эту минуту что он ее ненавидит.
еще потолкуем.
разговаривали. Пожалуй, если бы она ушла, разговор не кончился бы так
мирно. Лактометр был прощен. Николай Антоныч припомнил даже, что я был
направлен в его школу как будущий скульптор. Катька прислушивалась с
интересом.
взять вину на себя, а когда рассказывал, как-то вывернулся и ничего не
сказал о гремучем газе.
школы.
меня: штаны и Николай Антоныч. Штаны были действительно неважные - ни
короткие, ни длинные, заплатанные на коленях. А Николай Антоныч был, как
известно, завшколой, то есть довольно страшная личность. Вдруг начнет
спрашивать: почему да зачем? но все-таки после уроков я почистил сапоги,
крепко намочил голову и причесался на пробор. Иду в гости.
время вставали на макушке, и приходилось примачивать их слюной. Нина
Капитоновна что-то рассказывала нам с Катей и вдруг строго приказала мне:
другой - Николай Антоныч, а третья была столовая. У Николая Антоныча стоял
на письменном столе прибор "из Жизни богатыря Ильи Муромца", как объяснила
мне Катя. Действительно, чернильница представляла собой бородатую голову в
шишаке, пепельница - две скрещенные древнерусские рукавицы, и т.д. Под
шишаком находились чернила, и, стало быть, Николаю Антонычу приходилось
макать перо прямо в череп богатыря. Это показалось мне странным.
книг сразу. Над шкафом висел поясной портрет моряка с широким лбом,
сжатыми челюстями и серыми живыми глазами.
- в Катиной комнате над маленькой кроватью.
родного отца называть по имени и отчеству. "Отчим", - подумал я и тут же
решил, что нет. Я знал, что такое отчим. Нет, не похоже!
был медный обруч на подставке, в котором качалась чашечка, а в чашечке под
стеклом - стрелка. Куда ни повернешь чашечку, хоть вверх ногами, все равно
стрелка качается и одним концом с якорем показывает на север.
известны.
хороших. Одна - особенно чудная: была нарисована прямая просторная дорога
в саду и сосны, освещенные солнцем.
называется место, нарисованное на картине.
разбил!
спросила:
раз яблоки таскал.
Николай наш Антоныч. Приехал - ждите, говорит, или не ждите, теперь все
равно. Оставим адрес, - если нужно, найдут нас. Вещи все продали, вот
только и осталось, - и сюда, в Москву.
спрашивать я, понятно, не стал, тем более, что Нина Капитоновна сама
заговорила о другом...
оставил честное слово - переплет не перегибать и страницы не пачкать.
годы, приходилось довольно трудно. Я помогал ей. Мы вместе топили печи,
кололи дрова, даже мыли посуду. Страшный враг моли, она вдруг, без всякой
причины, принималась развешивать вещи во дворе и тут без меня не
обходилось. Я притащил с ближайшего пустыря несколько кирпичей и починил
дымившую печку в столовой. Словом, я с лихвой отрабатывал те обеды из
воблы и пшена, которыми угощала меня старушка. Да и не нужны мне были эти
обеды! Мне было интересно у них. Эта квартира была для меня чем-то вроде
пещеры Али-Бабы с ее сокровищами, Опасностями и загадками. Старушка была
для меня сокровищем, Марья Васильевна - загадкой, а Николай Антоныч -
опасностями и неприятностями.
слышал, как Нина Капитоновня сказала про нее с вздохом: "Ни вдова, ни
мужняя жена". Тем более странно, что она так убивалась по мужу. Всегда она
ходила в черном платье, как монашка. Она училась в медицинском институте.
Тогда это мне казалось странным: мамам, по моим понятиям, учиться не
полагалось. Вдруг она переставала разговаривать, никуда не шла, ни в
Институт, ни на службу (она еще и служила), а садилась с ногами на кушетку
и начинала курить. Тогда Катя говорила: "У мамы тоска", и все сердились
друг на друга и мрачнели.
вообще не был женат, несмотря на свои сорок пять лет.
была одна фамилия. Кате он приходился дядей, только не родным, а
двоюродным.
тоже было довольно странно, тем более, что он, наоборот, ко всем был очень
внимателен, даже слишком.
Антоныч ходил с нею, даже заранее брал билеты. За ужином она всегда с
увлечением рассказывала содержание картины (и в эти минуты, между прочим,
становилась похожа на Катьку). Николай Антоныч терпеливо слушал ее - хотя
бы только что вернулся из кино вместе с нею.
пасьянсом, низко опустив голову, и задумчиво барабанил пальцами по столу,
а она глядела на него с сожалением.
он не делал для нее! Он приносил ей билеты в театр, а сам оставался дома.
Он дарил ей цветы. Я слышал, как он просил ее поберечь себя и бросить
службу. Так же внимателен он был и к ее гостям. Стоило только кому-нибудь
придти к Марье Васильевне, как сейчас же являлся и он. Очень радушный,
веселый, он затевал с гостем длинный разговор, а Марья Васильевна сидела
на кушетке, мрачно сдвинув брови, и курила.
считал, что "Усы" - его гость, потому что сразу же тащил его к себе или в
столовую и не давал говорить о делах. Вообще все оживлялись, когда
приходил Кораблев, в особенности Марья Васильевна. В новом платье с белым
воротничком, она сама накрывала на стол, хлопотала и становилась еще
красивее. Она даже смеялась иногда, когда, расчесав перед зеркалом усы,