Чтение 19–й страницы книги ~На испытаниях~

сопровождаемая голубым облачком пыли.

- Что только делается! - вздохнула Лора.

- А что? Прекрасная идея, - закричал Теткин. - Может быть, я тоже желаю
пойти домой какой-нибудь этакой румбой. - Он сделал несколько
фантастических па.

- Это жалкое эпигонство, - держась изо всех сил, сказал Скворцов.
Хорошо, что связную речь он терял в последнюю очередь.

- По домам, по домам! - вытанцовывал Теткин. - Девицы-красавицы, за
мной!

Девицы-красавицы - Лора, Томка и Лида - шли за Теткиным, как куры за
петухом. Скворцов прицепился было к ним, но Лида его отослала: им - в
деревянную, ему - в каменную. Как он добрался до каменной - неясно.
Кажется, светила луна, он шел, наступал на свою тень и смеялся. Потом был
провал. Каким-то непонятным скачком он вдруг очутился у себя в номере.
Соседи спали беззвучным сном трезвенников. Косая, извилистая трещина
пересекала стену. Он сел на свою кровать. Кровать заговорила. Она
спросила: "А ты как?" - "Ничего", - ответил Скворцов, стянул сапоги,
добрался головой до подушки и сразу заснул.

А майор Тысячный, проводив гостей, постоял, сжав губы, у разоренного
стола, сказал хозяйке: "Уберешь завтра" - и прошел к себе в горницу.
Пьяным он уже не казался. Он поглядел на пустое место, где висели стога,
сел за свой рабочий, так называемый письменный стол, отпер ящик и вынул
папку. Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать.

"За сегодняшний вечер, - писал Тысячный, - генерал С. четыре раза
проявлял объективизм..."

12

- Все ясно, - сказала Томка и зажмурила правый глаз.

- Ну что тебе ясно? Ровно ничего нет.

- Нет уж, Лида, ты не изображай. Передо мной изобразить трудно, многие
пытались - не вышло. Я, ты знаешь, какая чуткая. Верно, Лорка, я чуткая?

- Оставь человека в покое, - ответила Лора. Она сидела с вышивкой на
кровати, толстая, погасшая, и не вышивала, а ковыряла иголкой в зубах.

- Не нервируй, - крикнула Томка. - Не перевариваю, когда ковыряют. Ну
чего ты переживаешь?

Лора вздохнула:

- Намекал вчера: погуляем, а сам вечером с Эльвирой в пойму пошел. И
сегодня не видно. Верно, опять с ней.

- Подумаешь, с Эльвирой! Стоит из-за этого ковырять! А ты плюй, вот моя
теория. Этим ты его больше приковать сумеешь. Я мужчин знаю, для них хуже
всего переживания. Или отношения выяснять. Уже не говоря плакать. Честное
слово, я при муже слезинки не выронила. А ты хоть ее видела, эту Эльвиру?

Лора кивнула.

- Красивая хотя бы?

- Спина ничего.

- А лицо?

- Не разглядела. Они так быстро мелькнули - раз, и все. Нет, видно, он
с ней на серьезном уровне пошел.

- Он ведь тебе предложение сделал, - напомнила Лида.

- Это не считается. Он же был выпивши. Сделал и забыл.

- Ну, знаешь, - возмутилась Томка, - ты как христианка: не можешь
постоять за свои интересы.

- А чего за них стоять? Если любит - сам должен помнить, а не любит -
зачем он мне? Сама виновата - поверила. Когда выпивши - он не отвечает.

В дверь постучали.

- Войдите!

Появился Скворцов:

- Здравствуйте, это я.

Сказано это было так, словно своим появлением он должен был сразу,
безотлагательно, сию минуту всех осчастливить.

- Лидия Кондратьевна, вы готовы? Я, как видите, в полной парадной
форме.

Томка хихикнула: Скворцов был в гражданском и выглядел довольно
неприглядно. Помятый белый китель с дырочками от погон, коротковатые
спортивные брюки, тапочки на тощих вихрастых ногах. От его обычной военной
подтянутости оставалась только зеркальная бритость.

- Тамара Михайловна, вы, я вижу, потрясены моим изысканным туалетом.

- Тоже скажете! В военном вы в сто раз интереснее.

- Алмаз чистой воды сверкает и в простой оправе.

Томка залилась русалочьим смехом.

- Люблю ваш смех, Тамара Михайловна! К сожалению, только вы и цените
мое остроумие.

- Идти так идти, - сказала Лида.

- Куда ж вы, бедные, по такой жаре? - спросила Лора.

- В оплот мировой цивилизации - райцентр Лихаревка, - ответил Скворцов.
- Боевая задача - ознакомиться с рыночной конъюнктурой и, если удастся,
что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная - сорок в тени, пятьдесят
на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.

Томка зашлась окончательно.

- Идемте, Павел Сергеевич, - сказала Лида.

- Ну что ж. До свиданья, девочки, побеседовал бы с вами еще, да видите
- нельзя. Будьте здоровы!

Дверь закрылась.

- Ревнует, - сказала Томка. - Видела, как нахмурилась?

- А ты зачем его заманиваешь?

- Просто так. Дурная привычка. Надо будет над собой поработать. Дружба,
я считаю, выше всего, выше даже любви. А мне майор Скворцов даже не особо
как-нибудь нравится, просто симпатичен, и не более. Развитый офицер, цитат
много знает, и юмор у него есть, я это ценю. Но чтобы что-нибудь такое -
нет.

А Скворцов и Лида шли под солнцем, по пыльной дороге в сторону
Лихаревки.

- Вы сердитесь? - спросил Скворцов. - Я что-нибудь не то накукарекал?

Лида засмеялась:

- Кукарекайте себе на здоровье. Мне-то что?

- Если что не так, я готов... Только скажите, куда мне меняться, и я
изменюсь, честное слово.

- Никуда не надо меняться. Впрочем, нет, забыла. Сегодня вы сказали:
"пятьдесят на солнце". Никогда больше так не говорите. Ведь термометр на
солнце показывает вовсе не температуру воздуха, а...

- ...свою собственную температуру, - перебил Скворцов, - а он накален
солнцем, конвекция, лучеиспускание и те де и те пе. Все знаю. Это я так
сказал, для красного словца. Женщины это любят: "пятьдесят на солнце" - и
глаза круглые.

- А вы многое говорите для круглых женских глаз...

- Есть такой грех.

Идти было километра два с половиной. Солнце и в самом деле палило
жестоко. Дорожная пыль обжигала сквозь подошвы - наверно, в ней можно было
испечь яйцо. При каждом шаге из-под ног поднимались пухлые облачка,
похожие на разрывы шрапнели.

Сзади послышались ворчание и лязг.

Они отпрянули на обочину. С кастрюльным дребезгом к ним приближался
грузовик, а за ним, до половины заслоняя небо, двигалась желто-серая
пылевая завеса. Грузовик дохнул раскаленной вонью, завеса надвинулась,
солнце исчезло, дышать стало нечем - густая пыль завладела всем. Это
продолжалось несколько минут, после чего наступил как бы рассвет - в
видимости и дыхании.

- Ну как вы, живы? - спросил Скворцов.

- Ничего. Только на зубах скрипит.

- Да, здешняя лессовая пыль, - дело серьезное. Долго не оседает и
вообще... Кстати, какое у вас представление об аде?

Она почти сразу поняла:

- "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог"?

- Правильно! - обрадовался он. - Вы, значит, знаете эту песенку?

- Кто ее не знает?

Пошли вперед. "День, ночь, день, ночь мы идем по Африке", - напевал
Скворцов. Он втайне любил петь и даже думал, что у него хороший голос,
хотя никто, кроме жены, этого мнения не разделял; впрочем, она за
последние годы стала колебаться. Когда он пел, то становился
сентиментальным, вплоть до щипания в носу. Вот и теперь... "И только пыль,
пыль, пыль от шагающих сапог, отдыха нет на войне солдату..."

- А вы были на войне?

(Этой, видно, тоже не очень понравилось его пение.)

- Был, - неохотно отвечал Скворцов.

- Летчиком?

- Технарем. Техником по вооружению.

- Ранены были?

- Два раза.

- Тяжело?

- Легко. "И только пыль, пыль, пыль..." Фу-ты черт, опять машина!

Все повторилось: лязг, вонь, пылевое облако. Отошли, переждали, опять
пошли. "И только пыль, пыль, пыль"...

Еще одна машина.

- Куда это они все едут? - спросила Лида, размазывая грязь по потному
лицу.