строго судить. Один.
горизонт уходило, низины словно дымком подергивались, туман слоился,
цеплялся за кусты, и в густом том молоке не то, что человек -- полк свободно
бы спрятался. Васков в любой момент мог в облако это нырнуть -- и ищи его!
Но беда в том была, что белесые языки эти к озерам ползли, а он, наоборот, к
лесу норовил фрицев вывести и поэтому нырял в туман тогда лишь, когда уж
совсем невмоготу становилось. А потом опять выныривал: здрасте, фрицы, я
живой...
человека сито-решето делали, а тут пронесло. Вдосталь в салочки со смертью
наигрался, но до леса не один добежал: вся эта компания за ним ввалилась, и
тут его автомат щелкнул в последний раз и замолк. Патроны кончились,
перезарядить нечем было, и так он старшине руки отмотал, что Федот Евграфыч
сунул его под валежник и стал отходить налегке -- безоружным.
Теперь можно было отрываться, теперь о себе подумать самое время настало, но
немцы, разъярившись, все-таки взяли его в полукольцо и гнали без передыху,
надеясь, видно, прижать к болотам и взять живым. Положение у них такое
создалось, что будь старшина на месте их командира, тоже бы орденов за
"языка" не пожалел, отвалил бы хоть пригоршню.
вроде не должны, как тут же в руку ударило. В мякоть, пониже локтя, и Федот
Евграфыч впопыхах-то не понял, не разобрался, решил, что сук ненароком
зацепил, как теплое по кисти потекло. Не сильно, но густо: пуля вену
тронула. Похолодел Васков: с дыркой много не навоюешь. Тут осмотреться
нужно, рану перевязать, передохнуть, тут сквозь цепь не попрешь, не
оторвешься. Одно оставалось: к болотам отходить. Ног не жалея.
булькало, когда к приметной сосне выскочил. Схватил слегу, заметил, что пять
их осталось, да размышлять некогда было. Лес трещал под немецкими ногами,
звенел немецкими голосами и пел немецкими пулями.
Опомнился только там, под корявыми сосенками. От холода опомнился: трясло
его, било, зубы пересчитывая, И рука ныла. Ломило ее от сырости, что ли...
Выходило, немало, потому что тишина вокруг стояла мертвая: немцы отошли.
Туман уплотнился к рассвету, вниз осел, и от мокрядки той пробирало Васкова
до самой последней косточки. Однако кровь из раны больше не текла, рука аж
до плеча в грязи болотной была, дырку, видать, залепило, и старшина
отколупывать ее не стал. Замотал сверху бинтом, что, по счастью, в кармане
оказался, и огляделся.
отжимая туман к земле. Но здесь, на дне чаши, было как в ледяном молоке, и
Федот Евграфыч, трясясь в ознобе, с тоской думал о заветной фляжке. Одно
спасение было -- прыгать, и он скакал, пока пот не прошиб. К тому времени и
туман редеть начал. Можно было и оглядеться.
вглядывался. Конечно, фрицы и затаиться могли, его назад поджидая, но
вероятность этого совсем уж была невелика: по их понятиям, болото
непроходимым было, и, значит, старшина Васков давно для них утопленник.
в ту сторону Федот Евграфыч особо не глядел. В той стороне опасностей
никаких не было, в той стороне, наоборот, жизнь была: спирта полкружечки,
яишенка с салом да ласковая хозяйка. И не глядеть бы ему в ту сторону,
отвернуться бы от соблазна, но помощь оттуда что-то не шла и не шла, и
поэтому он все-таки туда поглядывал.
какой-то даже дойти до пятна этого хотел, посмотреть, но запыхался от
подскоков своих и решил отдышаться. А когда отдышался, рассвело уже
достаточно, и понял он, что чернеет в болотной топи. Понял и сразу вспомнил,
что у приметной сосны осталось теперь пять вырубленных им слег. Пять --
значит, боец Бричкина полезла в топь эту, трижды клятую, без опоры...
надежд, что помощь придет...
12
выходили. Вспомнил шепот Сони у левого плеча, растопыренные глаза Лизы
Бричкиной, Четвертак в чуне из бересты. Вспомнил и громко, вслух сказал:
смолкло. Даже комары без звона садились тут, в гиблом этом месте, и
старшина, вздохнув, решительно шагнул в болото. Брел к берегу, налегая на
слегу, думал о Комельковой и Осяниной, надеялся, что живы. И еще думал о
том, что всего оружия у него -- один наган на боку.
Васкову носом в гниль, пока не истлеет. С двух шагов могли его снять, потому
что шел он грудью на берег и даже упасть нельзя было, укрыться. Но никого
немцы не оставили, и Федот Евграфыч без всяких помех до протоки знакомой
добрался, помылся кое-как и напился вволю. А потом листок в кармане отыскал,
скрутил из сухого мха цигарку, раздул "катюшу" и закурил. Теперь можно было
и подумать.
двадцать пять процентов противника. Проиграл потому, что не смог сдержать
немцев, что потерял ровнехонько половину личного состава, что растратил весь
боевой запас и остался с одним наганом. Скверно выходило, как ни крути, как
ни оправдывайся. А самым скверным было то, что не знал он, в какой стороне
искать теперь диверсантов. Горько было Васкову, То ли от голода, то ли от
вонючей цигарки, то ли от одиночества и дум, что роились в голове, будто
осы. Будто осы: только жалили, а взятка не давали...
зато самые толковые. Втроем они еще силой были, только силе той бить было
нечем. Значит, должен был он, как командир, сразу два ответа подготовить:
что делать и чем воевать. А для этого одно оставалось: сперва самому
обстановку выяснить, немцев найти и оружие добыть.
достаточно. Федот Евграфыч шел по ним, как по карте, разбирался что к чему и
считал. И по счету этому выходило, что немцев бегало за ним никак не более
десяти: то ли кто-то с вещами оставался, то ли он еще кого-то прищучить
успел. Но все-таки рассчитывать следовало пока на дюжину, потому что
накануне целиться было некогда.
Вопь-озеро и Синюхина гряда, и кустарнички с соснячком, что уходили правее.
Тут Федот Евграфыч ненадолго остановился, чтоб осмотреться, но никого -- ни
своих, ни чужих -- заметить не смог. Покой лежал перед ним, благодать
утренняя, и в благодати этой где-то прятались и немецкие автоматчики и две
русские девчонки с трехлинейками в обнимку.
не высунулся. Нельзя было ему собой рисковать, никак нельзя, потому что при
всей горечи и отчаянии побежденным он себя не признавал даже в мыслях, и
война для него на этом кончиться не могла. И, наглядевшись на простор и
безмятежность, Федот Евграфыч снова нырнул в чащобу и стал пробираться в
обход гряды к побережью Легонтова озера.
допоздна бегали, и хоть ночи белыми были, соваться в неясность им было
несподручно. Ждать им следовало, до рассвета, а ждать этого рассвета удобнее
всего было в лесах у Легонтова озера, чтобы в случае чего отход иметь не в
болота. Потому-то и потянул Федот Евграфыч от знакомых каменьев перешейка в
неизвестные места.
пропали. Но тихо было в лесу, только птицы поигрывали, и по щебету их Федот
Евграфыч понимал, что людей поблизости нет.
в расчетах и ищет теперь диверсантов там, где их нету. Но не было у него
сейчас ориентиров, кроме чутья, а чутье подсказывало, что путь выбран
правильно. И только он в чутье собственном охотничьем засомневался, только
стал, чтоб обдумать все сызнова, взвесить, как впереди заяц выскочил.
Вылетел на полянку и, не чуя Васкова, на задние лапки привстал, назад
вглядываясь. Вспуганный заяц был, и вспуганный людьми, которых знал мало, и
потому любопытничал. И старшина, совсем как заяц, уши навострил и стал туда
же глядеть.
необыкновенного не обнаруживалось. Уж и заяц в осинник сиганул, и слеза
Федота Евграфыча прошибла, а он все стоял и стоял, потому что зайцу этому
верил больше, чем своим ушам. И потому тихонько, тенью скользящей двинулся
туда, куда этот заяц глядел.
Странное что-то, лишаями кое-где покрытое. Васков шагнул, не дыша, отвел
рукой кусты и уперся в древнюю, замшелую стену въехавшей в землю избы.
дорогу и косо висевшую на одной петле входную дверь. Вынув наган и до звона
вслушиваясь, прокрался к входу, глянул на косяк, на ржавую завесу, увидал
примятую траву, невысохший след на ступеньке и понял, что дверь эту сорвали
не более часа назад.
заброшенном скиту выломали: значит, так было нужно. Значит, убежище искали:
может, раненые у них имелись, может, спрятать что требовалось. Иного
объяснения старшина не нашел, а потому обратно в кусты попятился, особо
Русанов Владислав
Орлов Алекс
Конюшевский Владислав
Прозоров Александр
Елманов Валерий
Перумов Ник