Чтение 19–й страницы книги ~Один год в Израиле~

Сколько стоит детская кроватка? Двести? Триста? Ладно, ради ребенка -- еще
триста.

Через несколько дней раздается телефонный звонок, и в трубке -- голос
Тани:

-- Вы хотели, чтобы мы купили кроватку. Но зачем покупать что-то
временное? И простая кроватка не пойдет в новую квартиру. Даня (о, это не
она, а Даня, сын, которому Ира никогда не откажет) присмотрел хороший
салонный диванчик. Сколько стоит? Полторы тысячи. Но очень приличный. Как
оформлять -- на два платежа или на пять? На два -- дешевле.

-- Я посмотрю, я еще не знаю, что у меня в банке, -- бормочет Ира.

А мне говорит:

-- Я, конечно, заплачу, но скажу ему -- все. Я так не могу. Откуда? У нас
нет.

-- Вы верите? -- качает головой Абрам. -- Это уже не раз было. Твердость на
полчаса.

Однажды я застала Иру усталой, она хлопотала на кухне, что бывает
нечасто, больше готовит Абрам под присмотром Иры -- он сейчас свободнее.

-- Едете в Иерусалим? -- догадалась я.

-- Да. Моя невестка столько мне назаказала, два дня стою у плиты.

-- А Абрам едет?

-- Нет, Абрам не хочет. Поеду автобусом.

-- У меня просто нет сил, -- объясняет Абрам. -- Раньше я приезжал к детям и
все делал, даже окна мыл. Правда, окна мыть для них необязательно. Это нигде
не записано. Но я мыл. А теперь не могу, устаю. Они меня не трогают. Но
привыкли, что мама -- перпетум мобиле. Вечный двигатель.

-- Нет, Абрам, что ты говоришь. Даня жалеет меня. Он же говорил мне:
"Мама, иди спать".

-- Ну, конечно, сказал, а сам лег и уснул. И Таня тоже. Оставили тебе
троих детей. Попробуй бросить и пойти спать.

-- Я их понимаю, -- Ира опять старается оправдать и себя и их. -- Они
молодые, они так устали: трое детей. Им хочется поспать.

-- Я не могу все это видеть, -- говорит Абрам. -- Это невозможно терпеть.
Ира готовит, выкладывается, покупает все в магазинах, где только кашер,
платит за все на двадцать, тридцать процентов дороже, а то и в полтора раза
дороже. А когда приезжаем, они расспрашивают и рассматривают с таким
недоверием, так подозрительно. Порой это даже оскорбительно.

Он все реже ездит в Иерусалим, но ничего не может поделать с Ирой.

-- Мне больно смотреть на свою жену, когда она приезжает домой оттуда. Она
сидит -- маленькая, старенькая, сгорбленная. Нет сил подняться. Я хочу, чтобы
мы, сколько еще положено, пожили нормально.

-- Ах, он ничего не понимает, мужчины вообще ничего не понимают.

Зашел разговор о требовании кашрута иметь посуду отдельно -- для мясной и
для молочной пищи. Для Тани и Дани -- это обязательно. Иначе они не будут
есть.

-- Иринька, -- сказал Абрам, -- у тебя с посудой все в порядке. Когда дети у
нас были? Не надейся, что твой сын выпьет у тебя стакан воды.

-- Ну что ты говоришь... Помнишь, они у нас были на Суккот.

-- Господи, когда это было! С тех пор они ушли еще дальше.

Ира кивает, она согласна -- ушли. Стали еще более жесткими и нетерпимыми.

-- Ах, -- вздыхает она, -- Хаим такой сладкий. -- Это она о старшем внуке. --
Сегодня праздник, а мы не с ними. Так плакать хочется, такое настроение...

А у них? Им тоже хочется плакать оттого, что вы не рядом?

-- Да, да, Хаим все время спрашивает: "Бабушка, когда ты приедешь?"

Иногда Абрам сдается и везет Иру в машине, но все больше Ира едет в
Иерусалим автобусом, а Абрам остается один. В такие дни он кажется мне
особенно одиноким.

-- Вам не хочется быть рядом с детьми? -- спрашиваю я.

-- Я хочу быть рядом с женой. Когда Ира дома и не нужно никуда ехать, я
могу спокойно читать, заниматься. Но это бывает так редко.

Абрам говорит -- все больше о политике. Я не слушаю. Я опять думаю о
навязчивой своей идее: как понять еврейскую душу? Или ее все-таки не
существует -- еврейской души? Я думаю: как же так? У тебя погибли все, ты ос¬
тался деревом без корней. Дерево без корней -- это мертвое дерево. Но есть
плоды. Значит -- не мертвое. Опять все смешалось. Корней не стало раньше, чем
появились плоды. Значит дерево живо. Значит корни уходили вглубь, в века.
Дерево было подрублено, но выстояло, прижилось на нашей святой земле. По
вечному городу бегают кучерявые мальчики. Значит, не прервалась связь
поколений. Значит...

Я прерываю монолог Абрама о современном правительстве Израиля, о
трудностях и о том, что Америка обязательно должна дать деньги на развитие
нашей экономики.

-- Вам ведь тоже хочется видеть малышей. Все-таки надо было поехать с
Ирой.

Лучше бы я не спрашивала. Эти малыши -- неизбывная его боль. Изменить он
ничего не может, он старается не думать, отвлекать себя, но все равно
думает.

-- Это ужасно, -- говорит Абрам. -- Что они делают с детьми! Мальчики учатся
в хедере и больше ничего не должны знать. Им нельзя изучать естественные
науки, смотреть телевизор. У их соседей мальчику пятнадцать лет, он никогда
не видел моря. Зачем? Спрашивает: "Корабль железный? А почему он не тонет?"
Пятнадцать лет! Это ужасно. Они живут, как в средневековье. Тогда это было
необходимо. Но с тех пор мир изменился. Они не хотят этого замечать. Раньше
я пытался говорить с сыном, спорить, объяснять. Ничего хорошего из этого не
получалось. Теперь, если встречаемся, только: "Здравствуй, как здоровье?"
Мне больно за детей. Жалко.

Он говорит, выделяя каждое слово, а последнее произносит растянуто -- жа-
а-алко-о, и я зримо вижу, как ему больно и тяжко.

-- Ира старается не замечать всего этого, но не замечать невозможно.
Каждый раз приходится сталкиваться с... -- он остановился, подыскивая более
мягкое, более обтекаемое слово и, кажется, нашел, -- с бездушием,
черствостью. К родителям, к детям.

Мне вспомнилось: не так давно Дане для каких-то своих дел понадобилась
родительская машина, и они приехали (все-таки приехали) к ним с детьми на
шаббат. Утром молодые ушли в синагогу, а уставшая счастливая бабушка пошла с
детворой гулять.

-- Я повела их в скверик, -- рассказывала тогда Ира, -- играть в песочке.
Дети были так счастливы. Когда еще в их жизни было такое? Живут в четырех
стенах, гулять негде и некогда... Но Даня с Таней вернулись из синагоги. И
мне досталось. Оказывается, в субботу нельзя играть в песке. Почему? Я
ничего не поняла...

-- Если бы только это, -- горестно, как всегда, когда говорит о детях,
качает головой Абрам. -- Я говорил, я предупреждал: не надо встречаться в
субботу. Но Ира хотела, и я согласился. Хорошо, ты так хочешь, пусть будет
так, как ты хочешь, -- его ладонь покорно ложится на стол. Этот жест я вижу
каждый раз, когда он вынужден соглашаться с Ирой. -- Ну, и что из этого
вышло?

Он опять говорит о детях:

-- Ребенку уже пятый год, он прекрасно читает, уже в три года он умел
читать. Он хочет знать -- обо всем. Он очень способный. Но они же не дают ему
ничего узнавать. "Дедушка, -- спросил он меня как-то -- услышал, наверное, от
кого-то, -- а что такое Катастрофа? Он не знает о Катастрофе. Этого знать не
нужно. Зачем?

Может быть, это и есть главное, почему ты не едешь к сыну?

-- Где был твой Бог, когда живым закопали твоего деда? И всех родных. И
еще шесть миллионов? -- спросил он однажды Даню.

И услышал в ответ: "Надо молиться. Надо изучать Тору, там есть ответы на
все вопросы. И ждать Мессию. И третий храм".

-- Что вы хотите, -- говорит мне Абрам. -- Это два параллельных мира,
которые никогда не пересекутся.

Вот мы и договорились с тобой, Абрам. Линия каждого теряется в
бесконечности и никогда не пересекается с другой. Человек обречен на
одиночество, даже еврей, даже на своей земле, даже если вокруг -- только
евреи.

-- Пойди в синагогу, помолись, -- советует ему Ира. -- Тебе станет легче.

Но он не идет.

Он ждет, когда Ира вернется домой, чтобы везти ее по делам очередного
олима.

"VIII"

-- Ну, ты идешь? -- спрашиваю я у Риты по телефону.

-- Нет.

-- Надо пойти, -- настаиваю я.

-- Я не играю в азартные игры.

Все-таки. Человек в беде. Надо помочь.

-- Лучше приходи ко мне.

-- Ты же не в беде.

-- Попьем кофе.

-- Слушай, может, кроме нас, никого не будет.

-- Вот именно.

-- Иду выручать.

Диалог проходит на интонации шутливой, хотя, конечно, повод для шуток не
очень подходящий. Вообще многие события, по поводу которых мы шутим, отнюдь
не так смешны. Но если обо всем, что с нами происходит, говорить только
серьезно, то будет больше слез.

Рита -- наша здешняя приятельница, приехала она немного позже нас, тоже с
Украины. Пришла с мужем в ульпан, сели они за парту, что стояла за нами. Так
свела нас судьба. А выручать я сегодня иду ее мужа. Правда, он ни в какой не
в беде, может, даже наоборот, сегодня для него исторический день. Местные
деятели культуры организовали мероприятие под названием "Встреча с
интересным человеком", и интересный человек -- это муж Риты.

Мужа зовут Марк, человек он среднего роста, коренастый и плотный, ходит