Вийона; преступник, на всякий случай подав два прошения о помиловании,
скрылся; по возвращении в 1456 году получил от самого короля помилование, --
после чего, как принято считать, и написал свое "Лэ", или же "Малое
завещание" в современной традиции. "Малое Завещание" -- поэма в 320 строк,
написанная восьмистишиями с определенной системой рифмовки (ававвсвс), --
собственно, ту же форму поэт использует и в "Большом Завещании", но в него
будет вставлено множество баллад, рондо и прочих "украшений". Сорок
восьмистиший "Малого завещания" (или "Предуказанья", как перевел
Ю.А.Кожевников) были сочинены явно не среди благочестивых деяний --
содержание говорит само за себя.
лучше не импровизировать. Вроде бы он бежал в Анжер, вроде бы был приговорен
к казни через повешение и поэтому сочинил знаменитую балладу о повешенных. В
1460 году он сидел в тюрьме в Орлеане -- Бог весть, за что, но смертную
казнь обещали ему нешуточно. Выручила на этот раз Вийона вечно ожидаемая,
всегда сомнительная надежда заключенных -- амнистия: очень юная Мария
Орлеанская изволила прибыть в свои владения, и немногих сидевших в городской
тюрьме одним махом помиловали. Но за стихи, да еще на простонародном языке,
никогда не платили много (Джон Мильтон, к примеру, через два столетия через
Вийона получил за "Потерянный рай" гонорар... в пять фунтов стерлингов),
быть писарем поэт-гуляка отвык, он вернулся к привычному образу жизни. Итог
обычный: в октябре 1461 года тридцатилетний поэт оказывается узником Тибо
д'Оссиньи, епископа в небольшом городе Мэн-сюр-Луар. И снова что-то не дает
злой судьбе расправиться с поэтом: Людовик XI, проезжая через городок,
согласно традиции, милует и освобождает всех преступников, -- надо полагать,
в чем бы Вийон ни был виновен, епископ должен был его выпустить. Скрипи
зубами не скрипи, а король во Франции -- это король.
завещание", включает в него ранние баллады, причем придерживается каких-то
нам уже непонятных принципов нумерологии (бандиты всегда суеверны): лишь
написав те же сорок строф, из которых строилось "Лэ" ("Малое завещание", оно
же "Предуказание"), лишь прибавив к ним еще одну строфу, он начинает
включать в корпус поэмы баллады. И первой вставляет самую по сей день
прославленную -- "Балладу о дамах минувших времен". Ученик Николая Гумилева
-- одного из первых русских переводчиков этой баллады -- Георгий Иванов
напишет в конце 1940-х годов стихотворение, которое надо привести целиком:
до Вийона, но именно Вийон его обессмертил. В частности, у Рабле на вопрос,
заданный Панургу: куда же тот девал все свое достояние, -- Панург отвечает
вопросом на вопрос, интересуется, где же прошлогодний снег, то есть впрямую
цитирует Вийона, что и дало, возможно, кое-кому создать легенду о том, что
образ Панурга непосредственно с Вийона Рабле и списал. Кто знает -- может
быть, это и правда.
и в русской, чему доказательство было приведено выше. Едва ли вопрос этот
"бессмысленный", каковым посчитал его Георгий Иванов. Вопрос этот косвенно
восходит к книге Екклесиаста -- и неожиданно ей противоречит. Ибо никуда не