порочность и даже бесстыдство, наивное и искреннее, как у детей, едва не
привели к тому, что они чуть ли не разделись прямо тут, за больницей, и
чуть не совершили того, к чему их так тянуло, здесь же, на снегу, на
брошенной верхней одежде. Все шло к этому, и пальто уже были сброшены.
Но... последние остатки благоразумия победили: верхняя одежда вновь была
надета. Теперь-то у них все было впереди, какие наши годы! Кока ушел,
пообещав прийти завтра, и в первый раз за много дней он чувствовал себя
счастливым, а Маша пошла к себе в палату. По дороге она думала: "Отчего
это я назвала его Малыш? Почему не Жу-жу, Си-си или, скажем, Котик? Это
было бы правильнее: Костя - Котик... Ну и ладно,- с довольной усмешкой
решила Маша,- пусть он теперь будет Малыш, так тому и быть".
день, а когда ее на сутки-двое отпускали из больницы, он заранее находил
место, где им можно было встречаться. Маша была даже раза два в Кокином
зоологическом музее, что послужило причиной ссоры между ним и Любанькой и
необходимости подыскать себе новое жилье. Но все равно сравнительно
короткие, поспешные, порывистые встречи не могли утолить их постоянного
любовного голода, и "костер любви"
роман, я бы даже сказал весело. Так прошла вся зима, а весной театр поехал
на гастроли в город Одессу...
минуту. У Маши был одноместный номер, и ночевали у нее. Ночи, разумеется,
были безумными и волшебными, для сна оставалось всегда час-два, не больше,
все остальное время уходило на любовь страстную, чувства нежные, слова
пылкие...
притупляться да и "заниматься любовью" сутками напролет могут разве только
кролики. Коке с Машей иногда и ночей было мало, они, бывало, и днем
прибегали в номер и бросались в постель с жадной торопливостью, будто
завтра война и уже никогда ничего не будет. И всюду и всегда они были
вместе: спали вместе, ходили на море вместе, ели вместе. Вот только... ели
вместе они, пожалуй, напрасно... И вот почему...
сохранять перед Кокой тот самый образ неземного существа, которому все
земное и низкое чуждо, которое размножается только пыльцой или
почкованием, которое даже не пользуется туалетом, потому что ест и пьет
только в силу печальной необходимости поддерживать жизнь в своем
грациозном организме. Туалет якобы был не нужен, потому что весь минимум
продуктов, потребляемых Машей, превращался в энергию. Энергию любви!
Тяжелый образ, да и не нужный вовсе в теперешней фазе их отношений, но
Маша почему-то упорно из него не выходила.
рушились по мере их знакомства и цепляться за них было уже глупо. Первым,
еще давно, отпало то, что Маша не нуждается в естественных отправлениях и
не ходит в туалет, потому что Кока ведь подслушал случайно тогда в
коридоре театра, что она это все-таки делает и, более того, хочет этого
иногда в самый неподходящий момент. Вторым ушло то, что близость
осуществляется только пестиками и тычинками, так как у нашего героя уже
было с ней добрых пять десятков случаев в этом усомниться. И, наконец, в
славном городе Одессе предстояло пасть еще одному редуту Машиной сказки.
постоянного недоедания, недосыпания и интенсивной половой жизни стал
походить на уличного мартовского кота, худого, драного, с
фосфоресцирующими, безумными глазами. От недоедания - потому что ему не
давали есть. Кто? Да Маша, разумеется. День начинался с завтрака в буфете
гостиницы. После трех-четырех ночных актов Кока ужасно хотел есть. И когда
они приходили в буфет, готов был слопать все меню; он вожделенно мечтал
хотя бы о яичнице из трех, нет!.. пяти яиц и непременно с ветчиной. "Ну,
Машенька, что возьмем?" - весело спрашивал Кока, выбрасывая слова между
голодными спазмами. И неизменно получал один ответ: "Возьми себе, Малыш,
что хочешь, а я, пожалуй, творожку". И так изо дня в день, из утра в
утро... И каждый день Кока сдерживал стон и не брал себе ничего, что
хотел, а брал тоже творожок, потому что хотел соответствовать: как это
так? Она, такая воздушная, вся духовная такая, будет творожок, а он, стало
быть, грязное животное, будет под ее сочувствующим и, может быть, даже
брезгливым взглядом мясо грызть, яичницу трескать? Нет! Он тоже будет
творожок, только хлеба побольше и несколько кусочков, пока отвернулась, с
собой; он тоже будет воздушный и неземной; он тоже будет не от мира сего;
дух одержит верх над низменной плотью, и не уступит он Маше в духовности,
пусть она знает, что жрать для него не главное. Вот Кока и становился все
воздушнее и воздушнее, все духовнее и духовнее; он нервно вздрагивал и
чего-то пугался, когда просто шел по улице; на него уже нельзя было
посмотреть без невольной сострадательной гримасы на лице: о Господи! Что
это идет? Надо же, до чего себя довел!..
в тот же буфет или другую столовую, Кока уже с безнадежным отчаянием
спрашивал:
знаешь.- И с мягкой укоризной смотрела на него: мол, не можешь ведь ты
заподозрить, что я стану есть мясо убитых животных... О-о, этот творожок!
Послать бы его далеко, к родимой матери - корове! А саму эту корову
прибить и закопать! Нет!
нормальному мужчине! Но нельзя, нельзя, черт возьми! Первобытным мужчиной
разрешается быть только в постели с Машей, а вот в столовой никак!..
творожные изделия; можно понять, почему он потом несколько лет не мог
смотреть не только на творожок, но даже на сыр и кефир.
диетической столовой, в которую Маша каждый день Коку таскала. Эту
столовую Кока "любил" больше всех; там он чаще всего в компании желтолицых
язвенников и пенсионеров вкушал гороховый суп, овощное рагу и этот
сволочной творожок. Он уже серьезно подумывал о том, чтобы разыскать
телефон этой столовой, позвонить из автомата и через носовой платок
измененным голосом сообщить, что в ней заложена бомба. Хотя, с другой
стороны, кому может понадобиться взрывать эту обитель желудочной скорби?..
Но, может, поверят, и тогда - хоть день перерыва...
теперь с ненавистью ковырял творожок. Маша свой уже успела съесть, потому
что от супа и рагу отказалась, и терпеливо ждала Коку, нежно наблюдая, как
он доедает полезное и не отягчающее желудок благородное блюдо. В Коку оно
уже не лезло, и он, виновато отодвинув творожок, сказал Маше: "Больше не
хочу, пойдем".
предпринять, а иначе он просто сдохнет.
дальних родственников, Маша сказала, что она должна пойти на почту и дать
поздравительную телеграмму подруге, у которой сегодня день рождения. Они
вышли из диетической столовой. Маша поцеловала его и сказала: "Пока,
Малыш, не скучай там, у родственников. Через два часа встретимся в
гостинице. Я буду в номере тебя ждать, ладно?.." И они разошлись в разные
стороны... с тем чтобы уже через пятнадцать минут встретиться снова.
Встретились они в самой банальной пельменной, на другой улице, в двух
кварталах от столовой, совершенно случайно, однако случайным вряд ли
что-то бывает, все подчинено какой-то верхней логике, все, наверное, шло к
этой роковой пельменной. Ведь могли же они направиться в разные
пельменные, и все было бы по-старому, можно было еще некоторое время
морочить друг другу голову. Но... карты легли иначе, и вот они столкнулись
буквально лицом к лицу именно в этой грязной забегаловке. Маша сидела за
столом, перед ней вызывающе стояли два мясных салата и две двойные порции
пельменей, она ела торопливо и жадно, будто боялась, что ее сейчас
застукают на месте преступления. Ну чего боялась, то и получилось. Кока
зашел сюда опять же абсолютно случайно, он решил сперва забежать в театр,
узнать расписание репетиций на завтра и потом только поехать к
родственникам, поэтому развернулся и пошел в другую сторону, туда, где он
вовсе не должен был оказаться. Но оказался. Он увидел эту пельменную и
несколько минут постоял у входа. После короткой, но яростной схватки между
организмом и силой воли, которая закончилась в пользу голода, Кока,
проклиная себя за слабость, вошел внутрь. Он встал в очередь, набрал на
поднос тоже две порции пельменей и еще (уж пропадать, так с музыкой!) две
порции сосисок, а еще две бутылки пива и стал искать, за какой стол
пристроиться. Он увидел свободное место, столик, за которым сидел только
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Эриксон Стивен
Роллинс Джеймс