Вероятно?.. Смерть - это хуже, чем сто тысяч свиней, как говорит Заубуш!
Нужно жить!
считать давно умершими. А кое-кто умирает, так и не родившись.
значит - жизнь?
надеясь развеселить императора. Но Генрих топнул ногой:
деревяшке чуть не впереди императора, но умолк, не огрызался больше: очень
хорошо знал нрав Генриха и почувствовал, что раздражать императора сегодня
не стоит. Нужно переждать - вот и все. Император не способен на чем-нибудь
сосредоточиться. Он подчинен своей изменчивости, быстрой смене настроений
и мыслей.
Копченые гуси, жаркое с хреном, каплуны в чесночном рассоле, перепелки,
голуби, увенчанные маленькими коронами, лебеди, которых зажаривают
целиком, теплое пиво, меды-вина, что будут литься, как вода на мельничные
колеса. Вот сядет император за такой стол и забудет обо всем на свете.
Лишь о власти не забудет. Потому как все - в обладании властью, все прах,
кроме власти, безграничной власти, она единственная придает смысл жизни,
она оправдание жизни, ее праздник, ее восторг!
короткой молитвы епископа за стол между Евпраксией и Адельгейдой, сказал
тихо, неизвестно к кому обращаясь:
неустойчивости. Хотя родился императором и короновался уже шестилетним
(случай редкостный даже и по тем смутным временам), тяготел над ним страх
затеряться в безбрежности государства и неисчислимости люда. Жизнь его, с
детства несамостоятельная, грозно указывала на такую возможность, и он,
повзрослев, начал лихорадочно искать собственных способов возвышения над
толпой, над землями вассалов, над всей империей, ибо все, с чем доныне
сталкивался, казалось шатким, неверным и слишком условным.
Адальбертом, Генрихов белый конь испугался зверя и понес прямо на
всадников, что нагоняли кабанов со стороны. Генрих не удержался в седле,
свалился на землю беспомощно и неуклюже, упал под копыта разгоряченных
гоном коней; всадники ничего не могли поделать с разъяренными животными, и
кони, не разбирая, кто император, кто простой человек, промчались над
поверженным Генрихом, и громадные копыта поднимались и опускались над ним,
падало небо, он проваливался в смерть, он мог быть растоптан десять и сто
раз, уничтожен без следа, превращен в расплющенную лепешку окровавленного
мяса. Но случилось так, что лишь два или три раза его задело копытом,
порвало одежду, поцарапало бок - и все. Адальберт возблагодарил бога за
чудо, император хмуро подумал о той неуловимой грани, которая только что
отделяла его от смерти.
рассказывал, потому что было в том больше позора, чем опасности.
Приключилось в пору, которую клирик Бруно, стремившийся к точности
выражений, определяет так: <Когда Генрих, подобно невзнузданному коню,
пустился что было духу по дороге разврата>. Женатый уже в
шестнадцатилетнем возрасте на Берте Савойской, <благородной и прекрасной>,
как назвал ее все тот же Бруно, Генрих заводил любовниц и наложниц по всей
империи. Ежели узнавал он, что у кого-либо есть молодая и красивая дочь
или жена, то, в случае неудачи с прельщением, велел <брать силой>. У
Генриха была привычка ночью в сопровождении одного или двух верных
подручных отправляться на <охоту>. И вот однажды его подстерегли лесные
люди. Приятели божьи и недруги всему миру. Не знали, кто он, куда
направляется, зачем и почему. Не знали и не хотели знать. Выскочили из-за
темных деревьев, темные и неуловимые, все одинаковые, как муравьи,
зароились, засуетились, завертелись, в мгновение ока стащили с коней
императора и его ослабшего спутника, который даже меча не успел обнажить,
сорвали с обоих оружие, украшения, одежду. Тот дурень наконец пробормотал,
что люди эти будут тяжко наказаны, потому что перед ними сам император.
Как раз в тот миг какой-то бродяга стаскивал с Генриха золотую цепь.
Бродяга захохотал, изрыгая прямо в лицо императору кислый дух:
медленном огне. Зашить в узкие мешки и живьем подвесить коптиться,
развешать на ветвях вниз головами. Над ним откровенно смеялись. Ибо что
для них какой-то император? Они - зеленые братья - среди зеленых лесов,
под зелеными ветрами!
пока не переловили всех грабителей. С веревками на шеях, они увидели его
снова, в золоте, окруженного пышной свитой, железными рыцарями, пешими
щитоносцами, увидели и немало удивились:
императору захотелось переправиться через реку. Приготовили лодки, устлали
их коврами, украсили, как надлежит; на одни посадили вооруженную свиту, на
другие - императорских шпильманов(*) для веселенья гостей; Генрих должен
был плыть в лодке вместе с маркграфом, Заубушем, двумя баронами.
Приготовление было вроде бы и не мешкотным, потому что удовлетворялось
желание самого императора, но и не настолько быстрым, чтобы о нем каким-то
странным образом не смогли узнать на противоположном берегу реки.
Множество народу высыпало на зеленый берег, забрело в воду, нетерпеливо
ожидая лодок, размахивая на радостях кто оружием, кто цветами, кто еще
чем-то.
самом деле злой враждебностью. В воде и на берегу столпились какие-то
мрачные оборванцы с кричащими мордами, когда лодки стали подплывать ближе,
эти негодяи стали подхватывать их длинными крючьями. Лодку, которая
вырывалась вперед других, тащили на мелководье и тяжеленными топорами
прорубали дно. Ревели:
германского! Назад, подлецы!
самого Генриха впились сразу тремя крюками.
Генриху пришлось по колено в воде выбредать на берег, где его ждал сам
барон Кальбе, неприступный в своей наглости.
самой середины реки принадлежит ему. Маркграф Мейссенский? Ему принадлежит
берег противоположный и вода до середины реки с той стороны. Что
принадлежит императору? А откуда знать барону Кальбе? Может, императору
ничего не принадлежит, а может, то, что разделяет реку на две половины.
Неуловимая линия, опять же - ничто. Барон хохотал, аж подпрыгивая.
земле, на своем берегу, возле своей воды, а император? Имел все и ничего
не имел. Владел, кажется, целой империей, а сам мог разве лишь обхватить
руками собственные колени. Радости, как у пса, что только и может понюхать
у себя под хвостом.
тех пор эта земля стала для него словно привлекательная женщина, которой
хочешь овладеть, а она никак не поддается. Блуждал из города в город,
нигде не задерживался, старался охватить всю подвластную ему землю, реки,
леса, горы; гор было много, вся Саксония представлялась беспорядочной и
густой россыпью зеленых вершин, что царят над долинами, купаются в
нависшем небе, тянутся к солнцу, а где-то у их подножия вьют свои гнезда
люди, препираются бароны, суетятся горожане, упрямо пашут землю крестьяне,
и все это подымается, подымается, и каждый хочет добраться до вершин,
чтобы захватить их, воцариться там, не допустить туда никого, даже
императора.
неприступные каменные замки. Они казались молодому Генриху островами
спасения в море людской жадности, неустойчивости и ненадежности.
возводит замок своего сердца, любимейшую свою крепость Гарцбург; вырастают
замки Вигунсштейн. Мозбург, Засенштейн, Шпатенберг, Гаймонбург, Азенберг.
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Муркок Майкл
Акунин Борис