Чтение 19–й страницы книги ~Сибирская жуть

Случилось это у реки Богунай.

За крестьянской надобностью отправились ребятишки коней ночью пасти. Засиделись у костерка до глубокой ночи. Поговорили о разном и затихли, глядя на низкие, крупные звезды. А место недалеко от скита находилось, рядышком.

Вдруг вспыхнуло что-то огненное над скитом. Столб света яркого до самого звездного неба поднялся. Озарились тайга и темная река. Замерли дети... На всю будущую жизнь запомнили столб огненный. Священнослужители ничего сказать не могли. Назвали сибиряки дивное явление чудом на Богунае.

В другое красное лето отправился один молодой человек на берег Богунайки пасти телят, да и заночевал на приволье луговом. Летняя ночь благоухает травами душистыми, цветами ночными. Воздух лесной такой душистый, что человеку кажется, будто вливается в него счастье жизни. Прекрасен мир божий!

Глубокой ночью, когда стихли даже крики ночных птиц, началось тихое свечение куполов церкви в скиту. Спать не хотелось, стал он рассматривать светящиеся купола-луковки. Юноша молчал и любовался на звезды дальние.

Вдруг, как молния, от двух келий сразу вознеслись к звездам два ослепительных световых потока. Все виделось ярко, и смог паренек рассмотреть чудесные огни. Озаренные небесным светом, яко ризою невиданной, возносились к небу два наших богунайских старца. Узнал знакомых батюшек юноша. Даже назвал их по святым именам: "Первый священник Зосима, а другой отец Савва!"

После этого местный народ православный не знал, какой ответ давать властям, куда перебрались священники.

Среди старцев богунайских особенно выделялся один возрастом преклонным и особым отношением к нему братии монашеской. Как ни стары были священнослужители, но всех старше был владыка, отец отцов. Скрыл он тогда имя свое, но один дотошный мирянин разузнал через прислужников старца, что пожаловал к нам в Сибирь от столичных гонителей член Священного синода Русской православной церкви митрополит Филарет. Он, митрополит Филарет, участвовал в освящении военных кораблей в Петербурге, где и познакомился с адмиралом Колчаком. Его слов ждал Александр Васильевич, к нему спешил за советом по замерзшему Кану, ему принес сомнения свои и муки душевные. Нелегко было русскому адмиралу воевать с собственным народом, поэтому, обмороженный и измученный, пришел он к великим церковникам, стремясь найти у них ответ на вечный вопрос: "Что делать?" После встречи со старцами Колчак распустил свое войско, прекратил военные действия, а золото укрыл так старательно, как прячут драгоценные клады.

Почтил Господь праведниками и патриотами землю Сибири, и теперь она не пустая стоит!

Бережно окружали своей заботой монахи старца великого, двое всегда под руки держали его. Но сам владыка, согбенный и усохший, отстранял помощников, опираясь на точеный посох, двигался неспешно. Посетители обступят старца, всякий свою беду рассказать желает, совета попросить стремится. Удивляются посетители славному подвигу христианской жизни.

Светится на летнем солнышке белоснежный головной убор владыки с наплечным покрывалом. Знак высшего церковного сана. На белоснежном уборе сверкает звездным сиянием бриллиант крупный в золоте православного креста. Тогда настоящее все было: вера в истинные добродетели, люди стойкие, камни драгоценные. До того, как в изгнание попасть, проживал этот священнослужитель в знаменитой лавре под Москвой, называемой Троице-Сергиевой, сейчас город Загорск. В исторической этой лавре лежат частицы мощей самого Ильи Муромца, русского богатыря. В лавре во время мятежа укрывался сам Петр Первый. Батюшки несли в себе национальный дух земли славянской, тем и привлекали сибирский народ, завещали жить праведно, честно.

Находились с владыкой и митрополиты гонимые, и епископы. Церковные архивы подтвердили, что следы священнослужителей ведут именно к нам, сохранились письма владыки, в которых он сообщает о намерении выехать в Сибирь, за острог Красноярский, проследовать железнодорожным путем в сторону таежную, глухую, указать точно месторасположение права не имеет, потому что с ним находится монастырская братия, доверившая ему свои жизни.

Никто из православных подвижников до китайских границ и городов чужеземных не добрался, да и не желал добираться.

Если верить народным богунайским преданиям, то когда наступил черед главному владыке исчезнуть вослед прочим праведникам, взяли люди добрые из паломников белый головной убор митрополита, хранили, не снимая креста с алмазом-бриллиантом, как великое достоинство русского священнослужителя. Тайна клада этого потомками не раскрыта.

Не приняли тогда старцы наследников русского монашества, не передали молодым слов последних, опасаясь за жизнь молодежи в смутное тогдашнее время. Начиная с девятнадцатого года и по двадцать четвертый год исчезали монахи друг за другом.

Горели неугасимые лампадки медные, иконы висели на стенах, келии чистые стояли. Стихли службы церковные, умолкли молитвенные песнопения. Началось новое чудо.

У церковного алтаря перед иконою Божьей Матери горела большая свеча! Благодарные ли жители ставили ее, поддерживая порядок в скиту, или неизвестной волею держалось прежнее убранство скита - то никому неведомо.

Однажды приехал местный милиционер на резвом коне, проверить, что творится на Богунае. Куда люди подевались? Вещи на месте, мебель сохранена, а стариков нет нигде.

Ничего выяснить не удалось, да в той напряженной жизни не до этих мелочей было.

Помнит старая бабушка Агафья то далекое время. Случилось перед праздником Крещения Господня. Вышел владыко с резным посохом в облачении парадном искать место на реке, где бы удобно было воду освятить. Такое действие называется по-церковному искать Иордань. Долго, с трудом переступая, поддерживаемый помощниками, ходил седой старец, молился. Неожиданно, от скита недалече, ударил он в лед посохом. Посох его не простой был, резной весь, дерева кипарисного, с тонкою позолотою. Расступился лед, открылась прорубь невеликая и осталась незамерзшею.

Геологи чудо подтвердили, сказали, что горячие ключи появились, потому не образуется лед в месте указанном. Вода у бережка дымится и от проруби к середине реки лед тонок.

Помнит старая бабушка Агафья то время. Осталась у нее с тех лет из скита лаковая икона святителя Николая Чудотворца. Раз в год стекает по образу скорбная слеза, стекает она, хрустальная, по душам православным. Далеко заблудились мы, люди русские, и каждый прав по-своему. Бьются измотанные люди о непробиваемую стену, забывая смысл жизни.

Со временем разрушился скит на Богунае, запустело все понемногу, после войны уже мало чего оставалось. Кто-го ходил туда в старые кельи за иконами редкими. Славились те иконы красотою и особенной благодатью. После войны пришли времена перемен. Многие охотничьи избушки горели, не без помощи человека. Прошлись несчастья и по остаткам скита богунайского. Но если придете вы на поляну, где скит находился, почувствуете особенный воздух, дыхание тайги, молитвенную тишину.

Здесь приручали горностаев великие старцы, лечили сибирских ланей и собирали целебные травы... Да и горячий ключ до сих пор бьет водой незамерзающей, охотники уверяют - целебной.

Вслушайтесь в тишину леса, перестаньте думать о мирских заботах, вспомните о достойных старцах, их мужестве, их любви к людям.

Где жили старцы? В благодатнейшем уголке Сибири, где уже начинаются Саянские горы, но где они еще не набрали всю высоту и силу горных кряжей, где каменные склоны только изредка обрываются скалами красноватого базальта. Есть на Богунае и кедры - сибирские кипарисы, в большинстве своем колотовые. Золотистые стволы кедров устремлены вверх, в небо, каждая их веточка, иголка и хвоинка тянется к ненаглядному солнцу, такому желанному в нашем холодном крае. Стремительная и прозрачная, разрезает горы река Кан. Забьется сердце каждого сибиряка, увидевшего все сразу: изгиб реки, стесненной горами и скалами, нависшими над водой, сверкающей бликами; зеленую тайгу, подступающую к прозрачному потоку; бездонную глубину неба над красотой земли.

Кажется, пряный, насыщенный ароматом трав и цветов воздух наполняет грудь, делает невесомым самое существо человека. Живительная сила природы наполняет сердце каждого сибиряка. Неизвестные благочестивые старцы делали известное и нужное дело: призывали людей беречь данную от высших природных сил красоту, убеждали жить праведно и честно, защищая братьев меньших.

Вечная им память! Придет время, будет нашему рассказу продолжение, добрым людям утешение!

ЗОЛОТОЙ ЗАСОВ

Старые годы предивные были. И жил народ сибирский искони богато. И золото мыли в наших горах. Цвели окрест Богуная-реки богатые села: Ильинка, Верхняя и Нижняя Лебедевки, длинная Успенка, урожайная Сокаревка. Всех не перескажешь, забудешь.

До смутных времен жил не тужил в нашей старой Сокаревке крепкий хозяин Константин. И все в руках у него так и множилось. Устроил из лучшего леса просторный дом и двор со всякой живностью, все содержал в исправности, порядке и богатстве.

Счастье на белом свете быстро летит. А горе кривое тащится веками, и нет ему, хромому, желанного края и конца. Кажется нам, что оно навсегда. Ан нет, бывает, как говорится, и на старуху проруха.

Пролетели годы благие да прискакали из Москвы лихие.

Свергли со святого престола сначала царя-батюшку, а за тем и за Господа Бога взялись. Кто тут замечал мелкого человека? Принялись лихие обновленцы прежнюю сытую жизнь потрошить.

Вышло по новым порядкам всеобщее разорение. Начались по богатым селам-деревням поборы от властей.

Выщипали курей, коровушек увели. Коней добрых угнали, а все мало. Идет голодное время, есть новой власти нечего, значит, корми.

Вскоре затихли пустые хлева да голые подворья. Пришел черед вещам. Обвешается бедняцкий отряд оружием своим и к новой усадьбе крестьянской приступит. Спору тут нет. Обругает кулаком и давай потрошить сундуки да амбары.

Платье шелковое часто прямо при хозяйке надевали с прибаутками.

Тащили на белый свет шутники медные самовары, хорошую посуду и все такое. Любили и золото, у кого было, найти в тайнике. Искали прекрасно.

А что? Времени у веселого бедняка много. Коров не пасти. Цельный божий день, бывало, усадьбу перетряхивали. Наверняка рано или поздно все ценное повыгребут.

Прячь ни прячь, а при таком особом внимании да заботе о чужом добре-богатстве уже не скрыться.

Деревня, все на виду.

Переберут чердак, щели все протычут. Полы широкие поднимут. Погреба глубокие прогребут. Стайки да сараюшки, и те шерстили до последнего.

Скорехонько являлись на свет заветные тряпицы с царскими деньгами да кольцами-серьгами.

Шустро доставали ироды тусклого блеска золотой песочек. Словно нюх какой дал им Бог на всякое драгоценное имение. И самородок золотой не упрячешь, догадывались.

Разорили таким макаром всех поселян. Да, да, всех, почитай, обобрали до нитки. Стали наши люди от хлеба зависеть совершенно. Стали с голоду пухнуть.

Придут от властей, прикажут все сдавать ценное, а потом утром обыск.

Очистят избу, так сказать, для новой жизни. Освободят от старых пережитков - царских пожитков. Чтобы не думалось о темном жирном прошлом.

Пришли так однажды и к нашему крепкому хозяину-дедушке. Шел про Константина верный слух, что намывал он во свою прежнюю царскую жизнь на Богунае вдоволь чистого золота.

Славился Константин из Сокаревки таким редким даром-талантом. Драгоценности в земле находить. Был он природным рудознатцем. Даже не учился нигде, а видел в хрустальном ручье таежном самородное золото. Мы, простые люди, мимо пройдем, подумаем, что в ручейке блеснуло стекло бутылочное. А Константин узнает настоящий сырой изумруд. Обрадует своих чудесною находкой. Оттуда и повелось его благополучие.

Да, видно, пришел ему срок. Подстерегли однажды новые власти красную зорьку. Нагрянули во всеоружии разоблачать-раздевать кулацкую душу.

Но надо сказать, и дедушка не промах был. Почувствовал на своем добре хищные взгляды. Решил еще загодя воспротивиться общему разорению.

Закрылся тихонечко в сараюшке ото всех и домашним ничего не сказал, мастерил или жег что-то очень долго. Так и не узнали в семье, что делал.

Заметила только бабушка, что исчезло из дому все золото. Исчезли и кольца венчальные, и серьги, и запас песочка драгоценного, и крупные самородки.

Будто ветром сдуло. Спрашивать не стала. Хозяин - барин, спору нет.

Забарабанили поутру в двери архаровцы с наганами да саблями на тощих боках. Смеялись над стариком-кулаком. Открыла им бабуля с молитвой. Отодвинули лихие гости ее подальше и принялись обирать избу с краю. Рылись начальники усердно и копались по всем углам. Трудно им было, больно богатый дом попался.

Вынести сразу все невозможно. Устали сердечные за день. Смеялись до обеда, но к вечеру задумались.

Ладно там, платья шелковые да самовары первыми утянули.

Но про самое главное ни слуху ни духу. Пропало кулацкое золотишко. Не нашли, нет песочка. Где кольца? Где серьги? Исчезло богатство. Куда?

Вызвали архаровцы хозяина на строгий допрос. Вдруг встал рудознатец природный на смерть в отказе. Грозили ему наганами, угрожали всякими смертями. А он затаился. Говорит одно - не знаю и молчит. Хоть убейте. Усмехались поначалу. Штучки кулацкие известны. Не уйти от комбедовских ищеек никому.

Протрясли деда-хозяина и жарко взялись за дом. Распотрошили на совесть. Отыскали со зла даже мышиные гнезда. Вывернули все до крысиных берлог. А сокровищ золотых нет нигде. Ищите ветра в поле. Наставили под вечер на деда упрямого страшный наган и щелкнули даже для острастки. И все зря. Молчит кулак, словно воды в рот набрал.

Порешили тогда отправить его в уездный застенок для несговорчивых. Авось выбьют там из него золотишко. Отправить-то легко туда человека, да обратно дороги уже не было. Пропал наш дедушка-хозяин где-то на исправительных каторгах.

Пришло еще чудом от пропащего единое последнее письмо-весточка. Пишет-просит наш родитель, чтобы исполнили родные его последнее желание на белом свете. Сберечь дом и никогда его не продавать вовеки.

Запомнила верная жена из того письма те заветные слова. Не горюйте, мол, обо мне, а только, главное, дом наш ни за что не продавайте, никогда.

"Как бы ни было тебе, дорогая жена, трудно и голодно. Дом мой твоим должен быть, это моя последняя воля. Прощайте".

Претерпела семья рудознатца много всякого горюшка. Быстро беда за бедой налетела. Кипела жизнь котлом. Успевай только уворачиваться, такие щепки на всю державу летели. Вернулась его семья в родной дом из ссылки полными новыми людьми. Голыми да босыми.

Запряглись понемножку лямку в местном колхозе тянуть. Тащилось новое житье-бытье бедняцкое веками, а не днями. Скучать некогда стало. Свести бы концы с концами на кусок хлебушка. Привыкли только к такой тощей жизни, а тут мира не стало. Вдруг война пришла. Подмела хозяев со дворов. Работали за троих.

Победили, наконец, вздохнули немножко. Выросли в доме внуки-правнуки. И от войны еще лет двадцать пять миновало. Показалось уже, что вовеки нищету не прогнать.

Тут-то и открылась дедушкина тайна золотая. Думать нельзя было за много бедных годочков про какое-никакое новое жилище. Поесть-то, дай Господи, досыта. Не до жиру, быть бы живу.

Помещались потому все три поколения от нашего дедушки в одном том самом старом доме и одною дверью пользовались. Привыкли так жить, и некогда было к привычным вещам присмотреться.

Вдруг однажды, по случаю, заметили странное дело. Сделалось что-то со дверною дедовской задвижкой.

Светлеть начала она от многолетнего передвижения. Надо сказать, что в Сибири у нас издревле такие толстые да крепкие засовы на хуторах любили делать.

Закрывались ими надежно на темные времена. Известно, дело таежное. Бывает, и медведь пожалует. Забредет и лихой человек, хоть и редок он в наших местах.

Ковали такие прочные засовы кузнецы-молодцы в жарких кузницах на вечные времена. И не было их работе никакого сроку-времени. Ржаветь даже не ржавели. Хорошая работа, старинная.

А тут случилось неладное что-то. Желтеет засов-то год от году. Открывают им дверь скрипучую и закрывают. А засов все светлее и веселее в сенцах поблескивает.

Вдруг ближе к нашему времени упал на него лучик от летнего солнышка. Что тут началось! Засверкал-заблестел длинный пояс в палец толщиной. Засиял сам собой. Да не по-железному али по-медному. А засверкал прямо-таки по-золотому!

Удивились правнуки нашего деда. Стали трогать осторожно старый засов. Нашелся среди них догадливый и ушлый паренек. Заспорили отец да сын-паренек меж собою: мол, из чего же их дверная задвижка ковалась. Даже на медь мало походит, а про другое и подумать не смели.

Вспомнил отец, что когда бегал он теми дверями еще мальчонкой, то видел сам, что засов наш был черный совсем.

Стало быть, тогда нельзя было отличить эту вещь от железой. Деревенское-то железо все тогда на чугун походило воронеными боками. Видно, скрыт здесь секрет какой-то.

Возник тогда у всех к старой задвижной полосе интерес. Взялся за таинственную задвижку наш ушлый паренек да и вынул вещь из железных петель.

Показалась сразу она ему очень тяжелой, не по виду. Тянет к земле руку, как свинцовое грузило для рыбалки.

Эка невидаль! Глядит на полосу паренек. А засов так и сияет. Пускает от солнца желтые зайчики. Истерся, видать, за полвека. Заметна на нем от кустарной работы в ямках чернота прежняя. Ясно видно, как сходит темное понемногу и самое яркое желтое зеркало являет повсеместно.

Золото! Батюшки-светы! Не поверил бы ни в жисть. А вот оно - в руках у паренька гирей пудовой кажется.

Взвесили дивную вещь. Не поленились. Глянули и ахнули. Хоть и невелика с виду, а в ней вес еще тот.

Четыре килограмма металла. Четверть пуда по-старому. Проверили и содержание. Оказалось все как есть чистым золотом-сокровищем. Обрадовались бедняки несказанно.

Пришли ведь уже другие времена, разрешили уже золото сохранять, не отнимут. Не обидел уже никто наследников дедушкиного подарка. А правнуки и не хвастались. Запомнили, видно, дедовский урок. Отпраздновали находку золотую широко, без скупости постылой.

Вышло нашему славному предку-герою прекрасное вечное поминание. Недаром положил он свою жизнь в застенках. Спасал от лютой нищеты внуков-правнуков. Отпраздновали, отдохнули душевно. Что ж плохого, коли сами люди хорошие да работящие. Во славу Божию.

Словно зарплату за всю эту новую жизнь получили. Мед-пиво пили. По усам текло. Да и в рот попало.

Думали-гадали, как же дедушка в лихолетье так устроил всю тайну, что никто не нашел?

Думается нам, как закрылся природный рудознатец в тот черный денек накануне обыска в сараюшке, так сразу развел жар в печи докрасна - добела.

Уложил сережки да колечки бабушкины в железный ковшик да и переплавил сокровища те вместе с песочком золотым да крупными самородками. Слилось все ценное в одну широкую полоску. Вышел из жаркой печи на божий свет вылитый засов. Пока еще отливка горячая была, присыпал ее умелец чем-то черным снаружи и прикоптил. Знал, видно, как сделать. Был не промах.

Слепил саму форму-то с настоящего, прежнего засова. Встала потому и новая задвижка, как влитая, на свое место в железные скобочки-петли. Не заметил никто в доме подмены целых полвека.

Искали и разорители золотой запас повсюду. Да, видно, бывает и на старуху проруха. Хитро посматривал на них природный рудознатец Константин.

Знал, за что страдать и помереть приходится. Вечная ему память.

А лихолетье потом все крепчало. Вымерли от смутьян малые села, добрые деревушки хлебосольные. Вроде Сокаревки да Ильинки. Но дай срок. Жизнь, она не кончается, жизнь, она продолжается.

Поднимутся снова на славном таежном черноземе крепкие хутора. Запоют на заре петухи.

Будут добрые люди жить от природы да радоваться. Только бы ума хватило дедов да царей не ругать. Достался правнукам от них драгоценный - на все века - подарок. Сокровище Сибирское.

Золотой засов.

ДИКОЕ ЗОЛОТО

Глубоко-глубоко под сырой землей сибирской рождается драгоценное золото.

Разгуляется над вековечной тайгой непогода. Сойдутся могучие ветры-великаны с четырех сторон белого света. Нагонят ветры темных-претемных туч дождевых на Богунайские горы. Натрутся мохнатые тучи-медведи друг о друга, и посыпятся из них на матушку-землю яркие искры. Соберутся те искорки вместе, и вспыхнет из тех огневушек великий небесный огонь.

Сольются небесные огни в страшную большую силу и молнией на землю упадут.

Ударит птица-молния в гору. И глубоко уйдет небесная сила в каменную породу.

Изменится от жара молнии порода в земле. И там, где прожгла жилу огненная сила, испечется золотой песочек.

Остынут горные печки, и остаются в горе на веки вечные золотые ручейки.

Словно закопал великан в земле золотую ветку-молнию. Называют старатели такие места золотыми жилами.

Драгоценная жила вся из желтого такого песочка. Бывает еще, сплавляется в каменной печке песок в крупные камушки-самородки.

А ежели расщедрится божия природа, одарит прямо по-царски. Встретятся в золотой жиле самые удивительные большие самородки. Называют их лошадиными головами, и входит таких на ладонь два-три.

Рождается так в сибирской земле сокровище золотое. Сокрывают богатство то Богунайские горы для добрых людей.

Но бывает, и в природе выходит ошибка-неошибка, а воде недоделки. И такая страсть из этого получается! Про то и сказ вам рассказывается.

Давно, еще до смутного переворота все стряслось.

Процветала у чистой речки тезка ее ладная да пригожая деревня Сокаревка.

Стоял в той деревеньке крепкий рубленый дом крестьянский. Жил не тужил в нем достаточный поселянин Гавриил Аристархов. Жили они с работящей женою Полиной. Средняя в царское время семья. Играют шестеро здоровых ребятишек по лавкам.

Пошел старшему пятнадцатый годок. А самый младшенький еще младенец и соску сосет.

Было у семьи серьезное хозяйство. Имели они на хозяина дарственную грамоту от царя-батюшки с гербами на полные семь гектаров черноземной сибирской землицы Весенним временем, летом зеленым да осенью золотой все сеяли, косили да жали.

А после крестьянских забот, на Покров, отправлялся хозяин их на охотничий промысел.

Любили в старину тогда в Сибири добыть по осени жирного глухаря к семейному столу.

Прекрасная дикая птица и весом была тяжела. Тянула к зимушке на пять или даже шесть кило. Поймаешь трех глухарей - и вот вам целый пуд птичьего мяса со всякими потрохами.

Походит дикий глухарь манерами больше на домашнего индюка. Приручается даже, и хорошо.

Разводили ведь умные люди в царское время глухариные питомники с великим успехом.

Таежный красавец-глухарь водится во множестве на ягодниках да кедровниках. Отъедается на природе на долгую нашу зиму, по-местному - жирует. А жировали таежные индюки в ту пору в древнем богатом кедровнике, что вверх по чистой речке Сухаревке. Охотились там на них и добывали птицу к столу. А уж как хорош да распрекрасен рослый глухарь на столе!

Готовили лесного петушка так. Снимут с толстой тушки пестрое перо. Опалят немножко и выберут из розового брюшка мягкое нутро. Сполоснут водичкой и начинят глухаря чищеными ядрышками кедрового ореха. Добавят по вкусу специй всяких и белую соль. Уложат здоровенную птицу в большой семейный чугунок и рогатым ухватом, ловко так, отправят всю красоту прямо в жаркую духовку великой сибирской матушки-печи.

Слов нет, какой же от природной дичи развевается по избе ароматный дух. Прожарят в печке глухаря до самой смачной золотистой корочки. Истечет жирная птица сладковатым соком на луковые дольки с картошкой.

Сбегутся на мясной аромат все голодные ребятишки, разберут ложки и только и ждут мамку с артельным чугунком.

Доставляет жареная дичь с лучком да орехом доброму человеку в своем семействе великое утешение в пасмурный денек сибирской зимы.

Так что с радостным нетерпеньем ждут жена и детки счастливого возвращения своего охотника с приятною добычей.

И однажды, как заведено - после Покрова, оснастился отец семейства в путь для ловли глухарей. Уложил и ловчую сеть, и петли-ловушки, и, конечно, взял большой мешок под птицу.

Вышел на тропу охотничью Гаврила Аристархов по первому снегу.

Думал обрадовать домашних удачной охотой, а обернулось-то все с ног на голову.

Отбегает от лесной речки Сухаревки вверх по течению в тайгу чистый ручеек. Выводит он охотников кривою тропкой вдоль узкого бережка в сторону кедровой рощи.

Начал Гавриил подниматься выше по ручью. И так незаметно отошел понемногу от бережка в сосновый лес.

Расступилась неожиданно на пути дремучая тайга, показалась за соснами маленькая полянка. Сама вся в белом первом снежке, так и манит пойти. Пошел через нее наш охотник. Засмотрелся путник на открывшуюся дикую красоту той приятной полянки. Зашуршала у него под сапогами высокая сухая травка на странных таких кочках.

Вдруг затрещали под Гавриилом гнилые доски. Выскользнула из-под ног сыра земля. Рухнул охотник со всего маху в неведомую глубоченную яму. Только его и видели черные вороны.

Как же глубока была эта тайная яма, что не сразу долетел наш крестьянин до самого дна. Побился еще по дороге обо всякие там выступы и гнилые перекладины. Занесла же нелегкая бедолагу.

Ухнулся Гаврила на земляное дно ни жив ни мертв. Осыпало гостя сверху всяким сором.

Немного погодя начал он шевелиться. Очнулся и в себя понемногу пришел. Тряхнул буйною головушкой в сырой непроглядной темени. Ушибся, конечно, крепенько, но в целом вроде ничем не повредился. Вскоре приподнялся от земли и смотрит со страхом вокруг.

Открылась пришельцу словно страшная тайна мрачного подземелья. Проступила перед нежданным гостем в тусклом свете внутренность позабытой-позаброшенной шахты.

Заскребли почему-то у гостя кошки на душе. Страшно что-то стало Гавриле здесь оставаться. Глянул вверх с надеждою, выход посмотрел. Добраться до краешка трудно будет, очень высоко. Кажется, саженок десять или все двенадцать до белого света. Сразу выбраться никак не получится. Не справиться голыми-то руками. Вниз оборваться можно.

Решился невольный гость сыскать выхода в самой яме. Авось повезет. Было тут, однако, темным-темно. Как в добром погребке.

Здесь еще терпимо, а дальше тьма египетская.

Решился тут наш охотник зажечь-запалить вязаный платок свой шейный, тонкой шерсти. Достал верное кресало и давай огонь высекать. Вылетели из кремня веселые искорки и понемногу сухую шерсть запалили.

Набрал яркий огонек силу. Отступила от него древняя тьма, и увидел наш крестьянин старую выработку. Потрудились, видно, здесь старатели на славушку.

Уходит далеко в темноту неровная большая нора - как пещера.

Чего же тута искать-отрывать можно было с таким-то рвением да усердием?

Кажется, вид у породы самый невзрачный, самый бросовый. Значится, ничегошеньки вокруг и нету.

Прошли за кривым следком. Прокопали по неровной дорожке. Получается, что провалился Гаврила в старательскую древнюю шахту. Выкопали здесь широкую золотую жилу. Работали, видно, очень удачно да долго, и недаром. Представилось гостю, как тускло блестели в мозолистых ладонях веселые самородки. Оттягивал карманы да пояса, песочек золотой в толстых мешочках. Может, и Гавриле грешному чего перепадет?