напряжением духа.
облипает твердые камни прекрасное тело, выпуклое, нагое, бесстыдное тело, с
женскими грудями, зажигающее кровь звериным желанием. Большие круглые груди
колышутся от дыхания. Тайным смехом дрожит розовый живот, руки цепляются за
скалу, на самом краю, над страшной бездной чуть видных внизу искрящихся под
солнцем полей. Темное пламя черных глаз загадочно играет, Я в них что-то
шевелится, точно черные змеи, свернувшиеся на дне глубоких озер.
соблазн жизни, вся земля в ее темном и страшном сладострастии, за которое
вечной жизнью страданий платит все живущее! Ты очеловечился, Дух Божий! Я
вижу Твои мысли и вижу, сколько муки и бесполезных порывов, горших смерти,
видишь Ты в грядущем. Ты страдаешь!.. И Тебя распнут люди, ибо я прекраснее
и понятнее Тебя. И в это мгновение, неведомо для всего мира, решается его
судьба: я - все зло мира! Ты захотел стать человеком, чтобы говорить с ними
на их языке... Я стал им, чтобы бороться с Тобой. И когда Ты будешь говорить
им, я буду неудержимо влечь к себе, приму в свое голое тело соблазн,
затуманю в колыбели своих ног и пошлю на смерть Тебя, странного, непонятного
аскета!.. Слышишь: в это мгновение мы смертны оба... Столкни же меня!
Уничтожь все зло мира, возьми его на Себя, ибо Ты пришел спасти, и Ты один
воцаришься над миром... Столкни!
по отвесной стене и колышутся в страшной пустоте. Руки скользят по краю,
одна розовая нога свесилась вниз, и упруго отвисла над пропастью круглая
грудь. Темные страстные глаза горят и сильнее шевелится в них змеиное
что-то. Все тело, влекущее и бесстыдное, скользит, цепляется, дрожит от
усилий и ждет одного толчка, чтобы исчезнуть в лукаво ждущей бездне. Оно
зовет, тянет, искушая своей слабостью. Одно движение, только одно
движение!..
Столкни же... Я - все зло мира!.. Ведь Ты пришел спасти!.. Что же Ты
медлишь?.. Смотри -я падаю!
прозрачные веки закрытых глаз!
усы вздрогнули, и Он открыл глаза.
взглядом, казалось пролетая пространства и века.
Моего! И зло не восторжествует во Мне! Отыди от Меня, сатана!
бездны, и с воплем отчаяния, проклятия и печали он кричит, протягивая слабые
руки:
последних сил. Но жалкий человеческий голос неслышно замирает в
пространстве, не достигая вершин. Слабые руки человеческие скользят по
вечной каменной твердыне. Он делает сверхъестественное усилие, чтобы
удержаться, но камень холоден, непоколебим и громаден. И маленькое
распростертое тело, кружась, летит в бездну...
проникало отчаянием, доходящим до восторга, до экстаза.
Надо вспомнить, надо вспомнить!.." - металась растерянная замученная мысль.
Какие-то слова вертелись в мозгу. Они росли, близились, яснели... Вся душа
напрягалась... и вдруг все опять исчезло. Это было мучительно, как ужасная
пытка.
обеими руками придерживаясь за стену. Он жалко и растерянно улыбался, и все
лицо его кривилось в ужасную болезненную гримасу.
странным и зловещим, сказал:
прикосновение тяжелой холодной стали как будто отрезвило его. Шевырев
вздрогнул, напряг все силы и встал во весь рост, такой же твердый, спокойный
и холодный, как всегда.
или поздно...
по невидимым ступеням, гулко, мраморным стуком отмечавшим его последние
шаги.
остановился и выхватил револьвер.
черная тень. Едва различались во мраке прижатые к груди руки, спутанные
волосы и бледное лицо, с мольбой обращенное к нему.
ужас нарядили в величественный страдальческий образ.
пробитые во временном заборе, были открыты, и за ними смутно белела мостовая
улицы. Шевырев перешел двор и выглянул.
неподвижно стояли три фигуры. Это были городовые с ружьями на плечах.
Шевырев услышал слова:
прежде. И, неслышно двигаясь, он пробрался назад, скользнул за штабеля
досок, легко поднялся на забор и спрыгнул на тот же дровяной двор, через
который он уже пробегал раз.
пустая сторожка, и все было тихо и спокойно. За открытыми воротами светлела
большая улица, шли черные силуэты людей, напротив горели желтые огни
магазина, и звонко стучали лошадиные подковы.
пробраться на Финляндский вокзал, выйти из города по путям и пешком идти к
границе... - быстро мелькала мысль Шевырева. - Мы еще поборемся", -
горделиво сказал он какому-то невидимому врагу и решительно вышел из ворот.
вдруг отшатнулся: в разных местах, у подъездов и перекрестков, стояли те же
черные солдаты с ружьями, на штыках которых блестели вечерние огни.
кончено, но с безумным упрямством Шевырев не хотел сдаваться. И, чувствуя
всем существом своим, что его видят, уже не скрываясь, он бросился через
улицу и сквозь узкий проезд, по рельсам конки, почти под руками бежавших к
нему со всех сторон городовых, выбежал на площадь.
XV
каждом углу, вдоль тротуаров, блестели яркие фонари, но улицы казались
темными ущельями перед огромным, как бы пылающим внутри, театром,
и вливалась в яркие подъезды, оживленные и радостные, как толпа детей.
Стояла цепь серых жандармов, и говор мешался со стуком копыт, мягким гулом
подъезжавших экипажей и шорохом тысяченогой спешащей толпы.
толпы и снова появлялся на пустом месте. За ним гнались по пятам и хватали
его всех сторон, но он еще увертывался, хотя это была уже последняя,
бессмысленная жестокая игра.
Сбежавшиеся на крик и суету серые театральные жандармы окружили толпу,
ошеломленную, непонимающую. Несколько студентов, догадавшихся, в чем дело,
тщетно старались усилить панику и дать возможность ускользнуть этому
странному, взлохмаченному, затравленному человеку. Кто-то крикнул молодым
звонким голосом:
вместе с толпой втиснулся в огромные двери театра.
фраке пытался остановить, но отшатнулся при виде страшных диких глаз и был
сбит в сторону кучкой неизвестных людей. Шевырев успел проскочить в узкий
коридор и мимо вешалок, мимо красных лакеев и нарядных дам, с ужасом
смотревших на него, вскочил в пустую ложу, обитую красным бархатом и
уставленную золочеными стульями. Почти бессознательно он запер дверь,
привалил к ней какой-то диванчик и опустил руки. Это был конец.
голосом:
потух свет, и, медленно шелестя, поднялся занавес, открыв странный, ярко