странники напророчили заключение мира ко дню Михаила, к Князевым
именинам .
- Так-то так, - проговорил приятным, мягким голосом доктор,
полный, румяный и красивый мужчина средних лет, в опрятном
мундире и треуголке, - мир миром, когда-нибудь придет, а завтра
недосчитаемся многих.
- На то воля божья, - тихо сказал пожилой офицер. - Веет крыло
смерти, как говорит Фингал, но не всех оно задевает.
- И что неприятно, - продолжал доктор, - во всем непорядок;
загремят сотни пушек, а у нас - не говорю уже о недостатке кирок
для батарей, даже лопат, - ополченцы наполовину без работы; в
госпиталях ни носилок, ни корпии, ни бинтов...Палатки в дырьях.
Каково больным спать на сырой земле и в болотах? А ночью холод.
Хочу вот опять все передать генералу.
Пожилой офицер досадливо покачал головой. Он, начитанный,
любивший поэзию и скромный, все это отлично знал и терпеливо
сносил; но также знал он и то, что неженка и любитель всего
прекрасного и приятного, доктор Миртов умудрился в походе не
только возить с собой на вьюке небольшую, отлично приспособленную
для себя палатку, но при ней даже удобную постель с мягкою
периной и теплым, стеганным на вате одеялом.
- Что вы это все смотрите за реку? - спросил пожилой офицер
Перовского. - Не двигаются ли французы?
- Нет, там спокойно, - ответил Базиль, - но вправо от Бородина, я
помню, была одна усадьба... Три месяца назад я из нее уехал в
армию. И странно: внизу, у реки, вон, виден поселок, а выше его,
на горе, стоял еще дом, были разные службы и мельница. Теперь
смотрю - и их не вижу.
- Вероятно, их снесли, - сказал пожилой офицер, - -эта гора - под
выстрелами наших батарей; часть Семеновки сзади нас, слышно, тоже
для чего-то сломали. Возьмите мою трубку, - прибавил офицер,
снимая с перевязи длинную раздвижную трубку, - моя из Вены, от
Корта... все увидите как на ладони.
Перовский навел поданную трубку за реку, отыскивая взгорье, на
котором, как он помнил, стояла новоселовская усадьба Усовых.
Перед его глазами, в туманной полумгле, мелькали неопределенные
очерки оврагов, лесных порослей и холмов. Знакомой усадьбы он не
находил. Дверь избы в эту минуту отворилась. На ее пороге
показались стройный Уваров и рыжий, в веснушках и бакенбардах,
Багговут. Доктор подошел к последнему, рапортуя о недостатке
лечебных припасов. Багговут выслушал его и сказал по-французски
Уварову:
- Вот, как видите, одна и та же песня, и ничего не поделаешь. Он
набросал несколько строк на клочке бумаги, вырванном из записной
книжки, свернул этот клочок и усталыми глазами посмотрел на
стоявших перед ним колонновожатых.
- Синтянин, - обратился он к пожилому офицеру, - доставьте это
графу Бенигсену; если не будет письменного, привезите словесный
ответ.
Синтянин взял обратно от Перовского зрительную трубку, бережно
вложил ее в замшевый на перевязи чехол, сел на лошадь и,
сгорбившись, направился большой дорогой за Стопец. Уваров и
Багговут поехали обратно к своим бивакам. Перовский и доктор
Миртов сопровождали Багговута. Становилось темно. Узкая дорожка с
холма от Горок спускалась в мелкий березняк; далее она опять шла
по взгорью и невдали от лагеря упиралась в довольно крутой,
безлесный овраг. Всадники шагом миновали березняк и, подъехав к
оврагу, увидели за ним огни своих биваков. Перовский думал о
тяжкой ране Мити Усова, о их недавних обоюдных мечтах жениться в
этом августе и о предстоящем назавтра сражении.
- Скажите, вы боитесь смерти? думаете о ней? - спросил Миртов
Перовского, когда они стали выбираться из оврага.
- Бояться не боюсь, - ответил Базиль, - а думаю иногда, особенно,
признаться, теперь.
- Еще бы, вы так смело тогда на станции в Можайске приняли вызов
на дуэль этого француза. Я же рассуждаю так, - произнес певучим,
спокойным голосом доктор, - смерть - это во всяком случае
неприятная неожиданность; но если она придет мгновенно, от
паралича или, положим, от тяжкой раны в сердце или в голову, как
это бывает в сражении, чего тут бояться? Пуля или ядро свистнет -
и баста, не опомнишься. Ел, пил, спал, курил и мечтал; нежданная
разделка - и конец. Был Миртов - и нет Миртова... Доктор тихо
засмеялся.
- Мужайтесь, - продолжал он, - тяжела и противна смерть не от
пули или ядра, а от скверной, бессильной старости или когда,
положим, подцепит гнилая горячка; дома ли, в походном ли
госпитале, тут одно только мучение - бессонница, бред и ужас,
ужас ожиданий, особенно нашему брату - врачу, все это отлично
понимающему как свои пять пальцев... вот что гадко и тяжело...
Всадники приблизились к опушке леса, за которой расстилался
лагерь.
- Не место, разумеется, в ожидании боя думать о другом, - сказал
Базиль, нагинаясь в темноте от ветвей березы, мимо которой они
ехали, - но не могу не заметить: громадное большинство умирает
именно, как вы говорите, мучась медленно и с сознанием, от разных
болезней, старости, нищеты и других зол.
- Что до меня, - сказал доктор, - странное у меня предчувствие...
Представьте, мне почему-то все кажется, что я умру не иначе как
еще через двадцать лет, и непременно почему-то в Москве и в
Английском клубе... Да, - прибавил он, смеясь, - в клубе, после
вкусного обеда. Грешный человек, люблю поесть... Так вот, именно
после обеда и от паралича. Трах - и кончено . .. Сверкнут в
глазах, знаете, такие вот звездочки, потом приятный туман... что
это? а ничего... был Миртов - и нет Миртова... Не хотите ли,
кстати, в мою палатку? Разденетесь, протянетесь и выспитесь; у
меня походный чайничек и ром, угощу пуншиком. Не мешает перед
битвой.
- Нет, благодарю, - ответил Перовский, - надо к генералу; вряд ли
скоро отпустит.
- Еще слово. Видели вы давеча майора Синтянина? - спросил доктор.
- Угадайте, какая меня преследует мысль?
- Не знаю.
- Вы, разумеется, обратили внимание, какой он задумчивый и
скучный. Ну-с, мне, представьте, все кажется, что он завтра
опередит всех нас... трах - и нет его, - шутил на расставанье
доктор.
Добравшись за полночь до общей штабной палатки, Базиль нашел
своего денщика, велел ему пораньше навьючить коня, улегся, не
раздеваясь, на клочке сена в своем углу и долго не мог заснуть.
Лагерь также еще бодрствовал. Солдаты, осмотрев и почистив с
вечера оружие, амуницию и лошадей, молились, укладывали свои узлы
или сидели кучками у потухавших костров, изредка перекидываясь
словом и поглядывая на небо, скоро ли рассвет. Из-под откинутой
части палатки Перовскому виднелся край хмурого, беззвездного
неба, а вдали, за рекой, неприятельский лагерь, на несколько
верст обозначенный линией непрерывных бивачных огней. Базиль
думал об этой роковой холмистой долине, на которой, теперь, в
ожидании близкого утра, стояла стотысячная русская армия в
двух-трех верстах против такой же стотысячной французской армии.
Тысяча орудий готовились с той и с другой стороны осыпать ядрами
и картечью эту равнину и этих стоявших друг перед другом людей.
Базиль усиливался решить, кто же был виновником всего этого, кто
вызвал и привел сюда эти армии? Мучительно напрягая мысли, он
наконец забылся крепким, предрассветным сном.
Было шесть часов утра. Гулко грохнула в туманном воздухе, против