доктор. - Когда же они прекратят, наконец, дурацкую болтовню! Что за
болваны! Несколько крыс и мышей выживают их из отличного помещения!
видом, точно ей доподлинно известно решительно все; она была уязвлена
неверием доктора, усомнившегося в правдивости чудесной истории с
привидениями, - там есть еще кое-что, помимо крыс и мышей. Вся округа только
и толкует о вашем доме; подумать только, чего-чего там не видели! Петер де
Гроодт вспоминает, что семья, которая продала вам ферму и укатила обратно в
Голландию, не раз делала какие-то загадочные намеки, и бывшие владельцы
пожелали вам "удачной покупки". Да что говорить - вы и сами отлично знаете,
что не найдется семьи, которая согласилась бы жить в этом доме.
поручиться, что он-то и набил головы этих людей своими нелепыми бреднями.
Это такая же чепуха, как то привидение на колокольне, которое он придумал,
чтоб найти себе оправдание, почему в студеную зимнюю ночь, когда горел
Харманус Бринкерхоф, он не ударил в набат. Прислать сюда Клауса!
кабинете самого доктора Книпперхаузена, он оробел и не находил слов, чтобы
изъяснить причину своей тревоги и страхов. Он стоял, теребя одной рукой
шляпу, переминался с ноги на ногу и то посматривал на доктора, то бросал
косые испуганные взгляды на оскаленный череп, который, казалось, потешался
над ним с высоты платяного шкафа.
было напрасно: в ответ на каждое его увещание или довод Клаус неизменно
бросал свое краткое, но решительное "Ich kan nicht mynheer" {Не могу, сударь
(голл.)}.
постоянные неприятности из-за имения и так стояли у него поперек горла.
Упрямство Клауса Хоппера показалось ему чем-то вроде открытого бунта. Он
внезапно вскипел, и Клаус поспешно ретировался радуясь, что ему удалось
улизнуть неошпаренным.
Петера де Гроодта и еще нескольких человек, готовых поверить каждому его
слову и принять его приветливо и радушно. Здесь он вознаградил себя за все,
что претерпел в кабинете, и рассказал целую кучу историй о заколдованном
доме, несказанно поразивших воображение слушателей. Домоправительница назло
доктору, который столь неучтиво принял ее сообщение, верила всему без
разбора. Петер де Гроодт выступил, в свою очередь, с целым ворохом отменных
преданий, относящихся ко времени голландских правителей, а также с легендой
о Чертовом переходе и о пирате, вздернутом на острове Висельника и
продолжавшем болтаться здесь по ночам даже после того, как оттуда была
убрана виселица; о духе несчастного губернатора Лейслера, повешенного за
государственную измену и все еще посещающего старую крепость и
присутственные места. Кружок сплетников и болтунов, наконец, разошелся по
домам, и каждый унес с собою жуткую новость. Пономарь снял с себя ее бремя в
тот же день на собрании прихожан, а кухарка-негритянка, покинув свою кухню,
полдня провела у уличной помпы места встреч и, так сказать, клуба домашней
прислуги, делясь новостями со всеми, кто приходил за водой. Вскоре весь
город только и толковал, что о происшествиях в "Доме с привидениями". Одни
говорили, что Клаус Хоппер видел самого дьявола, другие недвусмысленно
намекали, что в доме собираются души залеченных доктором до смерти пациентов
и что в этом истинная причина, почему он собственно и не решается в нем
поселиться.
местью всякому, кто сбивает цену его имения, возбуждая в народе нелепые
слухи Он жаловался на то, что у него, в сущности говоря, отнимают поместье
из-за каких-то россказней, но в глубине души решил, однако, обратиться к
священнику, дабы тот изгнал из этого дома засевшую в нем нечистую силу.
его треволнений к нему неожиданно явился Дольф Хейлигер и предложил себя в
качестве гарнизона для злосчастного "Дома с привидениями" Наш юноша
наслушался историй Клауса Хоппера и Петера де Гроодта; он жаждал
приключений, он обожал чудесное и таинственное, его воображение было
захвачено их рассказами, в которых все было загадочно и исполнено тайны.
Кроме того, жизнь его в доме доктора была настолько безрадостной - ведь с
раннего утра начиналось его нестерпимое рабство, - что мысль иметь в своем
распоряжении целый дом - пусть даже он кишмя кишит привидениями! - приводила
его в восторг. Доктор с готовностью принял его предложение; было решено, что
он в ту же ночь отправится на свой пост. Единственное, чего просил Дольф, -
это чтобы мать его не знала об этом: он предвидел, что бедняжка ни на минуту
не сомкнет глаз, если ей станет известно, что сын ее затеял войну с силами
тьмы.
черная повариха, его единственный друг во всем доме, снабдила его кое-чем из
съестного на ужин и ночником; сверх того, она надела ему на шею
чудодейственный амулет, оберегающий, по ее словам, от злых духов и
подаренный ей еще в Африке одним колдуном. Его сопровождали доктор и Петер
де Гроодт, пожелавший сопутствовать Дольфу и удостовериться собственными
глазами, что ночлег его вполне безопасен. Вечер выдался облачный, было
совсем темно, когда они добрались, наконец, до участка, посередине которого
стоял дом. Пономарь с фонарем в руке шел впереди. Они двигались по
обсаженной акациями аллее; порывистый, мятущийся свет фонаря, перебегавший с
куста на куст и от дерева к дереву, не раз пугал доблестного Петера, который
пятился назад и натыкался на спутников, причем доктор в таких случаях
особенно цепко хватался за руку Дольфа, оговариваясь, что дорога чертовски
скользкая и неровная. Один раз они чуть было не обратились в позорное
бегство, будучи напуганы летучею мышью, которую привлек свет фонаря; звуки,
издаваемые насекомыми на деревьях и лягушками из пруда по соседству,
сливались в сонный и скорбный концерт.
белый, как полотно. Они вошли в довольно большую прихожую, какие обычно
можно встретить в американских деревенских домах и какие служат гостиною в
теплые дни. Отсюда они поднялись по широкой лестнице, стонавшей и скрипевшей
у них под ногами, причем каждая из ступеней, подобно клавишам клавикордов,
издавала особый, присущий только ей одной звук. Эта лестница привела их
снова в прихожую, но уже во втором этаже, откуда они попали в комнату, где
Дольфу предстояло устроиться на ночь. Она оказалась просторной и скудно
обставленной; ставни на окнах были закрыты, но так как в них зияли пробоины,
то недостатка в притоке свежего воздуха не ощущалось. Это была, по-видимому,
та заветная комната, которая носит у голландских хозяек название "лучшей
спальни", но в которой никому не разрешается спать. Ее великолепие, однако,
отошло в область предания. Тут находилась кое-какая увечная мебель;
посередине комнаты стояли массивный сосновый стол и просторное кресло с
ручками, причем и тот и другое были, очевидно, ровесниками самого дома.
Большой камин был облицован голландскими изразцами со сценами из писания;
отдельные изразцы выпали из своих гнезд, и черепки валялись тут же, у очага.
Пономарь засветил ночник. Доктор, опасливо осмотрев комнату, начал увещевать
Дольфа не терять хорошего расположения духа и не унывать, как вдруг шум,
раздавшийся в дымоходе, что-то вроде голосов и возни, вогнали пономаря в
панический страх. Он пустился наутек вместе со своим фонарем; доктор, не
мешкая, поспешил ему вслед; лестница стонала и скрипела, пока они сбегали по
ней; это еще больше усилило их тревогу и прибавило быстроты их ногам. С
грохотом захлопнулась за ними входная дверь; Дольф слышал, как они торопливо
прошли по аллее, наконец их шаги где-то в отдалении стихли. Если он не
присоединился к их поспешному отступлению, то это произошло, должно быть,
потому, что он был все же храбрей своих спутников и угадал к тому же причину
их безотчетного ужаса: в печной трубе ласточки устроили себе гнездо, и оно
свалилось в очаг.
дверь на крепкий засов, осмотрел, заперты ли другие входы, и возвратился в
свою пустынную комнату. Поужинав содержимым корзинки, которою его снабдила
добрая старая кухарка, он столь же тщательно запер дверь своей комнаты и
улегся в углу на тюфяк. Ночь была тихая и спокойная, ничто не нарушало
безмолвия, кроме одинокого стрекотанья сверчка, приютившегося в трубе
дальней комнаты. Ночник, стоявший посередине стола, горел неярким желтым
пламенем, тускло освещавшим комнату и громоздившим на стене странные тени,
отбрасываемые одеждой, которую Дольф бросил на стул.
Дольфа гнетуще, и, лежа на своей жесткой постели и рассматривая комнату, он
почувствовал, что настроение его явно падает. В мозгу ворочались тревожные
мысли об его праздной жизни, о сомнительных видах на будущее, и он то и дело
тяжко вздыхал, вспоминая о своей бедной матери, - ведь нет ничего, что могло
бы в такой же мере окутать тенью самую безмятежную душу, как одиночество и
окружающее безмолвие. Время от времени ему казалось, будто внизу кто-то
похаживает. Он прислушался и действительно услышал шаги, раздававшиеся на
лестнице. Они приближались, торжественные и медлительные - топ, топ, топ.
Было очевидно, что это поступь какого-то грузного существа. Но как же ему
удалось проникнуть в дом, не произведя ни малейшего шума? Ведь он, Дольф,
проверил все запоры и был убежден, что все двери заперты. Шаги становились
все ближе и ближе - топ, топ, топ. Ясно, что тот, кто приближается к комнате
Дольфа, отнюдь не грабитель; его шаги были слишком громкими, слишком
размеренными - грабитель, конечно, крался бы осторожнее и торопливее. Шаги
на лестнице смолкли; они слышались теперь в коридоре и отдавались глухим
эхом в безмолвных и пустых комнатах. Даже сверчок - и тот прекратил свое
меланхолическое, однотонное стрекотанье, и ничто не нарушало теперь их
грозной отчетливости. Дверь, запертая на замок изнутри, медленно
распахнулась, точно она это сделала сама по себе. Шаги раздавались уже в
самой комнате; никого впрочем, не было видно. Между тем Дольф явственно
слышал, как кто-то неторопливо шествует вдоль ее стен - топ, топ, топ, но
Шилова Юлия
Трубников Александр
Василенко Иван
Акунин Борис
Лукьяненко Сергей
Белогорский Евгений