Чтение 19–й страницы книги ~Нелетная погода~

Работа предстояла не такая уж обширная - серьезное пока не началось. Снерг снял крупным планом нескольких беседующих, их лица, рассыпанные на кресле и на полу листы бумаги - забытый доклад, который, не замечая, топтал докладчик, - записал обрывки разговоров. Взгляд зацепил лицо, выражавшее, помимо удивления, и начавшуюся уже работу мысли, - и Снерг кошкой метнулся к Шагарину, социологу, специализирующемуся на внезапных поселениях, улучил момент, когда тот отошел от рассыпавшейся кучки людей и не успел пристать к другой, вежливо-непреклонно оттер социолога в сектор пустующих кресел и молча приблизил к его лицу микрофон. Отказа он не боялся - все здесь сейчас в таком состоянии, что готовы говорить с кем угодно, лишь бы не молчать...

- Это абсолютнейший нонсенс, - и впрямь без малейшего противодействия заговорил Шагарин. - В нынешнем обществе невозможно возникновение альтернативных существующей общественно-политической либо экономической систем, морально-этического комплекса, которые побудили бы одну из колоний отделиться от Ойкумены. Они и не отделялись, строго говоря. В меморандуме нет и тени намека на создание отдельного государства, на провозглашение независимости. Это и понятно - зачем, к чему? Просто потому, что захотелось иметь собственное государство? Чересчур уж по-детски... Любая населенная планета и так, если ей заблагорассудится, может обзавестись всеми атрибутами - флаг, герб, - только к чему? Мальчишки в летнем лагере на каком-нибудь островке еще могли бы провозгласить свое "государство", но и им это надоело бы еще до окончания каникул. Нет, ни о какой вспышке "космического сепаратизма" говорить нельзя. Сводя все к одной фразе, они почему-то решили на неизвестный срок запереться у себя в доме. Вот и все.

- Однако информация, собранная Сергачевым? - спросил Снерг.

- Это странно. И только. И заниматься этим должны не социологи и не общественные деятели. Кто-то другой. Может быть, как раз вы. Лично я отметил в происшедшем один любопытный и не поддающийся объяснению нюанс. Результаты голосования - единогласно. Понимаете, ни одного голоса против провозглашения экстерриториальности. Никогда еще не бывало в истории человечества, да и нашего общества, чтобы среди нескольких сот тысяч человек, пользующихся абсолютной свободой волеизъявления - а я не верю, что хоть в ничтожной мере был допущен отход от наших этических норм, - не нашлось хотя бы одного человека, имеющего особое мнение...

- Подождите, - сказал Снерг. - Пример: к Земле движется огромный астероид, способный затопить, как в свое время Атлантиду, целый континент. Кто же проголосует против уничтожения астероида?

- В первую очередь планетолог, который предложит не уничтожать астероид, а изменить его орбиту на безопасную с целью последующего изучения "гостя". Вы неудачно выбрали пример. Можно, конечно, хорошенько поломав голову, изобрести какой-нибудь казус, но речь-то идет о совершенно конкретном случае. Это единодушное голосование - самое темное место во всей истории, но оно как раз и убеждает, что рассуждать об атавистической вспышке сепаратизма глупо - уж в этом случае могли бы найтись оппоненты. А если, следуя традициям стереобоевиков, предположить, что кто-то фальсифицировал результаты голосования, то для вящей убедительности он проставил бы процентов пять-шесть - "против".

- Однако они задержали наших людей.

Шагарин взглянул внимательно:

- У вас там... застрял кто-нибудь?

- Любимая женщина, - сказал Снерг. - И друзья. Там ведь сейчас не одна сотня туристов.

- Но отчего вы решили, что их там задерживают силой? Молчите? Со всей уверенностью можно сказать только одно: что-то там произошло. Что-то очень серьезное, если все население единодушно проголосовало за временную изоляцию. С точки зрения социологии они - не социум. Всего-навсего еще один космический форпост, внеземная станция, какая разница, триста человек там или триста тысяч...

- Мне это уже говорили.

- Кто? - Шагарин машинально перевел взгляд на окружающих.

- Мозес Сайприст за несколько часов до смерти.

- Он занимался еще и Эльдорадо?

- Он многим занимался, - сказал Снерг. - И я тоже.

- И что же?

- У меня есть гипотеза, - сказал Снерг. - Я знаю, что вы, как и многие, относились к Сайпристу... ну, не как к пустоцвету, но как к насморку - он существует, хотя особо не вредит. Я никого не упрекаю, что ж... Алхимики, да. В какой-то мере. Только мы почему-то забываем, что алхимики, пусть и не найдя философского камня, тем не менее что-то да сделали для человечества. Бетгер, например, так и не добыл золототворящую тинктуру, но дал Европе фарфор. И это не единственный пример. Может быть, и в наш век впереди химии должна идти своя алхимия, впереди астрономии - астрология, впереди гиперфизики - флогистон...

- Что вы хотите всем этим сказать?

- У меня есть гипотеза, - сказал Снерг. - Грандиозная, не боюсь этого слова...

- Она как-нибудь объясняет сегодняшний сюрприз?

- Боюсь, что нет.

- Тогда вам придется подождать, как бы грандиозна ваша гипотеза ни была. Сейчас нам нужно только одно...

Он был прав, и сердиться на него не следовало. Снерг откланялся и пошел к выходу.

- Стах! - остановил его Кадомцев. - Вы в Глобовидение? Лучше подождать несколько часов, иначе мы просто прибавим к двумстам ошеломленным людям еще несколько миллиардов...

- Я понимаю, - сказал Снерг. - Можно бежать и вопить: "Пожар!", а можно отвести в сторону первого встречного пожарного и тихо прошептать ему все на ухо. Второе, конечно же, гораздо благоразумнее. Я не на Глобовидение, я на космодром. И вы должны мне помочь, я вас прошу... Ближайший лайнер на Эвридику - через пять часов, а мне нужно торопиться. У вас есть дежурные звездолеты, которые все равно стоят без дела...

- Зачем вам на Эвридику? Замок?

- Гораздо серьезнее, - сказал Снерг. - Какие там замки в такую минуту... Вы только отнеситесь серьезно к моим словам. Если я не ошибаюсь, вы скоро получите работу, о которой могли только мечтать. Вы, как астроархеологи недавно, стряхнете с себя все насмешки и обвинения в безделье. Дайте мне звездолет, и, не исключено, в обмен вы скоро получите Вселенную... Если только я прав.

Кадомцев долго смотрел на него. Потом молча потянул из кармана браслет.

Снерг замолчал и жадно глотнул сока из запотевшей бутылочки. Он говорил почти час. Муромцев сидел с абсолютно безучастным видом - что всегда сопутствовало у него напряженной работе мысли, - Панарин ждал продолжения, Марина щурила глаза в непонятном раздумье. Снерг едва не поставил бутылочку мимо стола - так он волновался.

- Вот так, - сказал он. - Такие были у меня встречи, такие были события. Я не допускаю мысли, что попы правы, что мы имеем дело с какой-нибудь моделью бога, патриархальной или модернизированной. Я считаю, что они, опередив нас, всего-навсего собрали некоторые данные. Я не отрицаю работы Латышева, но убежден: нам следует внести одно-единственное изменение - подставить на место бога некую сверхцивилизацию. И все встанет на свои места, освободившись от налета мистики.

Он сделал короткую паузу, давая им время осознать.

- Как ревизор? - воскликнула Марина тоном приятелей городничего.

- Так, ревизор... - сказал Снерг. - Главным камнем преткновения, из-за которого мы и не заговорили о пришельцах - хотя я уверен, что кому-то да приходила в голову такая мысль, - было бы: почему же они закрывают нам дорогу к звездам? Закрывают, все правильно. Но почему? Не потому ли, что мы наделали глупостей, считая венцом творения наши достижения? А если нет? Если ДП-корабли - не высшее достижение технической мысли, а паровые дилижансы, которые время от времени вваливаются на улицы современных городов, ежеминутно создавая аварийные ситуации? Представим сверхцивилизацию, научившуюся преодолевать трансзвездные, а то и трансгалактические расстояния каким-то иным способом. Представим, что ДП-корабли, начни мы на них носиться вдоль и поперек Вселенной, создадут массу помех, неудобств и прямой опасности для коммуникаций, функционирующих, быть может, тысячи лет? Технологиям и процессам, о которых мы и понятия не имеем? Что все эти годы мы, как тот чеховский герой, отвинчивали гайки с рельсов, а наши любительские радиостанции забивали рабочие частоты аэродромов. Суперцивилизация - это непременно и высокая этика, и высокая мораль, по которой, возможно, и недопустимо притягивать нас к суду за порчу путей и, явившись этакими светоносными пророками, растолковать нам нашу отсталость, ввергнув, может быть, в психологический шок ни много ни мало - целое человечество. Что же они делают? Разработана программа, имеющая целью поэтапно подвести нас к истине. Установлена Сфера Доступности. Убраны одни планеты и подставлены другие. Помеха Проекту "Икар", эти пресловутые "отражения", устроены так, чтобы мы наконец поняли: природа не может быть столь калейдоскопно-хаотичной, мы имеем дело с разумом. Но мы не понимали - для того, чтобы понять, нужно было слезть с пьедестала, который мы сами для себя воздвигли, а до чего же нам этого не хотелось! Вот и получилось, что первыми до многого докопались чернорясые - не от хорошей жизни, хватаясь за любую соломинку. И затруднили нам, надо признать, работу - из-за того, что к загадке причастны "святые отцы", многие будут скептически хмуриться...

- Так... - тихо сказал Панарин. - А те наши ребята, что погибли? Что же, нас останавливают, убивая?

- Подожди! - Муромцев оторвался от карманного компьютера. Он был бледнее, чем обычно. - Погибли? А видел ли кто-нибудь хоть один труп, хоть один обломок тех кораблей, что не вернулись? Проще говоря - исчезло некоторое количество человек и некоторое количество кораблей. Никто не доказал, что они живы, но никто и не доказал, что они погибли...

- Вы верите, получается? - повернулась к нему Марина.

- Вера - категория хлипкая, - сказал Муромцев. - Мы просто получили во многом логичную и безупречную гипотезу, содержащую гораздо меньше "против", чем "за". Я попробовал подсчитать энергию, которую пришлось бы затратить на "передвижку" планет, поддержания барьера Сферы Доступности, "отражения" - разумеется, исходя из уровня наших сегодняшних знаний и возможностей. Цифры фантастические, но если Стах прав, это - та самая пресловутая астроинженерия, работа цивилизации, овладевшей, быть может, энергией своей Галактики. И никакой мистики. Астроинженерия, о которой мы пока можем лишь мечтать, но давным-давно предсказали ее теоретически...

- Вот именно, - сказал Снерг. - Я не знаю, зачем они "убирали" планеты - то ли какая-нибудь из них была форпостом чужих, то ли они хотели избавить от контакта с нами какую-нибудь недозрелую цивилизацию - чтобы мы, часом, открыв ее, не утвердились во мнении, что являемся венцом творения. И зачем они подсовывали нам планеты, я решительно не понимаю. Но работа только началась...

- А замок? - резко вздернул голову Панарин. Снергу показалось, что с радостью он это сказал, довольный, что может хоть что-то опровергнуть.

- Замок? - сказал Снерг. - А не вы ли мне рассказывали, ребята, как ломают головы ученые, изобретая местные Атлантиды? А астрономы и ребята Крылова ломают голову над другим: как случилось, что ни один локатор не засек приближения к планете болида? Кто его видел, этот ваш болид? Рассмотрим, что произошло. Ты, Тим, и Марина наблюдали загадочное атмосферное явление, а через час на том месте, где должен был отыскаться болид, отыскался замок.

- Ты что же, полагаешь, что замок упал с неба?

- Не знаю, - сказал Снерг. - И замок, и "болид" - пока самое темное место во всей этой истории. В формулу Латышева они категорически не вписываются. Может быть, нас решили еще раз ткнуть носом. Может быть... Да не знаю я! Мы ведь только начали...

- Может быть, стоило все же выйти на кафедру? - спросила Марина.

- Нет, - сказал Снерг. - Конечно, выглядело заманчиво - Мировой Совет в растерянности, кафедра пуста, и тут на нее взлетаю я и начинаю пророчествовать. Восемнадцатое брюмера Станислава Снерга, только без штыков и крови. Не получилось бы у меня ни брюмера, ни разных прочих вандемьеров. Взвалить на Совет еще одну загадку в такое время...

- Интересно, как вписывается в твою гипотезу Эльдорадо?

- Как возможный результат нашей затянувшейся глухоты и слепоты.

- Так спокойно?

- Да! - Снерг изо всех сил старался не показывать, что заметил неприязнь, сквозившую в панаринских репликах. - Да! Там триста пятьдесят тысяч человек. И мои друзья. И моя любимая женщина. А я спокоен, я верю, что я прав, что дядя Мозес был прав. И я прилетел к человеку, которого знаю больше двадцати лет, чтобы ему первому все рассказать, чтобы он стал моим единомышленником. Мы же всегда были вместе, Тим.

- Двадцать лет спустя, как ты помнишь, мушкетеры разделились на два лагеря... - сказал Панарин.

- Простите, мне пора. Главное, думаю, прозвучало, - поднялся все понимающий человек Муромцев. - Я думаю, вы до отлета ко мне заглянете, Стах.

Марина вышла следом без всяких объяснений.

- Что с тобой, Тимка? - спросил Снерг.

- А ты не понял?

- Н-ну...

- Понял, - сказал Панарин. - Тебе да не понять... Если все это правда - мне зачеркивают последние пятнадцать лет жизни. Если звездолеты не нужны - куда же мне теперь прикажешь, Стах? Я ничего больше не умею и ничего больше не люблю. Даже если нам дадут Вселенную, она уже будет не моя. И ты уверен, что у них - ладно, считаем, что ОНИ существуют, - не найдется чего-нибудь, упраздняющего твое Глобовидение? Может, и оно чему-то там мешает?

- Возможно.

- Вот, - сказал Панарин. - Для тебя это лишь "возможно". А я уже списан. Самое страшное - что я все понимаю. Объективные законы, высшие галактические критерии... Против законов природы не попрешь. Но динозавр, который сознает, что должен вымереть согласно объективным законам, мучается неизмеримо сильнее динозавра, не понимающего, откуда свалилась напасть... Скажешь, нет?

- Я с тобой согласен, - сказал Снерг. - И это еще одно "самое страшное"...

- Господи, ты же даешь Каратыгину такой козырь... Он же не преминет облобызать тебя с головы до пят. И у тебя появится влиятельный союзник. Примешь его в союзники?

- Да, - дернул губами, не разжимая зубов, Снерг.

- Платон мне друг. Но истина дороже?

- Да, - сказал Снерг. - Значит, ты против меня?

- Я - за звездолеты.

- А если... Помнишь - "ты убит!"?

Это было в детстве - старинные дворы, овраги, тополевая роща. Ватаги пацанов со шпагами, мушкетеры короля и гвардейцы кардинала, и если тебе задевали правую руку, изволь переложить шпагу в левую, а уж коли острие вражеской шпаги коснулось груди - ты убит, и точка, и изволь оставаться убитым до конца баталии, и не поможет наливший лицо жаром бойцовский азарт. Ты убит. И не сослаться на то, что д'Артаньяна убить нельзя - во-первых, что за д'Артаньян, коли позволил шпаге коснуться своей груди, а во-вторых, тебе резонно возразят, что и храбрый гасконец смертен...

- Да нет, - сказал Снерг. - Тимка, ты успокоишься, все обдумаешь и все поймешь. Черт, что тебе в конце концов важнее - Вселенная или звездолеты?

- Я не знаю, - глухо сказал Панарин. - Кажется, ты прав - "я убит"...

Он вышел. Снерг смотрел ему вслед. Что же, получается, так и выглядит пресловутый психологический шок? Может быть, Тимка все поймет. Может быть, нет.

Ты делаешь открытие, которым вправе гордиться, но оно ударяет по твоему другу, по его мечте и его жизни, по тысячам таких, как он, - им предстоит расстаться с делом своей жизни, но удастся ли им найти себя в другом деле, смогут ли они преодолеть шок? Новые свершения - грандиозны, но вы не к ним стремились, не их ждали. Колумб в рубке трансокеанского лайнера, Фархад, вдруг получивший шахский дворец и благословение на брак - желания вроде бы исполнены так, что и не снилось, но что-то покалывает занозой... А кто следующий, кто на очереди? Что принесет оборотная сторона медали?

Но об одном не имеешь права забыть - те, кто будут жить сто лет спустя, будут в непредставимом тебе мире как нельзя более счастливы - это будет их мир, их свершения, о которых ты понятия не имеешь. Большое ли имеют значение в этих условиях горькие мысли людей переходного периода?

Снерг представил звезду на своей ладони, невесомый апельсин, бархатистый и зыбкий, отчего-то ничуть не обжигающий. Теплой была звезда.

Панарин шел по улице, пока она не кончилась, и дальше было бескрайнее дикое поле, кончавшееся вдали синими зубцами гор. Здесь начиналось небо - не то, обкромсанное до жалости высотными домами, а настоящее, бескрайнее, где только и оцениваешь громаду облаков. Горы подавляют порой. Но небо за городом - никогда. Может быть, потому, что человек стремился к небу всегда, а горы ему порой лишь мешали.

Над травой бугрился валун, забытый проползшим и сгинувшим в незапамятное время ледником. Какой-то астроархеолог трудолюбиво выжег на нем лучевым резаком Великого Бога Марсиан. Марина сидела рядом с валуном, подтянув колени к подбородку, смотрела в сторону гор. Панарин опустился рядом. Ее взгляд колыхнулся, как цветок на волне, вновь отчужденно ушел в сторону. На щеке не успела просохнуть влажная полоска.

- Вот и все, - в ее голосе не осталось ничего прежнего, дерзко-иронического, но и нового не прибавилось. - И я - запоздавший капитан. Как хотелось опередить, но как теперь выглядят мои кадры о замке и "Кентавре" по сравнению с тем, что открыл Снерг?

- Ты ему веришь?

- А иначе нельзя, - сказала Марина. - это слишком неправдоподобно, чтобы быть вымыслом, и слишком похоже на сказку, чтобы быть фантастикой... Он прав, я уверена. Что ж, он жил в царстве прозы по законам поэзии и добился, чего хотел, вернее того, что хотели... они. - Она показала куда-то в небо. - Но это одно и то же. А я... Я ударилась в стену. (Панарин вздрогнул.) И сама эту стену построила, вот что обидно!

Панарин молчал - можно ли защитить человека от него самого?

Марина тускло улыбнулась:

- Вот можешь позлорадствовать, если хочется. Хочется? Идеальный спосб отплатить мне за все настоящие и придуманные обиды. Защищаться у меня сейчас не хватит сил.

- От чего защищаться? - спросил Панарин. - Великий Космос, от чего? И что я, по-твоему, должен делать - отодрать тебя за уши? Словесно позлорадствовать, хохотать сатанински? Не стоит того твоя дурь, что сейчас рассыпается...

- Продолжай, - вяло отозвалась Марина. - Начало интересное.

Панарин обнял ее так, словно их через несколько секунд должны были разлучить навсегда, в это было вложено все - и горечь неудач Проекта последних лет, опалившая судьбы многих людей, и безжалостная логика открытий Снерга, собственные нелады, жалость к человеку, которому сейчас так же трудно, как и ему.

- Я никогда бы не показал слабости перед женщиной, - сказал Панарин. - Но мы до того друг на друга похожи, что страшно порой становится. Ведь это меня нужно жалеть. У тебя всего лишь разбилось вдребезги что-то наносное в характере. А я оказался ненужным. Конечно, не все так черно, не все так однозначно, но если все подтвердится, может оказаться и так, что звездолеты станут никому не нужны. Цель человечества остается прежней, а средства, то есть мы, оказались неудачными. И то ли нам, капитанам парусников, придется переучиваться на судовых кочегаров, то ли вообще оставить корабли.

- Можно нескромный вопрос? Может быть, тебе в какой-то мере жаль славы первопроходца?

- Нет, не все ты поняла, - сказал Панарин. - Знаю я цену славе - была, не всегда над нами иронизировали... Ты ведь тоже не ради славы работаешь. Видимо, вся сложность в том, что до сих пор при всех наших свершениях у нас не было открытия, которое в таком масштабе взвихрили бы жизнь человечества и собираются проникнуть во все уголки нашего дома. И нам еще долго мучиться шоком, стрессом, пока не найдем свое место в новой жизни...

Марина приподнялась на локте и слушала внимательно, а он говорил и говорил, растворяя в серьезных раздумьях о будущем тяжелую тоску - потому что не должно было быть тоски, изменившуюся жизнь следовало понять и отыскать в ней свое место...

- Великолепно, - сказала Марина. - А я-то, глядя на тебя во время разговора со Снергом, решила, что ты совсем пал духом.

- Может быть, я и о тебе то же думаю?

Она опустила ресницы, и Панарин понял, что все тревожащее и болезненное лишь загнано вглубь, что не исчезла еще прозрачная стена...

Ничего еще не было ясно, они стояли на пороге, волшебный занавес, скрывающий будущее, был задернут, но протянуть руку необходимо...

Панарин протянул руку и коснулся плеча женщины, которую любил.

1983

КОММЕНТАРИИ К ПОЛУЗАБЫТОМУ

Когда меня наконец уговорили все вошедшее в эту книгу издать, я вытащил рукопись "Нелетной погоды", лет пятнадцать пылившуюся в дальнем углу - машинопись выцвела, края лохмами, - бегло пробежал и вдруг с нешуточным удивлением обнаружил, что мне за этот роман совершенно не стыдно. А, собственно, почему я полагал, что мне за него должно быть стыдно? Он все же, смею думать, нисколечко не наивный и не устаревший. Он просто-напросто пронизан солнечным оптимизмом Полдня XXII века, тем самым, которым мое поколение заразили Стругацкие. Сами они в пору, когда "Нелетная погода" писалась, уже, зябко подняв воротники, вышли из своего Полдня в другие, более ненастные миры, где серые тучи на небе появляются гораздо чаще, чем безмятежное солнышко. Но мы-то, мы были гораздо моложе, а потому еще оставались в Полдне. Мы были молоды и оттого считали, что Полдень не кончается.

Вот и получился ничуть не грустный, без единой тучки на небе, оптимистический роман о людях, которые не опускают рук, когда им нелегко, потому что живут они, не забывайте, в Полдне. Сейчас даже удивительно, что роман вышел таким легким, опереточным в хорошем смысле, если вспомнить, что писался он, когда автору было невероятно тяжело и тоскливо - ну, чисто личные причины. Но вот поди ж ты! Двадцать лет спустя я не отыскал в "Нелетной погоде" и тени тогдашнего тяжелого времени. Ни следа. Странно даже.

И то, что роман остался неизданным, тоже странно - какая-то череда необъяснимых случайностей.

Хотя, быть может, дело еще и в том, что однажды появилось вдруг твердое убеждение, что второй его части уже никогда не будет. Я ее прекрасно видел в уме, она вполне сложилась, я прекрасно знал, что там произойдет и чем все кончится. Но что-то изменилось. Скорее всего, к той поре и для меня самого тоже кончился Полдень, и я тоже из него вышел вслед за мэтрами, другой дорогой, но под то же самое неприветливое небо, большей частью низкое и серое. И оптимизма вроде бы меньше не стало, и написанная после "Погоды" "Провинциальная хроника начала осени" заканчивается ничуть не уныло и не безнадежно - наоборот, сильные и смелые герои, с веселой яростью сверкая мечами, бросаются в бой, где их определенно ждет победа... И сражаются они как раз под ясным солнечным небом...

Все так, но это уже какой-то другой Полдень. С маленькой буквы. Просто полдень. А тот, что с большой, уже никогда не вернется. И я не буду врать, что мне его не жаль. Еще как жаль. Из-за того, что он кончился для меня лично, не менее десятка повестей так и легли недописанными, хотя до финала в иных оставалось совсем немного. Но что поделать, если вещи эти могли быть завершены только посреди Полдня...

Александр Бушков: "Нелетная погода"