Чтение 19–й страницы книги ~Красные щиты~

привела маленького Фридриха, сына кесаря. Это был хилый ребенок, с ног до
головы одетый в парчу большими сонными глазами он с испугом смотрел на
доспехи двоюродного брата. Малыша поспешили увести обратно к нянькам.
Немало удивился Генрих, заметив за спиной Агнессы милое личико Рихенцы.
Он даже не успел должным образом ей поклониться. Вероятно, испанцы опять
оставили Рихенцу в Бамберге, теперь уже из-за болезни кесаря.
Вдруг в залу быстрыми шагами вошла немолодая, но красивая дама. На ней
был голубой плащ гентского сукна отороченная шелком и подвязанная лентами
лондонская шляпа с павлиньими перьями болталась на спине. Даму сопровождал
высокий, худой, рыжеволосый рыцарь за ними следом вбежали две борзых.
Дама о чем-то громко спросила Рихенцу: голос ее прозвучал так резко, что
все четыре сестры Бабенберг с возмущением зашикали. По улыбке высокого
рыцаря и по его сходству с Рихенцой Генрих сразу узнал в нем ее брата
Болеслава. Этот длинноносый верзила с застенчивым лицом и глуповатой
улыбкой, чем-то напоминавшей улыбку испанской королевы, был самым старшим
из всех племянников Генриха. Догадался он также, кто эта дама в голубом
плаще, и посмотрел на нее с невольным любопытством: сильно нарумяненная,
великолепные зубы, нежные белые руки. Это была младшая сестра двух
императриц - Гертруды, покойной жены Конрада, и Берты, супруги
византийского императора Мануила, - Аделаида Зульцбахская. Вот и еще одна
тетка маленького Фридриха, мечтающая о короне для племянника.
Замуж она не вышла, и поговаривали о ней разное. Но все ж это была
сестра двух знаменитых дам, которых судьба из скромного Зульцбаха вознесла
на два высочайших трона в мире. Аделаида, как Генриху говорила Гертруда,
была влюблена в старшего сына Агнессы, Болеслава. Об этом знал весь
кесарский двор, знала и бедная Звинислава, которая томилась с детьми в
Альтенбурге, чахла от тоски и горя среди чужих ей немцев.
Кесарь приказал ввести к нему гостей сразу же. Поэтому Фридрих только
отвязал меч, снял шлем и панцирь, кинул их первому попавшемуся слуге и,
взяв Генриха за руку, быстро зашагал по длинному ряду низких покоев, едва
не ударяясь головой о дощатые потолки. Доложить о нем пошел вперед
Виллибальд, корвейский аббат.
Конрад III лежал на большой кровати, которую для тепла подвинули к
жарко пылавшему камину. Во время приступов лихорадки на него нападал
мучительный озноб, не спасала и гора медвежьих мехов. Он был так изможден,
что Фридрих с трудом узнал его.
За два месяца, которые Фридрих провел в Саксонии и в Австрии, защищая
своего дядю, новоиспеченного маркграфа (*64), кесарь страшно переменился.
На исхудалом, заострившемся лице лежала печать смерти. Исказились
благородные черты, пожелтела кожа вокруг больших, черных, прежде таких
веселых глаз. Пожалуй, им никогда не случалось плакать - нет, один раз
пришлось, когда Конрад со своим братом Фридрихом, оба босые, в дерюжных
рубахах, должны были стать на колени перед кесарем Лотарем (*65). Но этих
слез Конрад не простил ни зятю Лотаря (*66), ни его старухе вдове, Рихенце
Саксонской. И вот он лежит, весь иссохший и почерневший, корчится под
медвежьими мехами, словно побитая собака, и собачьими тоскливыми глазами
глядит на испуганного Фридриха.
Швабский герцог опустился на колени, откинул меха с кесаревой руки,
поцеловал ее и поднялся. Генрих тоже стал на колени, приложился, как в
церкви к распятию, к этой холодной костлявой руке, поросшей редкими
волосками. Конрад не знал, что перед ним наконец-то стоит польский
заложник. На его лицо было страшно смотреть, все стояли в глубоком
молчании. Кто-то из сбившихся в кучку женщин заплакал, сперва тихо, потом
все громче. Снова привели малютку Фридриха Ротенбургского тетки -
Агнесса, Берта, Аделаида, Елизавета, - передавая малыша из рук в руки,
поставили его у отцовского ложа. Так он стоял между кесарем и Фридрихом, в
золотом платье, маленький, черноглазый, очень похожий на отца, и испуганно
смотрел на обоих. Вдруг лицо кесаря болезненно исказилось, он резко
привстал в постели, вскинув обе руки он хотел, чтобы все вышли. Дамы,
Виллибальд, Генрих и сопровождавшие их рыцари поспешно удалились в
соседнюю залу, большую, как овин, да и пахло там овином. Конрад, его сын и
герцог швабский остались одни.
В зале, куда все перешли, уже были люди. У камина сидели за столом
несколько человек, которые при виде сестер кесаря встали. Не встал только
невысокий мужчина с надменным лицом - родной брат кесаревых сестер и
единоутробный брат Конрада, известный своей ученостью епископ Оттон
Фрейзингенский.
Епископ лишь мельком взглянул на вошедших, а когда Агнесса начала ему
рассказывать о возвращении Фридриха, нетерпеливо отмахнулся - как видно,
это его ничуть не интересовало.
Какой-то белокурый, приземистый человек со смеющимися глазами
возбужденно ходил из угла в угол. Если не считать тонзуры, светлым пятном
выделявшейся среди золотистых волос, ничто в его наружности не напоминало
о духовном звании одет он был в подбористый шелковый кафтан, расшитый на
византийский манер большими золотыми и зелеными кругами. Похоже было, что
он сильнее всех взволнован происходящим.
Зала, в которой находилось общество, служила подручным королевским
архивом, и хозяином здесь был корвейский аббат. Сидя за массивным дубовым
столом, он вытаскивал из запертых на большие замки ящиков и тайничков
какие-то пергаменты и печати. По-чиновничьи невозмутимое его лицо было
бесстрастно и непроницаемо.
Четыре сестры беспокойно бродили по зале: то шушукались между собой, то
подходили к каждому из присутствующих по очереди и в чем-то его убеждали.
Их брат, епископ Оттон, только нетерпеливо махал рукой, а ходивший по зале
широкими шагами белокурый Райнальд Дассельский (*67) вовсе не обращал на
них внимания. Виллибальд тем временем разворачивал документы и, отглаживая
тыльной стороной кисти чистые пергаментные листы, разглядывал их при свете
лучин. Воздух в зале был сырой, но не холодный - пол снизу обогревался,
чтобы канцеляристы могли работать. Все же старушка Любава принесла Агнессе
шубу и накинула ей на плечи. Рихенца села рядом с дядей.
Генриху не хотелось здороваться с Болеславом, и он, подойдя к камину,
присел на табурет подле фрейзингенского епископа. Оттон, взглянув на
князя, лишь вздохнул, даже не удивляясь тому, что чужой человек садится в
его присутствии. Кесаревы сестры наконец сошлись вместе в одном из углов
залы. С минуту все молчали.
- Кесарю очень худо? - спросил кто-то.
- Кесарю... кесарю... - повторил Оттон, не сводя глаз с огня. - Какой
он кесарь! В Риме ведь не побывал... Да, времена! Одна беда за другой... Я
еще в Иерусалиме это знал...
- Все в руке божией! - послышался чей-то голос. Генрих увидел стоявшего
в тени у камина мужчину богатырского роста в бернардинской рясе. То был
Маркварт, фульдский аббат (*68), любимец папы и кесаря, человек
неиссякаемой энергии.
Райнальд Дассельский остановился посреди залы и громко рассмеялся: это
было так неуместно, что все оглянулись на него. А он, в своем чересчур
затянутом кафтане, язвительно сказал Виллибальду:
- Какой это документик ты там готовишь, корвейский аббат? С чего ты
взял, что тебе сейчас придется что-то писать? Уж так ты уверен, что нынче
произойдут великие события?
Однако Виллибальда нелегко было смутить, он с усмешкой отодвинул в
сторону пергаменты и горделиво приосанился. Он, Виллибальд - a a ili
[кандидат в папы, кардинал, могущий быть избранным в папы (лат.)],
посредник между папой и королем, бывший настоятель Монте-Кассино (*69),
он, сын церкви, который направлял на пути христианские послушного ее воле
монарха и держал в руках уже второго германского императора, был полон
презрения к этому щеголеватому священнику, которого герцог Фридрих где-то
откопал во время своих поездок и осыпал милостями. С самодовольным видом
Виллибальд вертел в руках канцлерскую печать, потом протянул ее Райнальду:
- Справедливо молвил Маркварт - все в руке божией. Не хочешь ли, брат
мой, позабавиться этой штучкой?
Райнальд с интересом стал рассматривать замысловатую резьбу, потом
взвесил печать на ладони и вернул ее Виллибальду.
- Нет, это не для меня, - сказал он.
Генрих меж тем любовался личиком Рихенцы, на которое падал свет от огня
в камине: немного исхудала, но похорошела. Ему было странно, что, уехав из
Цвифальтена, он почти не думал о ней лишь изредка ее образ возникал перед
ним как далекое видение, золотистое, неуловимое, недоступное. А теперь она
сидит тут рядом. И он невольно вспомнил Верхославу.
Вскоре появился самый младший брат кесаря, епископ из Пассау, тоже
Конрад, последний из детей Агнессы, дочери великого Генриха IV: трех
сыновей Агнесса родила Фридриху Швабскому, а потом, овдовев после
семнадцати лет замужества и вторично вступив в брак, успела еще наградить
маркграфа австрийского восемнадцатью отпрысками. Епископ Конрад был молод
и очень красив. Он подошел к теткам, заговорил с ними.
Но вдруг дверь из королевской спальни со стуком распахнулась, в залу
вошел Барбаросса, ведя за руку маленького кузена. Он чуть ли не швырнул
малыша на руки теткам и, не глядя на Виллибальда, приказал Райнальду:
- Пошли немедленно за епископами Генрихом и Эбергардом!
В походке Барбароссы, в его голосе было что-то необычное: все поднялись
и уставились на него, застыв от изумления. Наступила тишина, только
тихонько хныкал Фридрих Ротенбургский.
И в этой тишине снова раздался голос Барбароссы:
- Принеси из сокровищницы императорские регалии!
Все вздрогнули, сестры переглянулись, и Берта крепче сжала в объятиях
маленького Ротенбурга.
- Коронация! - прошептала она.
Барбаросса окинул теток холодным взглядом. Оттон Фрейзингенский
двинулся было к нему, но Фридрих, словно не замечая епископа, обратился к
стоявшему в тени Маркварту:
- Ты, Маркварт, позаботишься обо всем, что предписано церковью