Дерево кончило рост, кряжисто уперлось в землю, будто боялось упасть и
раздавить вросшую по самые окна старую хату, в которой никто и ни разу не
взял даже единой ягодки с широких, на диво плодовитых ветвей ее.
сроку, смерть к смерти. И когда кому минет восемь посмертных лет, она уже не
помнила. Все перепуталось в ее памяти. Она чувствовала только одно: жизнь ее
-- сплошное заклятье.
ударил по земле, снова докатился до села и снова родину ее, заплаканную и
зацелованную прощальными поцелуями, начали топтать сапогами
чужеземцы-фашисты. Осталась старушка вовсе одна, потому что внук ее, Петро,
прибежал как-то домой, тиснул на прощанье так, что захрустели кости бабушки,
и, прокричав что-то в тугое ухо ее, махнул рукою в ту сторону, откуда вечной
тучей приходят войны.
черешни уже высох один ствол, тот, что обнимал и хранил дом. Второй ствол
все еще с безнадежной настойчивостью устремлялся в небо. Бабушка Одарка
ждала внука и медленно, незаметно впадала в дремучую дремоту. И не слышала
она уже ни шороха листьев над головой, ни птичьего перезвона -- мир потухал
и отдалялся от нее со всей своей суетой. Лишь грохот войны еще слышала она и
вздрагивала от этого грохота. И думалось ей: из-под корней этой косолапой
черешни, которую она когда-то и зачем-то посадила, идет он, из самого нутра
земли, из черного чрева ее.
долго рассматривала человека, стоящего перед нею, закопченного, потного,
усатого.
внимательно смотрела на его беззвучно шевелящиеся губы, и ей казалось, что
он повторяет одно и то же: "Петро. Петро. Петро".
и есть, Петро ее, до неузнаваемости изношенный войною, бедами, усталостью.
Она обхватила его и стала целовать сухими губами в русую, запыленную голову.
Потом показала на черешню: -- Сруби ее, сруби! Горе наше сруби!..
ахнул высохший ствол и уставился на бабушку совсем уже почерневшей,
выгнившей сердцевиной, словно орудийным дулом.
разрубили дерево на кряжи, оттаскивали их за изгородь и сваливали в овраг.
На ходу они торопливо срывали ягоды и бросали в рот. Бабушка Одарка хотела
отвернуться, хотела промолчать, но кто-то старый, чужой, сломившимся голосом
закричал:
почудился ей внуком.
она видела по губам -- и еще проворней взялись за работу. Но как только
командир ушел из виду, бойцы снова принялись уплетать черешню.
не говорила. Один из бойцов взял и мимоходом высыпал ей в подол горсть ягод.
Бабушка вздрогнула, хотела вытряхнуть черешню из подола, но вспомнила,
видно, сколько смертей сейчас кругом, а разве отмолишь их или отвадишь от
двора тем, что не будешь есть черешню с родного дерева?
и не заметила, как проглотила ягоду вместе с косточкой. И тогда с пугливой
торопливостью и отчаянностью она сыпанула всю горсть в беззубый рот. Она
жамкала, мяла языком черешню, давилась не то ягодами, не то слезами:
так сочна.
Сок черешни кровью выступал на ее сморщенных губах, она кричала и кричала:
полынь же. Ладно ли уж со старухой?
насчет черешни, о жизни Одарки, о внуке ее, Петре, которого она никак не
может дождаться.
пушку в сторону оврага.
сад опустел. Ушли бойцы вперед и орудие с собой увезли.
поняла отчего. Вышла в сад -- догадалась: нет черешни, не застит она больше
света.
катившихся с ветвей дерева, и стала собирать щепу и обломки в печку.
Неожиданно бабушкина рука нащупала маленький росточек возле корней
срубленного дерева. Она хотела вырвать его, выбросить, но руки не
послушались ее. Они сами собой уже ласкали землю вокруг росточка, разминали
комочки.
заклинание, роняла чуть слышные слова, напоминающие шелест листьев:
Щастлы...
арабских и древнетурецкого языков. Родился, вырос и, как отец его когда-то,
работал сельским учителем в школе под Ялтой, в том селении, которое теперь
именуется Васильевкой. И вот, спустя много лет, получил путевку в ялтинский
Дом творчества, посетил родину. С виду профессор замкнутый, нелюдимый, на
самом же деле артельный, понимающий шутку и чутко чувствующий отзывчивую
душу человек.
оттого, что шли именно по Царской тропе, Мамед Умарович рассказал о встрече
с царем. Я еще никогда и никого не встречал, кто видел бы воочию императора
всея Руси, и с удивлением пялился на него.
хрипловатым басом повествовал профессор, -- жарили барана во дворе. Дом наш
стоял у самой речки и мимо каменной ограды пролегала дорога в горы. По ней
часто ездили и ходили русские господа, с любопытством глядели на нас, а мы
-- на них. Мать накрывала праздничный стол под старым ореховым деревом. Отец
и мы, дети, помогали ей, как вдруг раздался взволнованный голос отца:
больше в военном, на груди и на плечах у них ярко горели аксельбанты,
регалии и погоны. Впереди на чалой лошади кабардинке ехал рыженький
невзрачный человек с погонами. Я не подумал, что это царь, и выделил из
толпы бравого усатого офицера. Рыженький придержал коня у низкой каменной
ограды, вся кавалькада всадников также остановилась.
чернявому офицеру.
Буджолд Лоис
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Соломатина Татьяна