его целый год, лежала валом у копыт его коня.
ровней! Ать. Ать. Леу. Леу! - выл Мышлаевский, и гусеница поднималась,
осаживая лестницу грузным шагом александровской пехоты. Мимо победителя
Наполеона левым плечом прошел дивизион в необъятный двусветный актовый зал
и, оборвав песню, стал густыми шеренгами, колыхнув штыками. Сумрачный
белесый свет царил в зале, и мертвенными, бледными пятнами глядели в
простенках громадные, наглухо завешенные портреты последних царей.
юнкер и что-то шепнул ему.
выровняли их. Студзинский вышел в коридор навстречу командиру.
Александра, поднимался ко входу в зал. Кривая кавказская шашка с вишневым
темляком болталась у него на левом бедре. Он был в фуражке черного буйного
бархата и длинной шинели с огромным разрезом назади. Лицо его было
озабочено. Студзинский торопливо подошел к нему и остановился, откозыряв.
восемьдесят студентов, не умеющих держать в руках винтовку.
Студзинский, - в особенности этот новый, Мышлаевский. Как-нибудь
справимся.
исключением офицеров и караула в шестьдесят человек из лучших и опытнейших
юнкеров, которых вы оставите у орудий, в цейхгаузе и на охране здания,
распустить по домам с тем, чтобы завтра в семь часов утра весь дивизион
был в сборе здесь.
выкатились на господина полковника. Рот раскрылся.
полезли на предпоследний слог, - разрешите доложить. Это невозможно.
Единственный способ сохранить сколько-нибудь боеспособным дивизион - это
задержать его на ночь здесь.
великолепнейшим образом сердиться. Шея его и щеки побурели и глаза
загорелись.
прикажу выписать жалование не как старшему офицеру, а как лектору,
читающему командирам дивизионов, и это мне будет неприятно, потому что я
полагал, что в вашем лице я буду иметь именно опытного старшего офицера, а
не штатского профессора. Ну-с, так вот: лекции мне не нужны. Паа-прошу вас
советов мне не давать! Слушать, запоминать. А запомнив - исполнять!
дрогнули. Как-то скрипнув горлом, он произнес:
без оружия, а завтра чтобы явились в семь часов. Распустить, и мало этого:
мелкими партиями, а не взводными ящиками, и без погон, чтобы не привлекать
внимания зевак своим великолепием.
боевого офицера. Но ведь и вы меня знаете? Стало быть, обиды нет? Обиды в
такой час неуместны. Я неприятно сказал - забудьте, ведь вы тоже...
расхолаживать. Словом, все на завтра. Завтра яснее будет видно. Во всяком
случае, скажу заранее: на орудия - внимания ноль, имейте в виду - лошадей
не будет и снарядов тоже. Стало быть, завтра с утра стрельба из винтовок,
стрельба и стрельба. Сделайте мне так, чтобы дивизион завтра к полудню
стрелял, как призовой полк. И всем опытным юнкерам - гранаты. Понятно?
отвечу - погано-с, бывает хуже, но редко. Теперь понятно?
хочется остаться в этом каменном мешке на подозрительную ночь и, чего
доброго, угробить двести ребят, из которых сто двадцать даже не умеют
стрелять!
рукой, и серая колючая стена рявкнула так, что дрогнули стекла.
потому что на митингах не выступал, и потому скажу коротко. Будем мы бить
Петлюру, сукина сына, и, будьте покойны, побьем. Среди вас владимировцы,
константиновцы, алексеевцы, орлы их ни разу еще не видали от них сраму. А
многие из вас воспитанники этой знаменитой гимназии. Старые ее стены
смотрят на вас. И я надеюсь, что вы не заставите краснеть за вас.
Артиллеристы мортирного дивизиона! Отстоим Город великий в часы осады
бандитом. Если мы обкатим этого милого президента шестью дюймами, небо ему
покажется не более, чем его собственные подштанники, мать его душу через
семь гробов!!!
выражений господина полковника.
и опять громада обрушила пласты пыли своим воплем, повторенным громовым
эхом:
ружей в козлах. Двое часовых зачернели на концах поросшей штыками
паркетной пыльной равнины. Где-то в отдалении, внизу, стучали и
перекатывались шаги торопливо расходившихся, согласно приказу,
новоявленных артиллеристов. В коридорах что-то ковано гремело и стучало, и
слышались офицерские выкрики - Студзинский сам разводил караулы. Затем
неожиданно в коридорах запела труба. В ее рваных, застоявшихся звуках,
летящих по всей гимназии, грозность была надломлена, а слышна явственная
тревога и фальшь. В коридоре над пролетом, окаймленном двумя рамками
лестницы в вестибюль, стоял юнкер и раздувал щеки. Георгиевские потертые
ленты свешивались с тусклой медной трубы. Мышлаевский, растопырив ноги
циркулем, стоял перед трубачом и учил, и пробовал его.
матушка. А ну-ка, тревогу.
Малышев и Турбин. Малышев как-то хмуро глянул на врача, но сейчас же
устроил на лице приветливую улыбку.
таким образом: фельдшера пусть явятся завтра в семь часов утра, вместе с
остальными... А вы... (Малышев подумал, прищурился.) Вас попрошу прибыть
сюда завтра в два часа дня. До тех пор вы свободны. (Малышев опять
подумал.) И вот что-с: погоны можете пока не надевать. (Малышев помялся.)
В наши планы не входит особенно привлекать к себе внимание. Одним словом,
завтра прошу в два часа сюда.
папиросу. Турбин в ответ зажег спичку. Загорелись две красные звездочки, и
тут же сразу стало ясно, что значительно потемнело. Малышев беспокойно
глянул вверх, где смутно белели дуговые шары, потом вышел в коридор.