стоит подумать. Он слушал, сидя в столовой перед полной тарелкой, помимо
своей воли покоренный этой чистотой, которую благоговейно поддерживала
Лиза; ноги его нежила мягкая циновка; блики, игравшие на медной висячей
лампе, палевые тона обоев и светлой дубовой мебели вселяли ощущение
добропорядочности этого благополучия, отчего в представлениях Флорана
стирались грани о мнимом и подлинном благе. Тем не менее у него достало
силы снова отказаться, повторить свои доводы, хоть он вполне сознавал,
сколь неуместно и грубо выказывать здесь Лизе свое упрямство и горечь.
Лиза не рассердилась; напротив, она улыбалась своей пленительной улыбкой,
которая сковывала Флорана больше, чем ее вчерашнее глухое раздражение. А
за обедом говорили только о засоле товаров на зиму, когда приходится
работать не покладая рук всем служащим колбасной.
Тут стояла теплынь. К тому же комната была такой просторной, что вокруг
поставленного посреди квадратного стола свободно помещалось несколько
человек, не мешая работе. Освещенные газом стены были выложены белыми и
голубыми изразцами в уровень с человеческим ростом. Слева находилась
большая чугунная плита с тремя конфорками, в которых глубоко сидели три
кряжистых котла с закопченными от угля днищами; в конце плиты над печкой
была небольшая духовка для жарения на рашпере, снабженная устройством для
копчения; а над плитой, немного повыше шумовок, ложек, вилок с длинными
ручками, тянулись висячие нумерованные ящички с мелко и крупно натертой
хлебной коркой, с панировочными сухарями, пряностями, гвоздикой, мускатным
орехом и всеми разновидностями перца. Справа, привалившись к стене, стоял
стол для разделки мяса - громадная дубовая колода, вся в рубцах и
щербинах; а всевозможные приборы, привинченные к столу - насос для
впрыскивания жидкости в кишку, машинка для проталкивания фарша, мясорубка,
- вся эта уйма колесиков и рукояток наводила на тайную, волнующую мысль:
уж не адская ли это кухня? Кроме того, вдоль всех стен, на полках и даже
под столами, громоздились горшки, миски, ведра, блюда, жестяная посуда,
батареи глубоких кастрюль, широких воронок, подставок для ножей и косарей,
наборы шпиговальных и простых игл; это был своеобразный мир, утопавший в
сале. Сало наводняло все кругом; несмотря на исключительную чистоту кухни,
оно просачивалось между изразцами, покрывало глянцем красную керамику пола
и сероватым налетом - чугунную плиту, до блеска отполировало края стола
для разделки мяса, который сверкал, как лакированный дуб. И, конечно, в
этой комнате, где непрерывно, капля по капле, оседали испарения от трех
котлов, в которых вытапливался свиной жир, не было ни одного гвоздя - от
пола до потолка, - из которого не сочилось бы сало.
только паштеты известных фирм, мелко рубленная свинина, консервы в
стеклянных банках, сардины, сыры, съедобные улитки. Поэтому с сентября
нужно было пополнять опустевший за лето погреб. Вечерами работали
допоздна, даже после закрытия колбасной. Кеню с помощью Огюста и Леона
начинял колбасы, заготовлял впрок окорока, грудинку, постную ветчину,
простое сало и шпик, вытапливал лярд. Оглушительно звенели кастрюли,
стучали сечки, во всем доме носились кухонные запахи. При всем этом нельзя
было упускать из виду и колбасные изделия на день, свежий товар: паштеты
печеночные и из зайчатины, галантин и колбасу - простую и кровяную.
сало в двух котлах, должен был заняться кровяной колбасой. Ему помогал
Огюст. Лиза и Огюстина чинили белье на уголке квадратного стола; напротив
них лицом к плите сидел Флоран и улыбался крошке Полине, которая стала на
его ноги и просила "подбросить ее высоко-высоко". За их спиной Леон рубил
фарш для сосисок на дубовой колоде - медленно и равномерно.
кровью. Он сам колол свиней на скотобойне. Кровь их и внутренности он
уносил с собой, а после обеда рабочие шпарни доставляли в колбасную
разделанные туши в своей повозке. Кеню утверждал, что ни один подручный
колбасника в Париже не заколет так искусно свинью. А дело было в том, что
Огюст чудесно разбирался в качестве крови; кровяная колбаса всегда была
хороша, когда Огюст говорил: "Кровяная колбаса будет хорошая".
течет кровь. Когда я выдергиваю нож и кровь течет слишком медленно, это
нехороший признак, - значит, кровь бедная...
Кеню.
положенная мерка... Но, видите ли, самый лучший признак, когда кровь
хорошо течет и я могу ее тут же сбивать рукой в ведре. Нужно, чтобы она
была достаточно теплая, жирная, но не слишком густая.
красное лицо, обрамленное жесткими каштановыми волосами, выражало глубокое
внимание. Впрочем, Лиза и даже крошка Полина тоже слушали с большим
интересом.
вращая кистью в воздухе, словно взбивал сливки. - Ну-с, а когда я вынимаю
из ведра руку и смотрю на нее, нужно, чтобы она была как будто вся
масленая от крови, да так, чтобы эта красная перчатка была всюду
совершенно одинакового красного цвета... Тогда можно без ошибки сказать:
"Кровяная колбаса получится хорошая".
в воздухе рукой; рука эта, выглядывавшая из-под белого нарукавника, была
густо-розовая с яркими ногтями - она всю свою жизнь копошилась в ведрах с
кровью. Кеню одобрительно кивнул головой. Наступило молчание. Леон
продолжал рубить сечкой мясо. Полина задумалась, потом опять стала ножками
на ноги кузена и крикнула своим звонким голоском:
съели звери!
съеденном зверями". Флоран не понимал; спрашивал, какой такой господин.
Лиза рассмеялась.
вечером рассказывали эту историю Гавару. Она, верно, ее слышала.
посадила его кузену на колени, заявив, что Мутон тоже хочет слушать
сказку. Но Мутон вспрыгнул на стол. Там он уселся, выгнув спину и
пристально разглядывая тощего верзилу, который вот уже две недели был,
по-видимому, предметом его глубоких размышлений. Однако Полина гневалась,
топала ногами, требовала сказку. И так как сейчас она действительно была
несносна, Лиза сказала Флорану:
подняв голову, остановил взгляд на двух занятых шитьем женщинах, перевел
его на Кеню и Огюста, которые готовили котел для кровяной колбасы. Ровно
горел газ, от плиты веяло нежащим теплом, весь жир, скопившийся в кухне,
сиял, словно разделяя царившую вокруг радость здорового, легкого
пищеварения. Тогда Флоран посадил крошку Полину к себе на колено и,
улыбнувшись печальной улыбкой, начал, обращаясь к ребенку:
пароходе, на котором его увезли, было еще четыреста каторжников - вместе с
ними его туда и бросили. И пришлось ему целых пять недель жить среди
разбойников, носить, как они, одежду из мешковины, хлебать с ними из
одного котелка. Его ели жирные вши, он обливался семью потами, так что
совсем обессилел. А от судовой кухни, от пекарни, от машины, которая
двигает пароход, кубрик так накалялся, что десять каторжников умерли от
жары. Днем их выводили на палубу, по пятьдесят человек зараз, чтобы дать
им подышать морским воздухом; да только их боялись, поэтому на узкой
площадке, где они гуляли, стояли две пушки с наведенными на них жерлами.
Бедняк мой был очень доволен, когда приходила его очередь погулять. Тут он
не так обливался потом. Он уж и есть совсем не мог, был очень-очень болен.
Ночью, когда его опять заковывали в кандалы и поднималась буря, качка
швыряла его то на одного, то на другого соседа; тогда его одолевало
малодушие, и он плакал, радуясь, что никто не видит, как он плачет...
молитве.
она. - Знаешь что, это другая сказка, правда, кузен?
господине еще впереди... Я тебе рассказываю всю сказку по порядку.
трудный вопрос, который она не могла разрешить. Наконец она отважилась
спросить:
парохода?
давая прямого ответа на ее вопрос, воспользовалась случаем сказать ей в
назидание, что непослушных детей тоже сажают внутрь парохода; это
произвело на девочку сильнейшее впечатление.
резонно заметила она.
слышал. Он успел уже нарезать в котелок лук кружками, которые звонко и
пронзительно застрекотали на огне, точно млеющие от жары цикады. Пахло
очень вкусно. Котелок, когда Кеню погружал в него свою большую деревянную
ложку, запевал еще громче, наполняя кухню крепким запахом жареного лука.
Доставалов Александр
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Корнев Павел
Круз Андрей
Ильин Андрей